Паутина
Шрифт:
— А-а, да да, да, — закивал сероволосой головой и Кустов. — И у нас письмишки объявились, белой контрой за версту несет!
— Христианин странствующий я, — вдруг возвысил голос незнакомец и выставил свою трость крестом вперед. — От мира бегущий, признаю лишь власть Христа в небеси, земную же презираю!
Злобным взглядом он черкнул по лицам сельисполнителей и отвернулся.
С губ Николая слетела ироническая усмешка.
— Скрытничек! — произнес он так, что Кустов не узнал его голоса. — А по фронтам странствовать кишка тонка? Морда шире лохани, на ней будто черти малину толкли, едва ли перевалило за тридцать, а старцем прикинулся: камилавку напялил, в хламиду нарядился, посошок с крестом отковал!.. Там люди в крови кипят, от треска костей глохнут,
— Только что поверх кожи, однако глядели в оба, что осталось — все при нем. Вот акт написали…
Кустов полез в карман, но в этот момент распахнулась дверь, на пороге показался Арсен, и сельисполнитель осекся.
— Давай, давай, товарищ Кустов, это парень свой, — объяснил Юрков и обернулся к Арсену: — Ты чего спозаранку?
— В башке свербит, — ответил парень и хлопнул кулаком по лбу. — Поговорить хочу, а скоро зазвонят побудку, и ты уйдешь на свою разнарядку. Только с глазу на глаз… Выйдем?
Они вышли, поплотнее прихлопнув за собою избяную дверь, и сели на крыльцо. Парень начал рассказывать исподволь, чтобы Николаю все было понятно, затем назвал приблизительное количество похищенной Минодорою муки из мельничного гарнцевого сбора и, наконец, заявил:
— Весь Узар знает, что хлеб она не продавала, — точно?.. Конюхи говорят, что на рынок важивала чего-то, мягкое да легкое, в котомках, выходит, свое барахло — точно?.. И опять выходит — где хлеб?.. С уверенностью — нахлебники у ней припрятаны!.. Откуда «святые» письма?.. Не дед же Демидыч пишет!.. Где первомайский дезертир Калистрат скрывается — в лесу или у Проси?!..
— А на западенке в избе не он?
— Нет, тот в миллион раз страшнее. Мы с мамой его всего раз видели, так потом целый год им Федорку пужали!
Юрков засмеялся.
— Точно говорю, — серьезно сказал парень, потом приблизился губами к уху Юркова и зашептал: — Есть предложение проверить… Ночи две-три не посплю, поверчусь около Минодориной крепости, выгляжу все и, если что подмечу…
Он не договорил, рубанул воздух ребром ладони и немножко заискивающе спросил:
— Как вы к этому делу?..
— Не убудет, — сказал Николай, смеясь. — Только без фокусов и единолично, как селькор.
— Могу клятву положить, что даже девки не узнают, не то чтобы родная мать!..
Они встали и попрощались.
Из сознания Николая как-то вдруг сами собою выключились и негодование жены на Платониду, и рассказ отца о странницах, и «святые» письма. Все это заслонили скрывшийся в доме Минодоры дезертир и слишком очевидное мошенничество кладовщицы с документами. Однако желание подраться с противником невольно охлаждалось предположением — вдруг районные власти станут на букву каких-либо циркуляров и осудят за преследование не кладовщицы-расхитительницы, не дезертира, но религиозной общины?.. Недаром же секретарь исполкома, признав незаконность секты скрытников без регистрации, заявил Лизавете, что зарегистрирует общину, если будет прошение учредителей. Но является ли преследованием религии то, что он, Николай, поддакнул Арсену проследить за домом Минодоры? Что бы он сделал, не будучи ни депутатом сельсовета, ни членом правления колхоза, ни сельисполнителем? «То же самое, — твердо ответил Юрков себе. — Даже больше: сам бы пошел с Арсеном, выследил бы дезертира, донес бы милиции». А как быть с расхитительницей колхозного хлеба? Тотчас поднять тревогу, учинить ревизию? Нет, лучше подождать, пока в Узар не приедет милиция и не арестует дезертира, иначе скроются и Калистрат и Минодора. «А уж милицию-то я как-нибудь привезу, — улыбнулся Юрков, возвращаясь в дом.
В сенях он окликнул жену:
— Лизута, уже светло… Сходи на конный, приведи Серка в тарантасе; я еду в район, дезертира повезу.
