Патрик Кензи

Я против воли скривился:

— Да нет, раньше все было точно так же. Послушайте Элвиса или там братьев Эверли и скажите мне потом, о чем они, по-вашему, поют. А насчет гиперактивности и булимии — вы вспомните себя классе этак в восьмом. Все там было — только тогда никто не считал эти вещи болезнью.

— Ладно, — отозвался он. — А что насчет культуры? Тогда не было всех этих журналов и реалити-шоу, превозносящих идиотов и дегенератов. Никакого Интернета, никакой порнографии и всех этих технических приблуд, которые только забивают подросткам голову тупейшими из идей. И никто не внушал детям, что они не только способны стать звездами, но и что им это полагается. Не важно, что ты понятия не имеешь ни о чем, плевать, что у тебя нет ни капли таланта, — ты заслуживаешь успеха просто потому, что существуешь. — Он печально взглянул на меня. — У вас дочь есть, говорите? Вот что я вам скажу — с этим всем нам тягаться не по силам.

— С чем?

— С этим. — Он указал за окно. — С внешним миром.

Я проследил за его взглядом. Хотел было заметить, что на улицу ее выкинул не внешний мир, а вполне себе внутренний, но промолчал.

— Не по силам, и все тут. — Он снова глубоко вздохнул и полез в карман. Вытащил бумажник. Порылся в нем, затем выудил оттуда визитку. Протянул ее мне.

Андре Стайлз

Служба социальной защиты

Отдел по вопросам семьи

— Это социальный работник, который занимался Софи. Вроде он только недавно перестал с ней работать — когда ей семнадцать исполнилось, кажется. Не знаю, поддерживает он с ней контакт или нет, но есть смысл поинтересоваться.

— Брайан, как вы считаете, где она сейчас?

— Не знаю.

— Ну хотя бы предположение у вас какое-нибудь есть?

Он задумался. Засунул бумажник обратно в карман.

— Там же, где и всегда. С этой своей подружкой, которую вы ищете.

— С Амандой?

Он кивнул.

— Я поначалу думал, что она положительно повлияет на Софи, придаст ей жизненной устойчивости. А потом узнал, какое у нее прошлое. Довольно-таки мерзкое.

— Да, — сказал я. — Так и было.

— Мне такое не по душе. В нормальной жизни этим вещам места нет.

Я обвел взглядом его белоснежную гостиную и его белую рождественскую елку.

— Имя Зиппо вам о чем-нибудь говорит?

Он пару раз моргнул.

— Софи по-прежнему с ним встречается?

— Не знаю. Я просто собираю факты, пока картина не начнет проясняться.

— А, часть вашей работы, да?

— Это и есть моя работа.

— Зиппо на самом деле зовут Джеймс Лайтер [121] — отсюда и прозвище. Больше я о нем ничего не знаю, я и видел-то его один раз. От него тогда несло травой, и выглядел он как шпана. В точности такой тип, какого я в жизни своей дочери видеть не хотел, — татуированный весь, штаны мешковатые, кольца в бровях и бороденка жиденькая такая. — Его перекорежило. — Совсем, совсем не подходящий тип.

121

От англ. lighter — зажигалка.

— А где ваша дочь с Амандой и Зиппо обычно тусовалась, не знаете?

Он задумался — надолго, так что и мне, и ему хватило времени не торопясь допить воду. Наконец он произнес:

— Нет, не знаю, честно говоря.

Я открыл свой блокнот, нашел страницу, заполненную сегодняшним утром:

— Одна из одноклассниц Аманды и Софи сказала мне, что Софи и еще четверо зашли в комнату. Двое в этой комнате умерли, но…

— О господи.

— …но вышли из нее четверо. Ничего на ум не приходит?

— Что? Нет. Бредятина какая-то.

Он встал с дивана, и ключи у него в кармане забренчали, пока он раскачивался с пятки на носок.

— Софи умерла?

