Патрис Лумумба

— Я не совсем понимаю, Антуан, — спросил в упор Лумумба, — в чем же состоит различие наших партий? Наши взгляды сходятся и в больших и малых вопросах.

— Я согласен с тобой, — ответил Гизенга. — Но позволь мне порассуждать. Твоя партия, подобно орлу, взмыла над Конго. Красивый взлет! Однако, поднявшись вверх, вы заметно оторвались от земли. Вы имели на это законное право: твой личный авторитет не нуждается в комплиментах. Ты один мог позволить себе выступления от имени всего Конго. У тебя имя. Тебя знают за пределами страны по твоим литературным произведениям. С тобой, как ни с кем другим, считаются бельгийцы. То, что вполне нормально и допустимо для тебя, для меня, например, было бы авантюризмом и прожектерством. Моя партия не получила бы ни одного голоса, если бы она заявила о себе лозунгами твоей партии. Смею тебя заверить, что в моей родной деревне Мушоко никто не проявляет интереса к общеконголезским проблемам. Обвинение жителей в провинциальной ограниченности и даже тупости не сделает их более прогрессивными. Твоя партия шла от общего к частному, а мы наоборот — от частного к общему. Потому мы и сошлись. Но если бы вдруг наши партии слились воедино, то я бы потерял всякое доверие избирателей.

— Я это понимаю, — сказал Лумумба.

— Не сомневаюсь в этом, — продолжал Гизенга. — Кстати, знаешь ли ты, что железное дерево, самое твердое из всех существующих в Африке, рассредоточено? Оно не растет рощами. Мощное дерево истощает землю, хотя и является ее украшением.

— Туманно несколько, но справедливо и поэтично, — сделал вывод Лумумба.

— Ты вправе как угодно воспринимать мои высказывания, Патрис, но если бы моя партия обосновалась в самом Леопольдвиле, то она бы ничего не добилась. С АБАКО приходится считаться. У них наезженный тракт — побережье реки Конго. Мы же решили идти в обход, начав свою деятельность в юго-восточных районах провинции Леопольдвиль. Какая неожиданность! Партия африканской солидарности нанесла самый чувствительный удар могущественной коалиции АБАКО! Мы сбили спесь с господина Касавубу. Спустили его с небес на землю. Твое предложение Касавубу занять кресло президента — королевский жест, которого он не заслуживает, но у нас нет иного выхода. В Леопольдвиле на посту президента должен быть житель Баконго. Наша победа над Касавубу сломала региональные перегородки и открыла ворота в единое Конго, куда мы и вошли с твоей помощью. Ты понимаешь это, Патрис, как никто другой, и я думаю, что именно поэтому ты предложил мне пост своего заместителя. Не мне лично, а моей партии…

Интересно, интересно! Еще бы: в правительство входили министры, отличающиеся крайне правыми и крайне левыми взглядами. Патриса Лумумбу уже тогда причисляли к коммунистам, правда по недоразумению: коммунистом он никогда не был. Но к какой идеологии причислить Унисета Кашамуру, который был левым из левых и критиковал Лумумбу за его терпимое отношение и к бельгийцам, и к лидерам трибалистских партий?

Вот боец! В провинции Киву он наводил ужас на бельгийских колониалистов. В этой конголезской Швейцарии, где каждый европеец чувствовал себя царем и богом, Кашамура провозглашал социалистические лозунги: национализация частной собственности европейцев, создание единого конголезского банка, запрещение обосновываться на землях Киву вновь прибывающим колонистам, повышение заработной платы рабочим, введение демократических институтов — тайное голосование, равноправие женщин, создание молодежных организаций, строительство светских школ, сотрудничество с социалистическими странами, поддержка освободительного движения на юге африканского континента, осуждение агрессивной политики империалистических держав Запада. Партия Кашамуры имела региональное значение, но она направляла свои атаки против международного концерна «Национальный комитет Киву», который играл в провинции Киву роль «Юнион миньер».

