Патроны чародея

– Спер наверняка, – буркнул я. – А сейчас такие вещи делают?

Он покачал головой.

– Сапоги такие шьют только в Уламрии. А шляпу привезли из Опалоссы!.. Здесь такие не умеют. Что смотришь?.. Ах, ты про этот камешек… Нет. Чародеи не стали слабее, как говорят в народе, но умные все-таки учатся, в отличие от нас, на своих ошибках, хотя это и скучно. Однажды приняли закон, чтобы никто никогда не создавал такие вещи. А для этого был принят второй закон, чтобы в гильдии никогда не было больше шестерых.

– Такие штуки, – спросил я, – создавали всемером?

Он усмехнулся, покачал головой.

– Нет, двенадцатью. Старые люди всегда осторожнее молодых. Это так, на всякий случай. Чтоб и близко не стоять к опасному числу.

– Мудро, – согласился я. – А мы такими будем?

Он содрогнулся всем телом.

– Ты что? Сплюнь!..

– Да не старыми, – пояснил я. – Старыми, понятно, мы никогда не будем. А вот осторожными…

– Никогда, – отрезал он решительно. – Ну ты и сказанул, у меня вот руки трясутся! Надо пойти выпить, а то еще приснится что-то. Или тебе сюда носят?

– Носят, – подтвердил я, – но не уверен, что носят лучшее. Кто на их месте не оставлял бы себе самое-самое?

Он поднялся, сказал решительно:

– Пойду проверю. Ты вообще какой-то не такой… Любой хозяин в первую очередь проверяет винный погреб, потом берет новых служанок, а уж затем начинает оборудовать замок.

– Некогда было, – ответил я виновато.

Он засмеялся и ушел, громко и решительно топая сапогами, пошитыми во враждебной теперь для меня Уламрии.

Николетта сладко сопит, доверчиво прижавшись ко мне, как щенок к маме, голова на моем плече, ногу забросила на пузо, попробуй вырвись, но я все-таки очень медленно и осторожно выполз, освобождая себя по сантиметру, укрыл ее одеялом и заботливо подоткнул со спины.

Одевался тоже так, чтобы звяканьем металла не разбудить. Мешок на плечо не вскинул, опустил тихо-тихо, хотя на этот раз там не винтовка, а лопата.

Страж прогуливается у лестницы, тут же развернулся в мою сторону, руки метнулись к оружию. Я приложил палец к губам.

Глаза его стали еще шире, но на всякий случай кивнул, хотя хозяин замка мог бы ходить по женщинам и не прячась, это же его право грести под себя все, что в платьях или юбках.

Я прошептал:

– Все в порядке… Нужно посоветоваться с богами.

– Ваше глердство?

– Мне кажется, – объяснил я таинственно, – надо подсказать им, какой дорогой идти… Чуется, товарищи немножко сбились с пути. Все некогда было, даже сейчас, как видишь, от чего отрываюсь…

Он остался смотреть вслед совсем обалделый, а я спустился вниз, пересек двор и шмыгнул в конюшню.

Коня оседлал и вывел сам, не желая будить конюхов. Стражи на воротах меня видели и, как только я выехал на оседланном коне, с надсадным скрипом выдвинули засов на воротах и распахнули обе половинки.

Я выехал навстречу звездному небу, за спиной прокричали вдогонку пожелания счастья и снова торопливо засадили засов до самого конца, а конь уже понесся галопом по красно-желтой дороге.

В непривычно глубоком небе, что не черное, а фиолетовое, страшно и пугающе смотрится огромная бледная луна, вдесятеро крупнее той, которую привык видеть с детства.

Я поискал взглядом, ага, вон и вторая, быстро поднялась из-за темного зубчатого леса, ею словно выстрелило: пошла по высокой дуге, странно ускоряя движение…

Я невольно провожал ее взглядом, чувствуя, как непроизвольно задерживаю дыхание и стискиваю кулаки.

Небо потемнело, а главная луна, что висит почти неподвижно, обрела привычно красный цвет, теперь это раскаленный шар из металла, уже покрытый окалиной, на нее вообще лучше не поднимать взгляд, иначе подсознательно ждешь катастрофу.

Это значило, что вторая уже скрылась за горизонтом. Где-то к полуночи появится и третья, которая зеленая, как молодой лягушонок, яркая и сияющая, но тоже умчится, и эта вот еще раз изменит цвет и останется висеть до утра.

Земля странно лиловая, как и придорожные кусты, а сухой стук копыт разносится далеко в ночи, заглушая стрекот ночных насекомых.

Конь с удовольствием пошел галопом, я покачивался в седле, почти не прислушиваясь к запахам, далекому волчьему вою, не всматриваясь в ночные тени, все-таки этот мир обжитой, все страшное и непонятное где-то далеко…

Дорога метнулась через поле, потом вдоль леса, однажды увидел даже, как далеко за деревьями мелькают светящиеся огоньки, кружатся в странном и таком знакомом танце, все-таки мы одной крови, даже если это не кровь…

Впереди речушка, но дорога уверенно повела на мостик, настоящий, хоть и деревянный, тяжело груженная телега пройдет уверенно…

Конь всхрапнул и прижал уши. Я натянул повод, из-под моста выскочили трое. Один, массивный и угрожающе высокий, сразу же ухватил за узду крепкой рукой, а двое с ножами зашли с двух сторон.

– Стоять, – велел мужик, что удерживает вздрагивающего коня. – Сбрось мешок, слезай сам!

– Мужики, – сказал я дрожащим голосом. – Давайте я вам отдам кошелек, в нем деньги… а коня вы мне оставите…

Двое захохотали, а их старший проревел с угрозой:

– Ты еще не понял, с нами не торгуются!

– Но все-таки возьмите кошелек, – сказал я просяще, – посмотрите, сколько там, вдруг да отпустите?

Я медленно протянул руку к пистолету, пальцы сомкнулись на рукояти, вытащил все так же медленно, но разбойники смотрели тупо то на меня, то на нечто непонятное в моей руке.

Старший рыкнул:

– Ну?

Я нажал на скобу, пуля с хрустом просадила ему лобную кость, повернулся к тому, что ждет справа, торопливо выстрелил, тут же дернулся на левую сторону.

Третий разбойник как раз занес нож для удара. Пуля ударила в ключицу, он ахнул и рухнул навзничь, а на грязной рубахе быстро начало расползаться темное пятно.

– Кармалюки, – сказал я с неодобрением, – или робингуды, судя по землям… Да хоть скарамуши или довбуши, все равно вы напоролись на сторонника легитимной власти. Или нелегитимной, это не важно. Вообще-то любая власть нелегитимна, хоть и легитимна.