Где-то с полсекунды я удерживал его отчаявшийся взгляд:

— Не знаю. Ни малейшей идеи.

Он покосился в сторону, затем снова посмотрел на меня:

— Вот в этом-то вся проблема с детьми, а? У нас нет ни малейшей идеи. Ни у кого из нас.

Глава 12

Удалившись на перекур, Энджи позвонила в информационную службу, чтобы выяснить телефон Элейн Мерроу, проживавшей в Эксетере, штат Нью-Гемпшир. Затем она позвонила самой Элейн и договорилась с ней о встрече.

По дороге в «гранитный штат» мы молчали — во всяком случае, поначалу. Энджи глядела в окно — на выстроившиеся вдоль шоссе голые деревья, на тающие кляксы снега.

— Ей-богу, как же мне хотелось перелезть через кофейный столик, — сказала она наконец. — И выдавить ему глаза на хрен.

— Просто удивительно, что с такими манерами тебя не приглашают на светские приемы, — сказал я.

— Я серьезно. — Она повернулась ко мне. — Сидит такой, втирает про «ценности», а сам родную дочь выгнал ночевать на лавочке на автобусной остановке. И, блин, называет меня «Энджела», как будто имеет представление, кто я такая. Ненавижу, ненавижу, мать твою, когда люди так делают. И, господи Исусе, ты же сам видел, как он разошелся, когда про свою покойную жену говорил. «Неподходящее для ребенка окружение», мать его так. И из-за чего? Из-за того, что она любила гранолу и сериал «Секс в другом городе»?

— Полегчало?

— Чего? — спросила она.

— Выговорилась? — сказал я. — Потому что я там занимался выуживанием информации о пропавшей девочке, чтобы найти другую пропавшую девочку Ну, знаешь, делом занимался.

— А мне вот показалось, что ты ему разве что ботинки языком не вылизывал.

— А что, у меня был выбор? Вместо этого надо было встать в позу и высказать все, что я о нем думаю?

— Я же ведь ничего ему не сказала.

— Все равно, ты очень непрофессионально себя повела. У тебя на лице было написано, что ты на самом деле о нем думаешь.

— А в «Дюхамеле» о тебе не то же самое говорят?

Черт. Неплохо.

— Даже в наихудшем случае я вел себя раз в десять профессиональнее, чем ты.

— В десять раз, значит?

— В десять.

— Так что, я, значит, должна сидеть себе тихо, пока этот самодовольный козел поет дифирамбы собственной персоне, да?

— Да.

— А я не могу.

— Я заметил.

— Слушай, ну неужели вот это и есть наша работа? У меня что, просто стерлось из памяти, что мы только тем и занимаемся, что допрашиваем людей, от общения с которыми хочется потом залезть под душ часиков этак на пять?

— Частично — да. — Я взглянул на нее. — Ладно, по большей части так и есть.

Чем ближе мы оказывались к нью-гемпширской границе, тем меньше машин было на шоссе. Я надавил на газ, и деревья за окном превратились в размытое коричневое пятно.

— Решил пополнить коллекцию штрафов за превышение скорости? — спросила Энджи.

Я всегда водил быстро — за исключением тех случаев, когда в машине со мной была моя дочь. И Энджи давно с этим смирилась — точно так же, как я смирился с тем, что она курит. Во всяком случае, так мне казалось.

— Скажи мне, солнышко, — спросил я, — что за муха тебя сегодня за жопу укусила, а?

Повисшую тишину можно было ножом резать. Но затем Энджи откинула голову на спинку сиденья, уперлась ногами в бардачок и сделала глубокий протяжный выдох. А затем сказала:

— Извини. О’кей? Жалко, что так получилось. Ты был прав, я совершенно непрофессионально себя там повела.

— Можешь повторить то же самое в мой диктофон?

— Я серьезно.

— Я тоже.

Она закатила глаза.

— Ладно, ладно, — сказал я. — Извинения приняты. И оценены по достоинству.