Кашамура родился в деревушке Иджуи, в племени того же названия. Его отец был вождем племени. Он свободно говорил по-немецки, так как его подданные проживали на территории Германской Восточной Африки. Затем, после разгрома Германии в первой мировой войне, владения отца отошли к Бельгии. Новые хозяева требовали рабочих — вождь требовал оплаты труда. Расхождения вылились в массовый протест африканцев. Представитель колониальной администрации вступил в переговоры с непокорным вождем, а затем они были прерваны самым неожиданным образом: труп знатного конголезца нашли с отрубленной головой…

В 1953 году, когда Кашамуре исполнилось 25 лет, бельгийская охранка состряпала «политическое дело», обвинив его в пропаганде подрывных, то есть коммунистических идей. Кашамура арестовывался много раз. В Букаву и Бужумбуре он создавал различные политические общества, вступал в контакты с социалистами Франции и Бельгии, руководил комитетом социальных исследований, организовал социалистический профсоюз, редактировал газеты, в том числе и популярную в провинции Киву «Верите».

Созданная Кашамурой партия Центр африканской перегруппировки заявила о своем появлении радикальной программой. В ней содержались пункты: обновление конголезской экономики, создание государственных компаний и кооперативного сектора в деревне, выборы рабочих комитетов на промышленных предприятиях, организация административных советов. Ключевые позиции, составляющие экономический и финансовый фундамент страны, должны находиться в руках государства. Центр африканской перегруппировки — единственная политическая партия в Конго, провозгласившая курс на национализацию. О бельгийской администрации Кашамура высказывался вполне определенно: она сгнила и подлежит слому. Этого было вполне достаточно, чтобы вызвать панический страх у европейских поселенцев. В центральном правительстве Кашамура занял пост министра по делам культуры и информации.

Кашамура сошелся с Пьером Мулеле, принявшим пост министра просвещения. Мулеле считался теоретиком Партии африканской солидарности и был заместителем Антуана Гизенги. В злобном памфлете «Проникновение коммунизма в Конго» Пьер Мулеле характеризовался как человек, следующий учению марксизма-ленинизма и потому представляющий «угрозу обществу». По заданию Лумумбы министр просвещения готовил проект реформы школьного образования.

Одним из самых интересных людей в кабинете был Морис Мполо — министр по делам молодежи и спорта. Он приходил на заседания и совещания в военном костюме: в «Форс пюблик» он дослужился до старшины — высшего звания для конголезца. До знакомства с Лумумбой Мполо мечтал о создании автономной республики озера Леопольда со столицей в городе Инонго, где он родился. Потом выяснилось, что «автономная республика» была для него формой борьбы с колониальным режимом. Мполо вступил в партию Патриса Лумумбы и стал ее активным работником. Среди солдат он пользовался огромным авторитетом, что имело большое значение для Национального движения Конго, для правительства.

По европейской традиции была отдана дань уважения университету Лованиум, представитель которого Томас Канза стал полномочным министром Республики Конго в ООН. Он окончил университет в Бельгии, затем учился в американском, Гарвардском. Первый конголезец с европейским университетским дипломом, единственный человек в правительстве с высшим образованием. Автор ряда исследований об экономическом и политическом положении Бельгийского Конго.

