Патриарх Никон

Протест произвёл сильное впечатление в Москве; правительство поняло, что Никон и не думает отказываться от патриаршества и, отказавшись лишь от московской кафедры, предоставляет себе право рукоположить в патриархи московские, кого изберёт собор.

Но какую же роль будет он играть тогда в государстве? А между тем правительство желало, чтобы он перестал вмешиваться в дела Церковные.

Дьяк Алмаз, его старинный враг и друг Стрешнева, вызвался в боярской думе ехать к нему с думным дворянином Елизаровым.

Елизаров, приехав к нему 1 апреля 1659 года с Алмазом, начал ему выговаривать:

— Ты-де, патриарх, отказался от московского патриаршества, и поэтому писать тебе о крутицком митрополите не довелось, так как он действовал по царскому указу.

Никон, объявив причины своего протеста, присовокупил:

— Престол святительский оставил я по своей воле, никем не гоним, имени патриаршеского я не отрицал, только не хочу называться московским; о возвращении же на прежний престо и в мыслях у меня нет.

— А царь приказал, — прервал его Елизаров, — вперёд о таких делах к нему, великому государю, не писать — так как ты-де патриаршество оставил.

— В прежних давних летах, — обиделся Никон резкостью тона, — благочестивым царям греческим об исправлении духовных дел и пустынники возвещали, я своею волею оставил паству, а попечение об истине не оставил, и вперёд об исправлении духовных дел молчать не стану.

— При прежних греческих царях, — ещё резче произнёс царский посол, — процветали ереси, и те ереси пустынники обличали, а теперь никаких ересей нет, и тебе обличать некого.

— Если митрополит, — сказал кротко Никон, — действовал по указу великого государя, то я великого государя прощаю и благословение ему даю.

Этот разговор был истолкован царю так: Никон объявил, что он, если даже избран будет новый патриарх, оставляет за собой право высшего наблюдения за церковью и молчать не будет и, вместо извинения перед царём за неуместное письмо своё, он дерзает прощать царя.

— Нужно низложить его, — кричали одни.

— Нужно гордеца смирить; а единственно возможная в этом случае мера — это предать его суду и лишить его архиерейства. Но как это сделать?

Решиться на такой шаг царь не видел ещё поводов, тем более, что совесть подсказывала ему: да в чём же вина Никона?

XII ЖЕНИХИ ЦАРЕВЕН

Января 5-го, 1660 года, во дворце праздновался торжественно день рождения царевны Татьяны Михайловны: ей исполнилось двадцать четыре года.

Двор не имел в те времена того весёлого и европейского вида, какой он носил при предшествовавших царствованиях.

Бахари, гусельники, органисты, домрачеи, шуты, карлы, арапы исчезли, и их заменили калики перехожие, монахи и монашенки, странники и странницы.

Вместо прежних песен и пляски, слышались духовные концерты, духовные хоры, духовные песни об аде и тому подобное, или же рассказывались легенды: о посаднике новгородском Шиле, о муромском князе Петре и супруге его Февронии, о Марфе и Марии, об Ульяне, о половчине, о рабе, о двух сапожниках, об иноке, об умерщвлённом младенце, об оживлённой курице, о вдове целомудренной, и множество повествовалось других дошедших и не дошедших к нам былин и легенд.

Сами же калики и странники помещались в бывшей прежней Потешной палате, а когда перестроился царский терем, они сначала помещались внизу, а потом богадельня явилась невдалеке от дворца в виде особой пристройки.

Праздник царевны прошёл поэтому тоже в молитве в церкви и потом в слушании духовных хоров и песен, и тем тяжелее был он для царевны, что любимый её святитель, Никон, отсутствовал и был в опале.

Вздумала она было при посещении терема царём заикнуться о Никоне, но тот с несвойственным ему неудовольствием отвечал:

— Уж мне Никон сидит здесь... Только и слышишь со всех сторон каждый час: вот кабы Никон, то давно был бы мир с Польшею; а иные бают: кабы не Никон, да со своими затеями да широким стоянием, был бы давно мир... И разбери их.

— А вести какие от князя Юрия Долгорукова из Вильны? — спросила царевна, чтобы замять разговор.

— Послушался он князя Одоевского и выступил оттуда, а гетман Гонсевский... вообрази, что он в бегстве, и напал на него... А князь Юрий разбил его, да полонил и самого гетмана... да кабы Одоевский и Плещеев не со своим местничеством против Долгорукова: не пойдём-де к младшему на подмогу, то и гетман Сапега был бы в плену... Выдал я их головою Долгорукову... Получил я гонца да разругал князя Юрия: зачем-де Вильну покинул... Да ляхи баламутят, все обещаются избрать меня в короли, а я им будто бы верю... А нам бы со свейцами мир учинить; там Польшу заставим отдать нам Белую Русь, да закрепить надоть за нами Малую Русь... вот видишь ли, сестрица, теперь, после победы князя Юрия да полонения гетмана Гонсевского, ляхи позатихли... Да и свейцы затихли, мор передушил их, да и Ян Казимир отдал им ливонские города, — так с ними-де мы в перемирии... Теперь нужно справиться с гетманом малороссийским Выговским: изменил он нам, а Ромодановский с Шереметьевым в осаде — передался он, вишь, ляхам и союз учинил с татарами. Мы и снарядим рати наши, да с князем Трубецким пошлём их на хохлов.

— Дай Господь Бог тебе победу, — перекрестилась царевна. — А войска, кажись, много в Москве?

— Ещё бы, — с гордостью сказал царь. — Ратники мои бравые: драгуны, рейтары, пушкари и стрельцы были и при осаде Смоленска и Риги... Сколько они городов полонили... А счётом всей-то рати более полутораста тысяч.

— А кто же будет в передовом отряде? — полюбопытствовала царевна.

— На кого князь Алексей (Трубецкой) соизволит.

— Коли так, так ты бы, братец, зашёл к сестрице царевне Ирине... Хотела она с тобою по твоему государеву делу молвить пару слов.

— Ладно.

Царь поцеловал её и пошёл в отделение царевны Ирины.

Он поздоровался с сестрою и сказал ей, что его прислала к нему Татьяна Михайловна.

— Я по делу к тебе важному, — молвила Ирина. — Хотела я спросить тебя, что намерен ты делать с царевнами Анною и Татьяною... Мой век уж прошёл, Христова невеста... а те-то чем провинились?..

— Да ведь Татьяна прежде не хотела слушать о женихах.

— То было прежде, а теперь она байт: нужно-де выйти замуж... Гляди, говорит она, боярыни в теремах-то лучше живут, чем царицы. На той глаза-то всех, а боярыня, что хошь, то и делает, да коли она вдова, то всё едино, что боярин у себя. А королевичей где набрать? Да у тебя-то, братец, тож царевны нарастают.

— Я-то непрочь, пущай-де замуж идут, да женихов-то, Иринушка, где набрать?

— А чем-де не женихи: князь Семён Пожарский, да князь Семён Львов, — обрадовалась царевна.

— О-го-го! — улыбнулся царь. — Два князя да два Семёна... да ведь оба-то, хотя молодцы, но им бы взять допреж по городу, аль в полон хотя бы и Выговского.

— Так ты, братец, пошли их с князем Алексеем Никитичем в Малую-то Русь и, коли вернутся, да с победою... с знамёнами, да с пленниками, булавами... тогда... тогда...