Патруль времени (сборник)

– Прошу прощения, – сочувственно сказал он, – но я только-только прибыл в Тир.

Он понял – по крайней мере, думал, что понял. Она отчаянно хотела выйти замуж – не столько для того, чтобы обзавестись мужем и положить конец едва скрываемому презрению и подозрительности, с которыми относились к незамужним, сколько чтобы иметь детей. Для этих людей не было ничего более ужасного, чем умереть бездетным, – все равно что сойти в могилу дважды… Выдержка оставила ее, и она заплакала, уронив голову ему на грудь.

Становилось темнее. Эверард решил забыть о страхах Яэль (и – он усмехнулся – о нетерпении Пума) и никуда не спешить, чтобы все было по-человечески – хотя бы потому, что Сараи заслуживает нормального человеческого отношения, – дождаться темноты, а затем дать волю своему воображению. После чего он обязательно проводит ее домой.

Зораки здорово перенервничали, потому что их гость вернулся лишь глубокой ночью. Он не стал рассказывать им, чем занимался, они тоже не выспрашивали. В конце концов, они просто «локальные» агенты, талантливые люди, которые успешно справляются с тяжелой, зачастую полной неожиданностей работой, но отнюдь не детективы.

Эверард чувствовал, что нужно извиниться перед ними за испорченный ужин: они действительно старались и приготовили нечто необычное. Как правило, главная трапеза проходила в середине дня, по вечерам же подавалась только легкая закуска. А причина тому – всего лишь тусклые светильники: при таком освещении готовить что-то очень сложное было бы слишком хлопотно.

Тем не менее технические достижения финикийцев заслуживали восхищения. После завтрака, довольно скромного – чечевица с луком и сухари, – Хаим упомянул о водопроводных сооружениях. Дождеулавливающие емкости работали достаточно эффективно, но их попросту было мало. Хирам не желал, чтобы Тир зависел от поставок из Усу или чтобы он был связан с материком длинным акведуком, который мог бы послужить врагам мостом. Как и у сидонийцев в недавнем прошлом, его ученые разрабатывали проект извлечения пресной воды из ключей на морском дне.

Ну и конечно, восхищали накопленные финикийцами знания, навыки и мастерство в области красильных и стекольных работ, не говоря уже о морских судах. Когда эти суда, на первый взгляд не особенно прочные, начнут ходить так же далеко, как будущие британские, они окажутся на удивление крепкими и надежными.

«Кто-то в нашем веке назвал Финикию Пурпурной империей… – размышлял Эверард. – И я не удивлюсь, узнав, что Меро Вараган питает слабость к этому цвету. Хадсон [33] тоже называл в свое время Уругвай Пурпурной страной. – Он отрывисто рассмеялся. – Любопытное совпадение, хотя, конечно, все это глупо… Краска багрянки [34] обычно содержит в себе больше красного, нежели синего. А кроме того, когда мы столкнулись впервые, Вараган проворачивал свои грязные дела гораздо дальше к северу от Уругвая. И строго говоря, у меня пока нет никаких доказательств, что он замешан в этом деле, – только предчувствие».

33

У. Г. Хадсон – английский поэт и писатель-натуралист (1841–1922), автор романа «Пурпурная страна».

34

Багрянка – морской моллюск, из выделений которого тирийцы получали знаменитый пурпурный краситель.

– Что такое? – спросила Яэль, бросив на Эверарда взгляд сквозь струящийся солнечный свет, косо падавший от выхода во внутренний дворик.

– Нет, пока ничего.

– Вы уверены? – пытливо спросил Хаим. – Ваш опыт наверняка поможет нам вспомнить что-то существенное, что может стать ключом к разгадке. В любом случае мы здесь здорово истосковались по новостям из других эпох.

– Особенно о таких чудесных приключениях, как ваши, – добавила Яэль.

Губы Эверарда изогнулись в улыбке.

– Как говорил один писатель, приключение – это когда кто-то другой переносит чертову уйму трудностей за тысячи миль от тебя, – произнес он. – А когда ставки высоки, как сейчас, ситуация вовсе не напоминает приключение. – Он сделал паузу. – Я, конечно, могу рассказать одну историю, но так, без особых подробностей, потому что предшествующие события довольно запутанны. И… Слуга больше не зайдет?… Тогда я, пожалуй, выкурил бы трубочку. Кстати, не осталось ли в горшке еще немного этого восхитительного кофе? То, что в этой эпохе не знают кофе, только усиливает удовольствие.