Томас не состоял ни в каких политических партиях. Семья Канза хорошо известна и в Леопольдвиле и в Конго, ее знает и бельгийская интеллигенция. Глава семьи Даниэль Канза, прослужив длительное время в армии, вернулся в Леопольдвиль и включился в освободительное движение, охватившее Нижнее Конго. Он становится вице-президентом альянса АБАКО, занимает различные административные посты. Он был первым бургомистром Леопольдвиля. Участник многих совещаний с бельгийскими делегатами, предшествовавших Конференции круглого стола. К его мнению прислушивались, многие считали Даниэля Канза фактическим руководителем АБАКО. Все его сыновья получили приличное образование. Андре Эдуард Канза, окончивший бельгийский университет Лувен, работал генеральным директором административной школы в Леопольдвиле. Младший, Самуэль, продолжал учебу в Бельгии, а Филипп был директором полицейской школы в столице. Одновременно он подвизался на поприще журналистики. Редактировал газету «Конго», со страниц которой пугал читателей коммунизмом. Входил в директорат конголезского агентства печати. Не соглашался с бельгийцами по вопросу колониального управления, но выступал заодно с ними в злобной критике социалистических стран. Томас Канза не разделял политических взглядов отца и Филиппа — он поддерживал усилия Патриса Лумумбы, направленные на создание единого, независимого и демократического Конго. Он восхищался эрудицией и начитанностью Лумумбы.

Невысокого роста, толстощекий, меняющий в день по нескольку костюмов, всегда куда-то спешивший, Бомбоко мог часами произносить тирады на все без исключения темы. Во Дворец Наций он появлялся в шапочке из леопардовой шкуры. Неглубокая, конусообразная, она каким-то чудом держалась на спиральках густых черных волос. Встречаясь с Лумумбой, Бомбоко артистически снимал головной убор, привычным жестом отправлял его под мышку, почтительно наклонялся и замирал на месте. У него была своя, неповторимая манера вести разговор.

— Я еще раз согласился с вами, господин премьер, — обращался он к Лумумбе, — когда анализировал наш последний разговор. Действительно, наша внешняя политика должна быть активной, и я всегда буду руководствоваться этим замечательным принципом. Знаете, я вспомнил слова Спаака: нельзя во время игры показывать карты партнеру. Мы начинаем закладывать основы конголезской внешней политики. Мы не можем ограничиваться сотрудничеством с одной Бельгией. Ваши указания вызвали у меня кое-какие идеи…

Министр внутренних дел Кристоф Гбенье все время подтрунивал над Бомбоко, называя его африканским Дон Жуаном, намекая на любовные похождения красавца Жюстена. Но тот умел ловко выкручиваться. Секретарем у Бомбоко работала девица, прибывшая в Леопольдвиль из Женевы. Познакомился он с ней в Брюсселе. Советским корреспондентам, которые заходили на прием к министру иностранных дел, она представлялась удивительно просто, по-домашнему:

— Дуня…

Дочь русских эмигрантов, Дуня получала хорошее жалованье и раскатывала на служебной автомашине Бомбоко. Министры не сдерживали понимающих улыбок, когда Бомбоко ударялся в объяснения, насколько ценным помощником является для него Дуня: вечерами она слушает передачи Московского радио и обо всем докладывает своему шефу…

Бомбоко относился к категории тех людей, о которых говорят как о лукавых царедворцах. Все его существо трепетало от радости, когда он узнавал, предугадывал ход рассуждений начальства. Умел выбрать момент, когда нужно было поддакнуть, когда промолчать. На многих собеседников Бомбоко производил впечатление искреннего человека, ибо мысль, заимствованную, как правило, у премьера или президента, развивал уже как свою — увлеченно и страстно. При встрече с советскими представителями говорил:

— Меня интуитивно тянет к вашей стране. Колосс, северный колосс! Как только подрастут мои дети — отправлю их на учебу в Советский Союз. Меня нисколько не пугает, что они станут коммунистами. Вот вам мое мнение, дорогие товарищи и братья…

Кристоф Гбенье, узнав о содержании беседы, рассмеялся.

— Уж очень много у него детей: вам придется открывать специальный бомбоковский интернат! Кроме того, он и американцам говорит то же самое. А свое потомство он наверняка будет пристраивать в Брюсселе. Я хорошо знаю этого конголезского талейранчика и не верю ни единому его слову. Лумумба все воспитывает его. Посмотрим, что из этого получится.