Павленков

Особенно трогательна приписка издателя к этому письму: «Если Вы не выходите из дома, то, пожалуйста, скажите, я немедленно приеду к Вам и вручу Вам деньги лично». Флорентий Федорович всегда исходил из приоритета авторских прав. Он считал, что писатель должен и верить во всем издателю, и чувствовать постоянную заботу о себе.

Согласование состава нового собрания сочинений, определение характера издания — задача несложная. Но к нему необходимо было подготовить предисловие. И Павленков решает обратиться с просьбой написать вступительное слово к Николаю Константиновичу Михайловскому. Он пишет ему письмо с этим творческим предложением. Ответ от Н. К. Михайловского приходит незамедлительно. Он даже не получил еще письма от Флорентия Федоровича. «…Видел Ваше письмо к Успенскому. Разумеется, я согласен, но надо бы поговорить о кое-каких подробностях. 2-го или 3-го я надеюсь быть в Петербурге, но это довольно шаткая надежда».

В последующем, правда, по причине сложившихся обстоятельств Михайловский вынужден будет отказаться. «Вы совершенно правы, предполагая, что я стал бы с любовью работать над статьей о Глебе Успенском, — сообщал Н. К. Михайловский. — Но теперь я так связан одной большой работой, что ни в каком случае не могу приготовить статьи к октябрю. Мне остается только жалеть, что Вы так поздно надумали ко мне обратиться. Месяца 2–1 1/2 тому назад было бы совсем другое дело».

Флорентий Федорович продолжает настойчиво уговаривать критика приступить к написанию статьи о творческом пути Успенского. Если же возможности никакой не представится, то тогда просит помочь хотя бы советом. «Вы поистине искушаете меня, многоуважаемый Флорентий Федорович, — тут же отвечал Михайловский. — Позвольте Вам предложить следующее. Служить Вам советом решительно не могу, — может быть, я ошибаюсь, конечно, но никто из ныне пишущей братии не представляется мне вполне пригодным для статьи об Успенском. Если у Вас есть кто в виду — Ваше дело. Если же нет или Вам нужно некоторое время на обдумывание, то может быть, Вы согласитесь подождать моего окончательного ответа числа до 18–20 августа. 15–16 я приеду в Петербург и, осмотревшись и сообразивши некоторые обстоятельства, уведомлю Вас. Это я кладу крайний срок; если дело выяснится для меня раньше, то и Вы раньше получите мой ответ, может быть, еще отсюда».

Николаю Константиновичу очень пришлось по душе такое предложение. Чтобы Павленков понял это, он в постскриптуме добавлял: «Если Вы согласитесь подождать моего ответа, то уведомьте и, кстати, разъясните некоторые мои недоумения: 1) Вы писали, что предисловие останется и для будущих изданий. Я против этого ничего не имею, но, сколько мне известно, последующие издания принадлежат Сибирякову. 2) Передавая Вам или Сибирякову право на свою статью, могу ли я и сам ею пользоваться для своих сочинений или для отдельного издания, вроде того, как я издал статьи о Толстом?»

Николай Константинович будет работать над статьей о Г. И. Успенском. Она появится в собрании сочинений писателя. Критик признателен Павленкову за то, что тому удалось отрегулировать сроки издания и он смог без ущерба другим творческим планам написать предисловие. Критик настолько торопился с выполнением издательского заказа, что вынужден был досылать в типографию даже не до конца доработанную статью. «Многоуважаемый Флорентий Федорович, — обращался он к Павленкову по этому поводу, — я должен сегодня уехать на малое время (может быть, на один день). К сожалению, это неотложно. Чтобы не задерживать печатания, посылаю Вам все-таки еще неоконченную статью. Велите набрать и прислать ко мне. В типографии, очевидно, плохо разбирают мою руку или прислали в прошлый раз первую корректуру. Нельзя ли вторую?»

Темпы, задаваемые Флорентием Федоровичем, для Успенского не были в новинку. А тем не менее и в его письмах звучит искреннее восхищение тем обстоятельством, что проходит чуть более месяца, когда возник вопрос о выпуске нового собрания сочинений, а работа уже идет полным ходом.

15 февраля Глеб Иванович в письме X. Д. Алчевской сообщал, «что Павленков и Сибиряков издают все мои сочинения дешевым изданием в 3 рубля. Издание выйдет 1 сентября…». Предполагалось выпустить одно в двух томах, а другое — в десяти маленьких книжках. По поводу цены Успенским указывалось следующее: «Дешевое издание необходимо, и я всегда был против варварских цен — 10, 15 рублей и т. д.».