— Слышала, Коленька, не спала, — отозвалась Лизавета, вставая. — Что тебе Арсюшка рассказывал?.. Минодора гарнцевую муку ворует?.. Верно, что у нее дезертир-то скрывается?..
— После,
Лиза, после, беги на конный!Проводив жену, Николай вошел в избу.
На западенке в обнимку со своим железным посохом храпел задержанный странник. Николай с минуту глядел на жирное, раскрасневшееся, прыщеватое лицо верзилы и думал: сколько их на земле, этих никчемных людишек? Сколько вот таких плечистых подлецов прячется по лесам и закутам огромной страны? Скольких тысяч из них не досчитывается Родина там, на фронтах, пусть в обозах, пусть в обслуживающих командах, пускай даже в тыловых частях? Сколько ущерба причиняют они истерзанной войною, живущей впроголодь стране, тунеядствуя и обжираясь? Какой не поддающийся учету вред сеют по глухим деревням, кликушествуя и лицемеря? Каким чудовищным грузом повисают на руке народа, занесенной над головою врага?..
— В дороге не пытался сбежать? — спросил он, кивнув Кустову на спящего странника.
— Я упредил, мол, побежишь, так шкурой подаришь, а по дороге нет-нет да и щекотил его загривок ружьишком… Иначе с ними каши не сваришь!.. Ты тоже ружье бери да поглядывай; ежли он скрытник — значит, убивец. Был у нас в деревнешке один дом, до колхозов жила в нем этакая погань, а как раскулачивали хозяина да стали его тайные клады искать — четырнадцать шкелетов в одной яме отрыли: тут и младенчишки, и старики с бородами, и девки с одной косой. На допросах содержатель-то Кирилл Кириллыч с женой Маремьяной сознались, дескать, странные старцы да старицы своих же к смертям предавали: родится детеныш — к смерти, состареет странник до неможения — к смерти, отступник от веры — к смерти. Рай, слышь, мучениками заполняем, Христу радость делаем!.. Был я на суде; у всех волосы шевелились, жуть взяла… У вас в Узаре ведь тоже были?
— Были, — подтвердил Николай, — по хуторам… Ага, вон и лошадь!.. Давай-ка выводи этого апостола.
Николай захватил мешок и посох странника, снял с гвоздя свою безкурковку и вышел во двор.
Сзывая людей на колхозную разнарядку, в деревне звонил колокол. Будто по этому же сигналу Кустов вывел во двор и задержанного. Это был уже не безобидный, мирно пощипывающий свои прыщики странник. К тарантасу приближался человек, облик которого неотразимо напоминал пленного эсэсовца, — бывший фронтовик Юрков немало перевидал их под Москвой и под Курском.
— Я велю ему собираться, а он свою железину требует, — сердито сказал Кустов, кивнув на странника. — Поругались чуток… Он и материться умеет, чудотворишко!
Николай не удивился.
— Дам я ему железину, на дурачка напал, — откликнулся он и приказал страннику: — Влезайте на беседку, берите вожжи. Из ворот направо и вдоль по улице. Оглядываться запрещаю, оглянетесь — спущу курок.
— Не пугай пуганого! — огрызнулся незнакомец, полою архалука отирая распаренное лицо. — Страхи видывали!
— Ого, да ты и в самом деле стреляный волк! — рассмеялся Николай и на виду у задержанного зарядил ружье. — Садись… Садись, черт тебя задери, а то к оглобле привяжу — будешь пешком топать!.. Лиза, открывай ворота.
— Гляди, Коля…
Кустов влез на коня и верхом поехал сзади; два-три километра ему было по пути с Юрковым.
Улица пестрела народом; узарцы с интересом рассматривали человека, сидящего на беседке. Возле правления колхоза, в кругу людей, стоял сердито насупленный председатель Андрей Рогов. Рядом с ним, размахивая руками и откашливаясь, что-то горячо доказывал насупленной Минодоре член правления Спиридон.
— Кольша, отдал бы его нам! — зло пробасил Фрол, когда тарантас поравнялся с толпой. — Мы бы ему, по старой памяти, показали, как дезертировать!
VII. ДЕНЬ И НОЧЬ
Рассеиваемый ветерком мелкий дождь стлался по земле теплым прозрачным туманом. Будто сердясь на сырость, отмахивались от нее тяжелыми ветками потемневшие березы. Бессильный подняться выше, ползал по кровлям строений пахнущий хлебом дымок. Дороги и тропки улицы блестели лужицами, словно по ним для красы раскидали кусочки битых зеркалец.