Патриарх Тихон

Вот почему я убедительно прошу вас, г. председатель, возвратить верующим свободу почитания священных останков преподобного Сергия, лавра которого есть прежде всего место религиозной жизни — святыня православия».

И на это прошение, как и на письма тысяч верующих, умолявших не осквернять прах великого угодника земли Русской, архиреволюционер не ответил. Ответил «малый Совнарком», постановив на своем очередном заседании от 14/27 августа 1920 года: «Жалобу гр. Беллавина (патриарха Тихона) от 10 мая оставить без последствий… Закончить ликвидацию мощей Сергия Радонежского».

Эта бездушная, злая отписка и была послана патриарху. Но в том же постановлении был пункт, с содержанием которого имели право ознакомиться лишь избранные безбожники: «Секретно. Предложить тов. Крыленко расследовать действия помощника управляющего делами Рабоче-крестьянской инспекции П. Н. Мольвера в производстве им расследования по жалобе гр. Беллавина (патриарха Тихона), передав ему доклад Мольвера и заключение по нему VIII отдела Комиссариата юстиции. (Принято единогласно при согласии докладчика.)»

Что же за проступок совершил советский служащий Мольвер, удостоившийся секретного расследования, да еще не рядовым следователем ГПУ, а главным специалистом по судебным спектаклям над православным духовенством Крыленко?..

Многочисленные просьбы патриарха и его духовных чад не препятствовать им в поклонении святым мощам преподобного Сергия раздражали атеистическое сознание комиссаров. Нужно было найти грамотного человека, который бы толково изложил, что мощей преподобного нет и в помине, а есть лишь обман темных рабочих и крестьянских масс; что никакой святыней Троице-Сергиева лавра не является — обычное помещение, которое можно использовать для советских нужд; что, наконец, никакого наплыва паломников в Сергиевом Посаде не замечено, наоборот, народ требует быстрее покончить с таким нелепым и уродливым анахронизмом, как лавра, и заселить ее преданными делу революции коммунарами. На основе доклада, который напишет подобранный специалист, решено было провести и убедительную газетную кампанию против черносотенного воинства, то бишь монашества.

Для выполнения столь важной и деликатной задачи выбрали юриста, весьма образованного интеллигента 52 лет Павла Николаевича Мольвера, занимавшего в советской бюрократической иерархии пост средней важности.

Павел Николаевич был исполнительным служащим, а голодное время заставляло его браться за любую работу, которую он мог осилить. Он дотошно изучил как материалы Наркомата юстиции, так и патриаршей канцелярии о перипетиях борьбы вокруг Троице-Сергиевой лавры. Съездил в Сергиев Посад, осмотрел раку преподобного. Изучил акты о вскрытии его мощей. Побеседовал как с паломниками, так и с властями Сергиева Посада. Собрав необходимый материал, Павел Николаевич написал длинный доклад, который закончил удивительными даже для самого себя словами: «Жалоба патриарха Московского и Всероссийского должна быть признана подлежащею удовлетворению».

Вряд ли Мольвер предполагал, что за честно выполненное поручение к нему на квартиру в первых числах сентября 1920 года придут с ордером на обыск и арест, а спустя несколько месяцев эксперт по атеизму и советской юриспруденции Крыленко обвинит его, что он написал свой доклад по уговору с патриархом Тихоном: «Состоя на службе Советской власти и занимая ответственный пост помощника управляющего отделом Летучих рабочих ревизий и центрального бюро жалоб Рабоче-крестьянской инспекции и сочувствуя в то же время контрреволюционно настроенным правящим церковным кругам, получив от своего непосредственного начальства срочное поручение по обследованию по жалобе патриарха Тихона, он, Мольвер, в прямое нарушение своего служебного долга, вошел в соглашение с указанными церковными кругами о совместных с ними действиях в целях достижения желательных для последних результатов по их жалобе».

Возмущенный Мольвером ревтрибунал объявил привезенному из Таганской тюрьмы Павлу Николаевичу приговор — десять лет концентрационного лагеря.

