Паутина
Шрифт:
– А кто их туда притащил? Вообще, откуда ты все это знаешь, вернее, знала заранее?
– Их привезли религиозные фанатики из ХАЛа. А я об этом... просто догадалась. Такая вот сообразительная подружка у Робина. Ты ведь можешь догадаться, во сколько завтра солнце встанет? Тут так же. Все просто.
Мы помолчали. Она явно не хотела рассказывать мне, как все было на самом деле. Попробуем с другой стороны.
– Я прочел то, что ты мне прислала. Про Голос. Ты не расскажешь, что было с ним дальше?
– Ох... Слушай, а чего ты все спрашиваешь да спрашиваешь, словно искалка какая? Давай сам рассказывай.
– Но ты и так вроде все знаешь...
– Слышала уже. Скука смертная. На прошлой неделе Армалинский читал лекцию - о том, что никакого Пушкина в России никогда не существовало. Неопровержимые доказательства приводил. Церковь пушкинологии в бешенстве, обещали послать к Армалинскому киллеров. Еще Лейбов недавно тоже что-то веселенькое выдал.
Кажется, называлось "Умирающая поэтика верстки". Про опечатки и тому подобное. Мне там больше всего понравилось слово "люболь". А у тебя банальные истины, которые и так всем известны. Интересное чего-нибудь расскажи. Какой у тебя цвет глаз?
– Вроде как серые...
– "Вроде как". А ты знаешь, что все дети рождаются с серыми глазами, и только потом у некоторых цвет меняется? У тебя так и остался серый значит, ты остался ребенком. А что ты коллекционируешь?
– С чего ты взяла, что я что-то коллекционирую?
– Ну, все люди что-нибудь собирают.
– Наверно. Но сейчас я ничего не собираю. Когда-то серьги собирал.
– А-а, так ты был бабником?!
В голосе ее послышался живой интерес.
– Нет, скорее наоборот. Я был модным поэтом. Девушки сами вокруг меня вились постоянно. Им казалось, что если человек что-то интересное пишет, то он и на ощупь интересный.
– Фу, какой ты злой! Может, их поэзия интересовала! А сережки ты зачем у них брал?
– Да я и не брал особенно... Как-то так выходило, что они сами на память дарили, или просто забывали их у меня. По крайней мере первые несколько сережек таким образом у меня оказались. Я их на люстру вешал, и как-то раз обнаружил, что там целых пять штук собралось. А потом уже, если спрашивали, что оставить на память, я говорил - сережку.
– Хм... А ну-ка, прочитай чего-нибудь. Надо же знать, за что тебе их дарили.
– Про что читать-то? У меня много. Ты задай тему.
Она задумалась, но ненадолго.
– Про меня.
Я перебрал в голове десяток текстов. Может, такое?...
– Я слеплю тебя наоборот.
Да, назло всем римским примерам, Безголовым, безруким Венерам, Я слеплю тебя наоборот:
Чтобы кудри - ночной водопад, Рук полет - Шива не был так гибок!
Рот - из тысячи дивных улыбок, И...
– По-моему, полная ботва, - перебила Мэриан на середине.
– Согласен.
Повисла пауза.
– А зачем читал?
– Ты же говорила, девушек поэзия интересует. Некоторые девушки, кстати, от одного только наличия рифм приходят в полный восторг. Ведь это такая сложная штука, не каждый может складно рифмы придумывать.
– А-а, так ты меня проверяешь? Дурочкой считаешь, да? Ну-ка давай нормальное читай! Хотя у тебя и нету, скорее всего.
– Может и нет... Ладно, слушай другое.
На полустанке, или в шумящем аэропорту, или на белой пристани в тумане вечернего полумрака - где-то там меня ждут девушка в свитере и большая собака.
Я знаю о них, хотя не видел их никогда.
Их нет даже в снах моих сумбурных и торопливых.
Но я знаю - я должен добраться туда, где эти двое ждут меня терпеливо.
Это не просто,
ведь белый цемент снега занес все дороги, и все дорожные знаки.Но девушка стряхивает снежинки с волос, и некоторые тают на носу у собаки.
А от вселенского холода лопаются рельсы и провода, и нету ни карты, ни связи - лишь то, что чутье подсказало.
И так страшно:
вдруг я доберусь туда - а они уже ушли, не дождавшись, с вокзала...
Стирательная резинка времени хочет оставить лишь снег.
Но я снова точу карандаш, и опять выступают из мрака мои далекие, соскучившиеся по мне - девушка в свитере и большая собака.
– Ничего себе, - объявила Мэриан.
– Это про меня?
– Не веришь?
– Но ты же наверняка когда-нибудь читал одни и те же стихи разным девушкам.
– Когда они сами просили. Также, как ты сейчас.
– А ты, значит, надувал доверчивых девиц! Где же хваленая поэтическая новизна, свежесть чувств-с?
– Не знаю... Свежесть каждый сам для себя определяет. А по поводу "надувания" могу тебе историю рассказать. Один мой приятель шел в гости к другому приятелю. Опаздывал, как всегда - пришел на час позже, чем обещал. А второй, к которому он шел, в это время повесился. Уж не знаю, почему. Но когда первый приятель пришел, слегка опоздав - то нашел остывающее тело и записку: "Я тебя ждал". Он долго не мог отойти после этого случая, года полтора страдал ужасно. Хотя уже через неделю после случившегося узнал, что самоубийца очень многих к себе пригласил на этот вечер. Не то чтобы очень настойчиво звал, а так, совсем нейтрально говорил каждому: "Ну ты возвращайся, заходи, буду ждать". И все-все об этом вспомнили потом. Но записку, этакий моностих, получил только один - тот, кто пришел первым.
– Я поняла, - сказала Мэриан посерьезневшим голосом, после долгой паузы.
– Извини за дурацкие вопросы. Я пришлю тебе на днях... свою сережку. И часы, чтобы ты никогда не опаздывал. Сказку будешь дальше слушать?
– Конечно.
Я выбрался из кресла и лег на пол. Глупо сидеть перед экраном, если включен лишь звук. Только сейчас я заметил, что она связалась со мной без видео.
Сразу же пришла и другая мысль: кажется, я и сам не против того, чтобы не видеть ее лица. Словно боюсь чего-то... или еще не готов.
Клетка 11. ГОЛОС-II
Так и жил бы себе Голос в проводах, разговаривая со всем миром и не особенно сожалея о том, что нет у него Носителя. Но случались с ним и неприятные приключения.
Однажды он застрял в телефоне-автомате провинциального городка: сильный ветер порвал провода, и Голос не мог вернуться в мировую телефонную сеть из маленькой местной сети автоматов. Автоматы были исправны, но не имели связи с миром из-за обрыва кабеля.
Единственное, что спасло Голос - на вокзале в одной из кабинок трубку не повесили на рычаг, и она болталась на проводе, издавая гудки. Голос весь сконцентрировался в этих гудках, они стали громче, сложнее, и звучали теперь почти как мелодия, сыгранная на органе. На вокзале было много людей, они знали, что телефоны сломались - но они разговаривали между собой, Голос мог слышать их слова, особенно когда они говорили недалеко от его автомата. А люди, проходя мимо, могли слышать его музыкальные стоны из трубки. Пару раз какой-то ребенок подходил к его будке, слушал гудки, потом брал трубку в руки и кричал в нее: "Алло, мама, алло!" Позже кто-то другой - взрослый, но не совсем нормальный - долго ругал телефонную станцию, обращаясь непосредственно к тому аппарату, где застрял Голос.