Он уселся поудобнее, затянулся, наслаждаясь вкусом табака, и ощутил, как тепло нового дня разливается по всему телу.

– Мне было предписано отправиться в Южную Америку, в Колумбийский регион, в конец тысяча восемьсот двадцать шестого года. Местные патриоты под предводительством Симона Боливара сбросили испанское владычество, однако столкнулись со множеством собственных проблем. В их число входила и тревога за самого освободителя. В конституцию Боливии тот включил положения, которые давали ему чрезвычайные полномочия пожизненного президента. Собирался ли он превратиться в некоего Наполеона и подчинить себе все новые республики? Командующий войсками Венесуэлы, которая тогда входила в состав Колумбии и называлась Новой Гранадой, поднял восстание. Не то чтобы этот Хосе Паэс был таким уж альтруистом – скорее, наоборот. Грубый, жестокий человек – одним словом, негодяй. Впрочем, детали не имеют значения. Я и сам не помню их как следует. Суть в том, что Боливар, который тоже родился в Венесуэле, прошел маршем от Лимы до Боготы. Это заняло у него всего два месяца – по тем временам, недолго. Овладев очередным районом, он вводил там военный режим в рамках президентского правления и продолжал двигаться вглубь Венесуэлы, на Паэса. Кровопролитие становилось все более массовым.

Тем временем агенты Патруля, осуществлявшие контроль над историей, обнаружили, что все идет как-то не так… Боливар вел себя отнюдь не как самоотверженный гуманист, каким, в общем, описывали его биографы. Он обзавелся невесть откуда появившимся другом, которому полностью доверял. Порой этот человек давал ему блестящие советы. Однако создавалось впечатление, что он может превратиться в злого гения Боливара. А биографы о нем никогда даже не упоминали…

Я оказался в числе оперативников, которых направили на расследование. Причиной тому послужили некоторые изыскания, проведенные мной в этой глухомани еще до того, как я впервые услышал о Патруле. Они-то, кстати, и породили во мне несколько необычное предчувствие по поводу того, что надо делать. Мне нипочем не удалось бы выдать себя за латиноамериканца, однако я мог стать янки, наемником, который, с одной стороны, пылко поддерживает освобождение, с другой – надеется на нем заработать, а главное – будучи в достаточной степени macho [35] – тем не менее свободен от традиционного американского высокомерия, что оттолкнуло бы этих гордых людей.

35

Мужественным (исп.).

Расследование шло долго и в общем-то скучно. Поверьте мне, друзья мои, девяносто девять процентов оперативной работы сводится к терпеливому сбору малоинтересных и обычно не относящихся к делу фактов, причем все время то гонка идет, то сидишь и чего-то ждешь. Скажу лишь, что мне попросту повезло и я довольно быстро сумел внедриться, завести нужные знакомства, раздать кому надо взятки, найти информаторов и получить необходимые сведения. В конце концов никаких сомнений не осталось: этот неясного происхождения Бласко Лопес прибыл из будущего.

Я вызвал наших парней, и мы ворвались в его дом в Боготе. Люди, которых мы захватили, были по большей части из местных – безобидные крестьяне, которых наняли в качестве прислуги, однако и то, что они сообщили, оказалось полезным. Сопровождавшая Лопеса любовница была его сообщницей. Она рассказала нам гораздо больше прочих – в обмен на то, что ей предоставят удобное жилище на планете изгнания. Однако сам главарь вырвался на свободу и бежал.

Один-единственный всадник, направлявшийся в сторону Восточных Кордильер, которые виднелись на горизонте… один-единственный всадник, который ничем не отличался от десяти тысяч истинных креолов… мы не могли использовать для его поиска темпороллеры. Нас бы сразу заметили. Кто знает, к какому результату это могло привести… Заговорщики и без того нарушили стабильность временного потока.

Я оседлал коня, прихватил еще пару на смену, взял немного вяленого мяса и витаминных пилюль для себя и пустился в погоню…

С глухим гулом ветер устремлялся вниз по склону горы. Трава и редкие низкорослые кусты дрожали под его леденящими порывами. Выше начинались голые скалы. Справа, слева, сзади в бледно-голубую бездну неба возносились горные пики. А над головой, высматривая чью-нибудь смерть, выписывал гигантские круги кондор. Снежные шапки вершин сверкали в лучах заходящего солнца.