Патриарх Никон

— Не страшись, боярышня! Коли будет кнут, то не тебе, а мне, — возразил горячо отец Никита. — Будешь ты в стороне, скажу, дескать, на духу баяла мне Марья Ивановна правду... А я расскажу патриарху.

— Как знаешь, отец Никита, ты умнее нас... Но гляди, тебе бы не пострадать. Молод ты, да и жена у тебя распрекрасная, — и при этих словах Хлопова поцеловала Прасковью Васильевну.

Последняя прослезилась и обратилась к мужу:

— Горяч и молод ты, Никита Минич, а там, на Москве, народ лукавый.

— Не бось, молод я годами, а не духом. Поеду я к Нефёду Козьмичу Сухорукому, он меня наставит, и с Божьей помощью, если мы не низложим врагов, то дела не испортим и Марью Ивановну не погубим.

— В таком разе поезжай, отец Никита... Я тебе на дорогу дам.

— На дорогу и у меня станет; сколотили мы с женой кое-какую копейку бережливостью, а там, коли Бог и царь тебя, Марья Ивановна, взыщут, и нас не забудешь.

После этой беседы жена отца Никиты стала посещать ежедневно бывшую царскую невесту, а муж её испросил у местного благочинного разрешение съездить на месяц в Москву и готовился к дороге.

Купили пару лошадей, телегу, наняли черемиса в кучера, уложили вещи отца Никиты, и после молебна у Марьи Ивановны, с благословениями жены, отец Никита уехал в Москву.

Тащился отец Никита по ухабистым дорогам медленно, без приключений, а недостатка в еде не было, — наложили ему и жена и царская невеста всего вдоволь, не только на путь в Москву, но и на край света.

Скучно ехать так долго отцу Никите, и заводит он с черемисом зачастую разговоры и шутит с ним.

— В первый раз, — спрашивает он своего возницу, — ты едешь в Москву?

— В первый, батюшка, в первый, а во второй ещё не был.

— Понимаю, что во второй ещё не был; да вот что, любезный, коли ты впервой въезжаешь в Москву, у ворот стоит старая-престарая баба, по прозвищу баба-яга, костяная нога, ни одного зуба; нужно её поцеловать да в жёны взять...

— Ай! ай! ай! — завопил черемис и ударил по лошадям.

— А кони-то чем провинились? — продолжал Никита.

— А ты, батюшка, впервой в Москве?

— Впервой.

— И ты, значит, поцелуешь бабу и женишься на ней.

— Я женат, а ты вот не женатый...

— Ай! ай! ай! — снова закричал черемис. — А моя Катька что скажет? Сказывала, заработаешь от батюшки, вернёшься из Москвы и свадьба...

— Ничего, — успокаивал его Никита. — Царь на свой счёт справит свадьбу твою в Москве.

Разговор этим кончился, и Никита забыл о нём.

Но вот и Москва белокаменная с златоглавыми храмами. Затрепетало сердце отца Никиты и замер дух. «Вот тут поистине место, где русским царям жить», — подумал он.

— Но возница его останавливает вдруг лошадей и сходит поспешно с козел:

— Батюшка, рассчитай, — говорит он.

Отец Никита не понимает, в чём дело.

— Как рассчитай? — спрашивает он удивлённо.

— Я домой, назад, к Катьке...

— Да как к Катьке?

— Да так, не хочу старой бабы.

Никон расхохотался.

— Чудак, — сказал он, — да я шутил...

— Нет, это правда. Спрашивал я по дороге во всех заездах и трактирах, и все говорят: правда...

— Да над тобою смеялись.

— Тебе-то смешки, а мне слёзки...

— Полно дурить, садись и поезжай.

— Не хочу...

— Убедишься ли ты, коли я тебя наряжу в рясу, а сам сяду на козлы в твоём армяке, так и въедем в ворота Москвы.

— Ладно, садись.

Отец Никита уступил ему своё место и сделался возницей.

Когда они подъехали к заставе, черемис стал робко озираться и высматривать старую бабу; на беду у караулки стояла какая-то старая женщина.

Как выскочит из телеги черемис и как побежит назад; пришлось отцу Никите повернуть в обратную и догнать труса.

— Гляди, — успокаивал он его, — вот баба и уходит.

— И взаправду уходит, — успокоился черемис.

Сел он вновь в телегу, и они благополучно проехали заставу, и тогда лишь возница поверил и пересел вновь на козлы.

Едут они по великой Москве более часу, и всё нет конца, а им-то нужно в Китай-город, и это, бают, сердце Москвы. Наконец и Китай-город показался, и указывают им дом Нефёда Козьмича Минина.

Палаты большие со службами и с садом; подъезжает отец Никита к терему, останавливается на улице, сходит с телеги и идёт во двор.

Встречается служка и, узнав, что батюшка из Нижнего, бежит к дворецкому, а тот докладывает окольничему.

Выходит поспешно Нефёд Козьмич на крыльцо, встречает дорогого гостя, обнимает и целует его, вводит в свои хоромы, а лошадей и телегу велит убрать в сарай и конюшни, а кучера в людскую.

Не знает Нефёд, куда посадить отца Никиту, и расспросам нет конца: и о Нижнем, и о Марье Ивановне Хлоповой.

Сразу не говорит отец Никита, зачем приехал-де в Москву, а объясняет свой приезд тем, что хотелось-де поглядеть матушку Москву, людей посмотреть, уму-разуму набраться.

— Умно ты сделал, отец Никита, что приехал сюда в мире пожить, с людьми побывать едино, чтоб многое знать. Покажу тебе все храмы и монастыри Божьи, пушечный дом, печатное и иное дело да ряды немцев гостей.

Обрадовался отец Никита несказанно и благодарил Нефёда Козьмича за ласку и милость.

За гостинцы же, привезённые отцом Никитой, хозяин был ему обратно благодарен. Гостинцы же были: от Марьи Ивановны — водка малиновка в бочонках, а от жены отца Никиты свиные колбасы, изготовленные по-малороссийски, так как отец её был хохол.

— Ну, — говорил хозяин, — подарок дорогой, завтра же покличу гостей, попотчую этим добром, да и тобой похвалюсь, какого друга нажил... Врагов, — продолжал он добродушно, — скоро наживёшь, а друзей... ой! ой! как трудно.

И с этими словами он обнял и расцеловал Никиту.

Отвели гостю хорошенькую светёлку, с кроватью, чистым бельём, да снесли сюда и сундучок его с бельём и платьем, а его черемис возгордел и баранью шапку свою начал носить набекрень, для придачи себе важности, а о бабе-яге забыл.