Лавру вскоре заселили электротехническая академия, курсы-школа, институт народного образования. Храмы, в которых запретили богослужения, превратили в музей. В Свято-Троицкой церкви открыто лежали святые мощи преподобного Сергия, а рядом в шапках курили и хихикали новые насельники монастыря — учащаяся молодежь. И здесь же, преклонив колени у поруганной святыни, безмолвно молились отшагавшие сотни верст российские богомольцы — хранители предвечных заветов.

«…Как призванные стоять на страже народных церковных интересов, священным долгом нашим почитаем оповестить всех духовных чад наших о ходе настоящего дела. Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о преп. Сергии и о значении его и основанной им лавры, предвещал: «Ворота лавры преподобного затворятся, и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями Земли Русской, как преподобный Сергий».

Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже не растратили внешнее свое достояние и остались при одном голоде и холоде? Мы только носим имя, что живы, а на самом деле уже мертвы. Уже близится грозное время, и, если не покаемся мы, отнимется от нас виноградник Царствия Божия и передастся другим делателям, которые будут давать плоды в свое время. Да не будет сего с нами. Очистим же сердце наше покаянием и молитвами и будем молить преподобного, дабы не покидал он лавры своей, а «поминал стадо, еже собра мудре, не забывал, якоже и обещался, посещать чад своих» и всех чтущих память его.

28 августа/10 сентября 1920 г.

Патриарх Тихон».

КУСОК КОЛОТОГО САХАРА И ДВА СОЛЕНЫХ ОГУРЦА

За несколько месяцев до кончины, летом 1919 года, религиозный философ князь Евгений Трубецкой записал: «За все время моих странствий по России у меня была в особенности одна точка опоры, которая спасала меня от отчаяния. В минуты тяжких сомнений и отчаяния мне вспоминался заточенный в Москве патриарх Тихон, и мысль о нем давала душе какое-то неизъяснимое успокоение и легкость духа: достоверность спасения России [30] —вот что чувствовалось мне в эти минуты. Чувство это являлось само собою, интуитивно, мгновенно, упреждая мысли. Потом я размышлял, стараясь понять, в чем дело. Мне вспоминались слова святителя, когда его предупреждали об опасности, грозившей его жизни: «Умереть, ну так что же такое, я на это готов хоть сейчас, вот если мучить начнут — это неприятно, но и на это придется пойти» — и мысль о смерти ни на минуту не нарушала его настроения, всегда светлого и радостного. Из частных бесед с патриархом я неизменно выносил впечатление, что он обрек себя в жертву за Россию. Притом он был неизменно светел и спокоен и всем обликом своим напоминал слова апостола: Всегда радуйтесь (1 Фес. 5, 16)».

30

Выделено Е. Трубецким.

Патриарх Тихон, чье первосвятительское служение проходило в самый драматический период русской истории, имел на редкость спокойный, уравновешенный характер. Его считали мягким добродушным человеком и сравнивали с полководцем Кутузовым, каким его изобразил Лев Толстой в романе «Война и мир». Многочисленные письма Святейшего (он ежегодно посылал письмо даже швейцару Петроградской духовной академии, поздравляя его с днем ангела) излучали добрый юмор, терпимость к поступкам ближних, братскую любовь. Многие, кто беседовал с патриархом, отмечали его застенчивую улыбку, безобидные шутки, христианскую простоту общения. И в то же время, как выразился один юноша, «кажется, грусть всего мира смотрит в этих глазах».

На вопрос любопытного чекиста: «Как вы относитесь к патриарху Тихону?» — приведенный на допрос священнослужитель ответил: «Я реально ощутил его святость».

«Отворилась дверь, я вошел в приемную, — вспоминает протоиерей Валентин Свенцицкий. — Трепет прошел по моему сердцу. Я увидел перед собой икону, живого угодника Божия, как изображает их Церковь на иконах. Это был образ слова, жития, любви, духа, веры, чистоты. Никакая клевета и никакая ложь, никакая злоба не могли отнять у верующих этой уверенности в духовном величии патриарха».