Павел I

Инструктируя Павла и Марию Федоровну о том, как следует себя вести с Екатериной при обсуждении маршрута, Никита Иванович Панин писал им в секретной записке: «Как не нужно торопиться указывать страны, которые именно хочется видеть, так равно не нужно восставать против воли, которую выскажут во время рассуждений с вами, так как после того, как уже уедете, можно будет с большею легкостью избрать одну дорогу вместо другой» ( Шильдер. Изд. 1996. С. 150). Речь шла, разумеется, о дороге на Берлин – к великому Фридриху, для демонстрации и подтверждения союза с Пруссией. Несокрушимым упорством Никита Иванович несколько напоминал своего предместника: так же, как великий враг Фридриха, канцлер Бестужев-Рюмин, невзирая на меняющиеся обстоятельства, мертво держался за союз с Австрией, граф Панин защищал Северную систему. Но так же, как при начале царствования Екатерины сам Панин оттеснил старика Бестужева от иностранных дел, так теперь постаревшего Панина теснили своим греческим проектом молодые Потемкин и Безбородко. – Панину шел седьмой десяток, на него наступали болезни, годы его были сочтены, и его воспитанник поехал не в Берлин, а в Вену.

Для поездки именно в Вену, помимо общего ее смысла – укрепления добрососедских отношений – имелся один претекст: во время своего визита в Россию император Иосиф предложил Екатерине усилить их политический альянс брачным договором – выдать сестру Марии Федоровны Елисавету за своего племянника Франца. Таким образом, Австрия и Россия в силу женатости их наследников на родных сестрах приобретали бы степень родства, несравненно ближайшую, нежели нынешнее внучатое родство Павла и Марии Федоровны с Фридрихом. Пока визит в Вену готовился, Иосиф успел съездить в Монбельяр, к родителям Марии Федоровны и Елисаветы, чтобы получить согласие на брак и пригласить вюртембергское семейство к себе в Вену к тому времени, когда сюда прибудут Павел и Мария Федоровна.

Говорят, что сам Павел желал ехать за границу через Москву, сопрягнув с зарубежными визитами поездку по стране. Злые языки прибавляли, что ему хотелось еще раз увидеть в полной картине всенародную любовь – во время прежних пребываний в Москве вместе с матерью здешние подданные как-то особенно горячо и бурно приветствовали своего царевича. Естественно, Екатерина отказала: во-первых, расходов больше, во-вторых, неизбежно, что Павел стал бы вмешиваться не в свои дела – то есть делать какие-нибудь свои повеления местным начальникам, и, разумеется, эти повеления непременно были бы некстати, не к месту и не таковы, как надо – как и всё, что он делал, когда делал что-то без санкций матери.

Екатерина определила другой, более прямой маршрут: через Псков – Полоцк – Могилев – Чернигов – Киев. Впрочем, без народной любви не обошлось: говорят, при виде проезжающего царевича народ толпами бежал навстречу и чуть не бросался под колеса экипажа ( Кобеко. С. 202).

Дальнейший путь по Европе предполагал, кроме отдыха на родине Марии Федоровны – у ее родителей в Монбельяре – значительные остановки только в австрийских владениях или у родственников австрийского государя – в Вене великокняжескую чету принимал сам император Иосиф, во Флоренции – его брат герцог Тосканский Леопольд, в Версале – их сестра Мария Антуанетта. Вернуться они должны были туда же, откуда начинали свое знакомство с Европой, – в Вену.

Визит Павла и Марии Федоровны был неофициальным и, как обычно бывало в те времена, когда порфирородные особы отправлялись в заграничные вояжи, – они отправлялись инкогнито, то есть под псевдонимами: Петр Первый, бывало, ездил в Европу под именем Петра Михайлова, Иосиф приезжал недавно в Россию, называясь графом Фалькенштейном, Павел с возлюбленной женой именовались граф и графиня Северные (Le comte et la comtesse du Nord).

ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ГРАФА И ГРАФИНИ СЕВЕРНЫХ В ЧУЖИЕ КРАИ

1781

10 (21) ноября. Вена. «<…> В Вене ожидали Марию Федоровну ее родители, прибывшие туда под именем графа и графини Гренингенских, брат ее Фердинанд и сестра Елизавета, вступление которой в брак с эрцгерцогом Францем было уже в это время окончательно решено <…>. Вечером вместе с императором посетили национальный театр <…>. Публика выразила свое удовольствие восклицаниями и рукоплесканиями, которые, по окончании спектакля, троекратно были повторены <…>.

11 (22) ноября. Вена. <…> Был при дворе многолюдный бал <…>.

14 (25) ноября. Вена. <…> После парадного обеда на придворном театре представлена была итальянская опера «Альцеста», а затем начался маскарад. Приглашено было до 3500 лиц <…>.

15 (26) ноября. Вена. <…> Император с высокими своими гостями ездил на охоту в загородный зверинец <…>» ( Кобеко. С. 209–214).

И так далее. И проч., и проч., и проч. Новый бал. – Театр. – Фарфоровый завод. – Бал. – Театр. – Артиллерийские маневры. – Театр. – Бал. – Конногвардейский парад <…>. – «<…> У нас нет ни минуты свободной, все наше время занято <…>. Правду сказать, машина <государственная> такая величественная и так хорошо устроена, что она на каждом шагу представляет множество интересных сторон для изучения, в особенности, сравнивая с нашей. Есть и что изучать по моей специальности, начиная с самого главы государства» ( Павел – Остен-Сакену// Шумигорский 1907. С. 49–50).

