Патриарх Тихон

«Следователю Наркомюста К. И. Бураку.

Из прилагаемых копий писем усматривается, что игуменья Владимиро-Екатерининского монастыря Гжатского уезда Серафима, получив от патриарха Тихона частицы мощей т. н. виленских угодников Иоанна, Антония и Евстафия, занимается спекуляцией на почве распространения религиозных суеверий среди отсталых крестьянских масс о чудесных явлениях, происходящих с больными после прикосновения их к этим предметам.

ПРЕДЛАГАЮ: 1) произвести весьма тщательный обыск в помещениях монастыря на предмет изъятия переписки патриарха Тихона и его агентов по пересылке из Москвы частиц мощей указанных т. н. виленских угодников;

2) собрать весьма точные сведения об обстоятельствах инсценировки указанных в письме «чудес», причем ставится вам задачей разоблачить эту грубую инсценировку, несомненно, имевшую место, если только самое письмо Серафимы не является сплошной выдумкой;

3) допросить в случае необходимости свидетелей, произвести необходимую экспертизу и т. д., словом, произвести надлежащее дознание, могущее дать материал для изобличения виновных по обвинению их в шантаже под религиозным флагом;

4) при признании вами необходимым, в зависимости от обстоятельств дела, ареста игуменьи препроводить ее в Москву, зачислив на Следственный отдел Наркомюста.

Особенно зорко имеете наблюсти, чтобы ваши действия не принимали характер мер, могущий дать повод к волнениям среди отсталых масс, для чего причины ареста пока должно оставить без оглашения до окончания следствия Наркомюстом».

Но не столько чудеса раздражали Шпицберга, сколько поступившая в ликвидационный отдел Наркомата юстиции накануне, 5/18 мая, докладная записка из президиума Замоскворецкого совета Москвы. Замоскворецкие комиссары требовали расправиться с монахами Донского монастыря, так как это «воронье гнездо посещают рабочие расположенных рядом фабрик, мастерских и завода Бромлей. Настроение означенных рабочих не особенно расположено к Советской власти». Доносчики, которыми обзавелся Замоскворедкий совет в Донском монастыре, поставляли обширную информацию, пересылаемую Шпицбергу. Например, о том, что 14/27 апреля 1920 года, в день памяти Виленских мучеников, возле раки с их мощами священник рассказал «антисоветскую притчу»:

— Давным-давно жил на свете богоугодный человек, и ему очень хотелось, подобно Илие, подняться в огненной колеснице. Однажды она перед ним появилась. Он очень обрадовался, хотел сесть, но прежде перекрестился. И тут же колесница пропала. Богоугодный человек понял, что ее прислал сатана, и больше никогда не мечтал подняться к небу. То же случилось и с русским народом, только кончилось хуже. Ему предложили красную колесницу с красными лошадьми, он сел в нее не перекрестясь и мчится теперь прямо в пропасть.

— Бьем и бьем контру, а она никак не вымрет, — посетовал, прочитав донесение, Шпицберг, и из-под его пера полетели новые казнелюбивые строчки. Не успел сочинить очередное следственное дело, как ВЧК сообщает об обыске у патриарха и изъятии его переписки с архиереями по поводу осквернения святых мощей. Шпицберг тут же заводит новое дело, обвиняя патриарха в секретных указаниях, в попытках скрыть «скандальные для официальной церкви акты вскрытия по инициативе трудящихся масс».

А тем временем «Дело Виленских угодников» набирает обороты. Заведующий Санитарным отделом ВЧК составляет акт судебно-медицинского исследования кусочков кожи литовских святых, передает его пресловутому Шпицбергу, и тот демонстрирует свои способности сочинителя, обвиняя патриарха и архиепископа Назария в подложности акта осмотра мощей в 1919 году. Перо «следователя по важнейшим делам» без помарок выводит грозное требование предать суду «иеромонаха Досифея и игуменью Серафиму за то, что они умыслили и осуществили религиозный шантаж, выразившийся в заверениях с их стороны перед отсталыми массами населения, еще не изжившими религиозные суеверия, о происшедших от прикосновения к этим кускам непогребенных трупов трех чудесных исцелений».

Вера старика-монаха и старушки-игуменьи в чудеса под бойким пером Шпицберга превратилась в «монархическую агитацию в целях восстановления капиталистического строя».

Чтобы привлечь к следствию Святейшего, «следователь по важнейшим делам» обвинил его в спекуляции с помощью чудес: «Иверская икона божьей матери (у Иверских ворот в Москве) приносит, по уверению агентов патриарха Тихона, такие же чудесные исцеления от прикосновения к ней — только от одной продажи свеч принесли патриарху только за один 1919 год — 567688 рублей».

Уже шумят газеты о новом процессе, глумясь над мощами святых Виленских мучеников, как «явлением мумификации трупов». Но не одолеть им веры монахов и мирян, поющих над ракой с останками святых Антония, Иоанна и Евстафия:

— Мужски попрасте святии мученицы языческое нечестие и за ваши страдания нетленными венцы от Христа Бога увенчается.

— Видяще, яко нетленные мощи ваши даруют всем, притекающим с верою, исцеление от болезней душевных и телесных. Аллилуйя.

— Радуйтеся, святые мученицы, яко и ныне чудесами, истекающими от святых ваших мощей, вы укрепляете православную веру в людях.

— Проповедуют святые мощи ваши, паче всякого красноречия, несомненную надежду всеобщего воскресения.

Разливаются добрым теплом слова песнопений в сердцах богомольцев. Но страшна вера во Христа и Его угодников для властителей страны, превыше всего в мире ставящих свой разум. Спешат опьяненные властью атеисты окончательно развеять «религиозный дурман», инсценируя 8/21 июля 1920 года в Московском суде «Процесс Виленских угодников».

Первым предстал перед судом привезенный из Бутырской тюрьмы перепуганный иеромонах Досифей.

— У вас при обыске нашли тридцать тысяч рублей [29] . Откуда они? — допытывался обвинитель.

— На сапоги и полушубок копил, — оправдывался иеромонах. — Я же сторож, мне теплое нужно.

— Следователь Шпицберг указывает, — продолжал обвинитель допрос по наказу Наркомата юстиции, — что у вас в монастыре много непогребенных трупов, потому что монахи хоронят лишь за взятки.

Старик хоть и был напуган, но врать не умел.

— Непогребенных никогда не было — монахи строго за этим следят.

29

На московских рынках в середине 1920 года самовар стоил 60 тысяч рублей, гитара — 50 тысяч, каракулевая шапка — 35 тысяч, кусок мыла — 3 тысячи рублей.

— А вы сами как относитесь к мощам, которые охраняли? — поинтересовался назначенный судом защитник.

Ну что стоило слукавить отцу Досифею! Выразиться туманно, маловразумительно. И тогда кошмарная жизнь в Бутырках навсегда ушла бы в прошлое, и доживал бы он свой век в покое, шепча в московских храмах любимые молитвы. Но слукавить можно перед человеком — не перед Богом.

— Я малограмотный и верю в святость мощей святых угодников, верю в дарованные ими исцеления.

Дальше говорить со стариком было не о чем, и тот же вопрос был задан доставленной из 29-го отделения милиции игуменье Серафиме. Еле живая от позора старушка — ведь случится же такое, дожить до дней, когда, словно тать, на скамье подсудимых оказалась, — еще больше раздосадовала советских законников:

— Верю в исцеление, сама видела, как привели больную женщину, она приложилась к иконе со святыми мощами и пошла назад здоровой. Знаю, хоть сама не видела, что и мальчик исцелился.

Обвинитель, беря пример с вождей мировой революции, считал, что верить в Бога и чудеса может только монархист. Признайся старушка в любви к самодержавию, ее и под расстрел подвести можно. И он задал важный каверзный вопрос:

— У вас при обыске найден портрет бывшего царя Николая Романова. Зачем он вам?