Выпуская по столь низкой цене тома собрания сочинений Г. И. Успенского (аналогичного типа книги на книжном рынке продавались по цене в два с половиной — три раза выше), Флорентий Федорович исходил из расчета, что убыток, который он вынужденно понесет в данном случае, будет с лихвой перекрыт в последующем за счет быстрого распространения тиража и последующего переиздания томов. Забегая вперед, скажем, что расчет оправдался в полной мере: вместо двух лет, как ожидалось, десятитысячный тираж двухтомного собрания сочинений Г. И. Успенского, выпущенного в декабре 1888 года, разошелся в течение двух месяцев. Так что со следующего года издатель мог уже осуществлять третье издание…

Неправдоподобным было бы представлять дело таким образом, будто работа над выпуском собрания сочинений шла, как говорится, без сучка и задоринки. Не обходилось и без разногласий, и без капризов со стороны автора. Что касается Флорентия Федоровича, то он в каждой такой ситуации сохранял спокойствие, удивительную выдержку. Его безмерное терпение, его манера общения в самые критические ми-нуты благотворно способствовали созданию нормальной обстановки во взаимоотношениях друг с другом.

Все знали, что Павленков никогда не был простым техническим исполнителем воли автора. К работе он всегда подходил творчески. При этом всякий раз твердо держался своей точки зрения, доказывал, аргументировал.

Отношения с Глебом Ивановичем не были исключением. Флорентий Федорович терпеливо разубеждал писателя, если от был не прав. Вот, к примеру, что писал Павленков 5 ноября 1889 года Г. И. Успенскому: «Типография Траншеля сообщает мне, что Вы снова прислали ей гранки статьи “Не все коту масленица” при записке, из которой видно, что Вы желаете поместить “Парового цыпленка” во 2-й том. Неужели возможно этот беллетристический набросок относить к разряду публицистических статей? Мне кажется, что его можно бесспорно поместить в 1-й том, причем, для того чтобы он не стоял одиноко, после него можно было бы дать рассказ “Расцеловали”. Прошу Вашего ответа». Издатель не только убеждает автора в ошибочности принятого им решения, но и предлагает свой вариант.

В тех же случаях, когда Успенский задерживал корректуры, издатель тактично напоминал ему об общих сроках издания. «3-й том выйдет по всей вероятности в конце ноября: типография жалуется на корректуры», — писал он Глебу Ивановичу 11 октября 1889 года.

За Успенским наблюдался грешок — заволокитить, не выполнить к нужной дате обещанного. Флорентию Федоровичу приходилось иногда тремя-четырьмя записками заставлять Глеба Ивановича исполнить какую-нибудь пустячную просьбу. Весь производственный процесс застопорился, а Успенский словно не слышит. Взять хотя бы историю с писательским автографом.

«…Не пришлете ли мне Вашего автографа для помещения под портретом, — просит издатель Глеба Ивановича 11 ноября 1889 года. — Желательно, чтобы Вы сделали для той цели свою подпись покрупнее и сполна (Глеб Успенский)». Казалось бы, чего проще: взять лист бумаги, расписаться и отправить тут же. Но прошло почти две недели, а автограф не прислан. Флорентию Федоровичу приходится направлять Успенскому подробнейшее послание.

«Дорогой Глеб Иванович! Так как Вы не прислали мне своего автографа, о котором я Вас просил, то, ради Бога, хоть верните первоначальный оригинал предисловия, где Вы подписались полностью: “Глеб Успенский” и притом достаточно отчетливо и крупно. Я сниму с этой подписи цинко-график». В сохранившихся у меня некоторых Ваших записках подпись Ваша очень мелка, неразборчива, недокончена и т. д. Оттуда нельзя ее заимствовать. Пожалуйста, пришлите поскорее или то, что я Вас прошу, или еще проще — клочок бумаги с двумя словами — Глеб Успенский».

Подобного рода недоразумений, а то и конфликтных ситуаций возникало немало. Так, к примеру, Успенский был очень недоволен портретом в третьем издании своих сочинений. Флорентию Федоровичу нужно было терпеливо разъяснять автору, какие причины привели к ухудшению полиграфического качества. «…Старый портрет вышел дурно, по причинам, зависящим не от меня (мне был дан невозможный оригинал и указан гравер, который, по моему мнению, тоже невозможен…) Чего же более?» — пишет он Глебу Ивановичу, который забыл, что сам же ранее настаивал на этом портрете. Еще в одной записке Павленков спешил заверить Глеба Ивановича, что дня через три-четыре он получит из Лейпцига первые типографические оттиски портрета. «Один из которых я немедленно направлю Вам», — добавляет он.