Ноябрь-декабрь. Вена.АНЕКДОТ: ГАМЛЕТ, ГРАФ СЕВЕРНЫЙ. «Предположено было сыграть в его присутствии в придворном театре „Гамлета“, но актер Брокман отказался исполнить в трагедии свою роль, под тем предлогом, что в таком случае в зале очутятся два Гамлета. Император Иосиф пришел в такой восторг от своевременного исторического предостережения, сделанного предусмотрительным актером, что послал Брокману 50 дукатов в награду за счастливую мысль. Таким образом цесаревич лишен был случая увидеть на сцене бессмертное творение английского драматурга, а мы утратили возможность проследить впечатление, которое оно произвело бы, без сомнения, на неустанно работавшее болезненное воображение Павла; в России же в царствование императрицы „Гамлет“ не появился на русской сцене» [115] ( Шильдер. Изд. 1996. С. 158–159; см. также: Брикнер. Ч. 5. С. 766– со ссылкой на письмо Моцарта к отцу).

115

«Гамлет» в переделке А. П. Сумарокова был впервые поставлен в Петербурге в 1750 г., а в последний раз в Москве в 1760 г. Но это еще не означает, что «Гамлета» не ставили именно из-за возможных политических аллюзий. Шекспир вообще на русской сцене XVIII века был представлен ущербно: Екатерина написала подражание «Виндзорским проказницам» – комедию «Вот каково иметь корзину и белье» (постановки в Петербурге и в Москве в 1786—88 гг.); Екатерина же назвала свое историческое представление «Начальное управление Олега» «подражанием Шекеспиру» (постановки в Петербурге в 1790—95 гг.), и в 1795–1800 гг. в Москве было несколько представлений «Ромео и Юлии» (перевод А. Ф. Малиновским французской переделки трагедии Шекспира, выполненной Л. С. Мерсье) ( Ельницкая. Т. 1. С. 443, 442, 453, 462). – Вот и все. Что же касается «Гамлета», то его не торопились ставить и в новом, XIX веке. Первая постановка в новом столетии – это переделка трагедии Шекспира С. И. Висковатовым в 1810 г. ( Ельницкая. Т. 2. С. 464).

24 декабря (4 января). «Поутру граф и графиня Северные оставили Вену <…>. Во все время пребывания в Вене графа и графини Северных император Иосиф старался быть с ними как можно любезнее и предупредительнее. Он оказал графу Северному доверие, сообщив ему о своем союзе с Екатериною, о чем Павел Петрович не имел до того времени точных сведений» ( Кобеко. С. 216).

Путь их лежал в Италию.

1782

7 (18) января – 7 (18) марта. Венеция – Парма – Болонья – Рим – Неаполь – Рим – Флоренция. Во Флоренции графа и графиню Северных встречал герцог Тосканы Леопольд, брат Иосифа Второго. Он уже получил письма Иосифа с инструкцией о правилах обращения с русскими высочествами. Иосиф писал:

«Великий князь и великая княгиня соединяют с не совсем обыкновенными талантами и с довольно обширными знаниями желание обозревать и поучаться и в то же время иметь успех и нравиться всей Европе <…>. Так как они не столько по характеру, сколько по обстоятельствам, несколько недоверчивы, то нужно заботливо избегать всего, что могло бы иметь вид уловки <…>. – Образ их жизни весьма правилен, а как притом здоровье великого князя не так крепко, как бы то было желательно, то должно заботливо избегать продолжительных вечеров и слишком частого утомления. Желательно бы было устроить так, чтобы они не были поставлены в необходимость выезжать ранее 9 или 10 часов утра, а тем более чтобы к 10 или 11 часам вечера они могли удаляться к себе <…>. – Знакомство с лицами, наиболее просвещенными и известными, составляет главный предмет их любознательности <…>. – Они соблюдают очень строго свое инкогнито; даже в частном разговоре не следует называть их иначе, как графом и графинею Северными <…>. – Хорошая музыка и хороший спектакль, в особенности если они непродолжительны и не затягиваются до позднего вечера, доставляют им, кажется, удовольствие <…>. – Они с интересом изучают общественные учреждения, как благотворительные, так и учебные <…>. – Военное и морское дело, конечно, составляет один из любимых предметов их занятий, точно так же, как и торговля, промышленность и мануфактуры. – Относительно стола они вовсе не требовательны; они любят простые, но хорошие блюда и в особенности компоты из фруктов; ничего не пьют, кроме воды <…>. Равным образом они не любят никакой игры <…>. – Великая княгиня прекрасно играет на фортепьяно; нужно постараться, чтобы в ее комнатах был хороший инструмент; она очень любит цветы – позаботьтесь, чтобы каждое утро ей был представляем свежий букет» ( Арнец. С. 332–334; Кобеко. С. 204–207).

Герцог Леопольд в следующих словах дал своему брату, императору Иосифу, отчет о знакомстве своем с графом и графинею Северными:

«Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием добра <…>.

В его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда остановится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще он, кажется, <…> будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговорах своих он ни разу и ни в чем не касался своего положения и императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности <…>. Упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений насчет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл от меня своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а, напротив, ослабляя еще более государство <…>. Постоянно тревожила их участь их писем, и граф всегда думал, что их вскрывали и читали в Мантуе <…>. Они были очень обеспокоены тем, что со времени их отъезда из Вены не получали более писем от графа Панина, хотя писали ему каждую почту <…>. – Пребывание в Вене очень понравилось графине; что же касается графа, он не скрыл, что был доволен выездом оттуда и желал бы поскорее вернуться домой <…>. По этому случаю я должен предупредить тебя, что, рассуждая о делах, граф Северный <…> разгорячился и кончил, сказав, что мне, вероятно, известно, кто из петербургских должностных лиц куплен венским двором, что это мерзко, но что известны все подробности, сколько, когда и что именно получил каждый. Когда я начал его уверять, что ничего об этом не знаю, он отвечал: