Патрик Кензи
Шрифт:
— И все-таки вам нужна…
— Мне, доктор, нужна Энджи. Все очень просто. Знаю, что я в депрессии, но изменить сейчас ничего не могу, да и не хочу.
— Почему?
— Потому что это естественно. Как осень. Попробуйте пройти через то, что прошел я, и остаться крепким орешком, не впавшим в депрессию! Верно?
Он кивнул.
— Благодарю за потраченное время, доктор.
Сочельник. 7.30 вечера
И вот я сижу.
На своем балконе, спустя три дня после того, как кто-то стрелял в священника в
Мой сумасшедший домовладелец Станис пригласил меня на завтра на рождественский обед, но я отказался, объяснив, что у меня другие планы.
Вообще-то я мог бы пойти к Ричи и Шерилин. Или к Девину. Они с Оскаром пригласили меня на свое холостяцкое Рождество. Запеченная в микроволновке индейка и неограниченное количество виски «Джек Дэниэлз». Звучит заманчиво, но…
Мне случалось встречать Рождество в одиночестве и раньше. Несколько раз. Но никогда так, как сегодня. Я никогда раньше не чувствовал такое ужасное одиночество и опустошающее отчаяние.
— Но мы в состоянии любить одновременно нескольких, — как-то сказал Фил. — Мы люди, а значит, грешны.
Человеческая порода достаточно безалаберная.
Что до меня, это точно.
Вот и сейчас, сидя в одиночестве на балконе, я любил Энджи, и Грейс, и Мэй, и Фила, и Кару Райдер, и Джейсона, и Дайандру Уоррен, и Дэниэль и Кэмпбела Роусонов. Я всех их любил и всех потерял.
И чувствовал себя еще более одиноким.
Фил умер. Я знал это, но отчаяние не позволяло мне принять это до конца, и отчаянно желал, чтобы это было неправдой.
В моей памяти всплывали картины детства: мы вылезаем через окна наших славных домов, встречаемся на улице, бежим по ней, смеясь над тем, как легко нам удалось ускользнуть из дома, а дальше сквозь темную ночь направляемся к дому Энджи, вытаскиваем ее через окно, дополняя нашу отчаянную компанию.
И втроем отправляемся в темную ночь.
Сейчас не представляю, чем мы занимались в эти полуночные прогулки, о чем говорили, когда пробирались через темные цементные джунгли нашей округи.
Знаю, что много всего было.
Скучаю, написала она.
Я тоже.
Мне не хватает тебя больше, чем обрубленных нервов в моей руке.
— Привет, — сказала она.
Я дремал в кресле, сидя на балконе, и открыл глаза с первыми снежинками этой зимы. Я заморгал и повернул голову в сторону такого мучительного, и вместе с тем сладкого звука ее голоса, настолько живого, что я, как дурак, готов был поверить, что это не сон.
— Тебе не холодно? — спросила она.
Вот теперь я проснулся. И эти последние слова доносились отнюдь не из сна.
Я повернулся в кресле, а она осторожно ступила на крыльцо, будто боялась помешать нежному приземлению девственно-чистых снежинок.
— Привет, — сказал я.
— Привет.
Я поднялся, а она остановилась на расстоянии вытянутой руки.
— Не могла больше выдержать там, — сказала она.
— Я рад.
Снежинки падали на ее волосы и на какое-то мгновенье, прежде чем растаять и исчезнуть, загорались белым сиянием.
Она
сделала неуверенный шаг, я тоже, и вот она уже в моих объятиях, а белые пушистые хлопья покрывают наши тела.Зима, настоящая зима, наконец, пришла.
— Я скучала по тебе, — сказала она и прижалась своим телом к моему.
— Я тоже, — сказал я.
Она поцеловала меня в щеку, погрузила пальцы в мои волосы, при этом ее взгляд был столь пристальным, что ресницы успели покрыться снежными хлопьями.
Она опустила голову.
— По нему я тоже скучаю. Страшно.
— И я.
Когда она подняла голову, лицо ее блестело, и я не уверен, что только от растаявшего снега.
— Есть какие-нибудь планы на Рождество? — спросила она.
— Жду твоих предложений.
Она вытерла левый глаз.
— Я бы хотела провести его с тобой, Патрик. Ничего?
— Это лучший подарок на Рождество, Эндж.
Мы сидели в кухне, пили горячий шоколад и смотрели поверх кружек друг на друга, в то время как радио в гостиной рассказывало о погоде.
Оказывается, снег, по мнению диктора, был частью первого циклона, накрывшего Массачусетс этой зимой. К утру, когда мы проснемся, пообещал он, снежный покров достигнет примерно двадцати пяти — тридцати сантиметров.
— Настоящий снег, — сказала Энджи. — Кто бы мог подумать?
— Уже пора.
По окончании прогноза погоды диктор стал рассказывать о состоянии преподобного Эдварда Брюэра.
— Как думаешь, сколько он протянет? — спросила Энджи.
Я пожал плечами.
— Не знаю.
Мы отхлебнули из наших кружек, а диктор сообщил о требовании мэра об ужесточении закона о запрете на оружие и о призыве губернатора к более строгому применению правоохранительных законов. Значит, какой-нибудь другой Эдди Брюэр не окажется в неподходящем магазине в неподходящее время. Или другая Лора Стайлз сможет расстаться с драчливым кавалером, не опасаясь смерти. И все Джеки-потрошители в мире прекратят вселять в нас ужас.
Итак, в один прекрасный день наш город будет так же безопасен, как Эдем перед грехопадением, и наша жизнь будет избавлена от хаоса и боли.
— Пошли в гостиную, — сказала Энджи, — и выключи радио.
Она вышла из темной кухни, окна которой снег расписал мягкими белыми хлопьями, но я взял ее за руку и пошел вслед за ней по коридору в гостиную.
Состояние Эдди Брюэра не изменилось. Он все еще был в коме.
Как сообщил нам диктор, город ждет. Город, добавил он, затаил дыхание.
Святыня
Dennis Lehane: “Sacred”, 1997
Перевод: Е. Осенева
Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего
перед свиньями, чтоб они не попрали его
ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.
Шейле