Павленков

Обращаясь к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой об устранении препятствий к выпуску в свет изданной мною книжки, считаю необходимым объяснить при этом, что задержка ее не может быть законно обоснована ни на формальных причинах, ни на соображениях, вытекающих из содержания биографии…»

Используя свое глубокое знание действующего цензурного устава, буквально до мельчайших тонкостей и нюансов, опираясь на логику мысли, Павленков разбивает в пух и прах все те придирки, которые выдвинуты московскими цензорами, чтобы задним числом дезавуировать данное ранее ими самими разрешение на выпуск книги. Обвинительные пункты представляют собой, указывает Павленков, одно сплошное недоразумение, объясняемое неточным толкованием цензурного устава. Прежде всего, по цензурному уставу не требуется никакого особого разрешения для печатания обложки, так как она представляет собой лишь второй оттиск заглавного листа рукописи с тою разницей, что первый из них делается на белой бумаге, а второй — на цветной. «Перемена же во цвете бумаги не требует цензурного разрешения», — не без сарказма замечает он.

Абсурдность обвинения в том, будто издатель умышленно скрывал правду о своем издательстве, обнаруживается уже тем обстоятельством, что рукопись была приобретена им лишь после разрешения ее цензурой. Павленков считает далее важным указать на то, что закон в данном случае (как раз наоборот) во избежание пристрастия запрещает цензурному ведомству требовать выставления на рукописи имени издателя, ясно этим говоря, что книги должны рассматриваться цензурой, соображаясь только с тем, что в них написано, и без всякой зависимости от того, кто их издает. Таким образом, выставление фирмы типографии и издателя не требует цензурного разрешения на основании 47-й статьи цензурного устава.

Поскольку Московский цензурный комитет не дал никакого ответа на эти и другие доводы в пользу снятия запрета с уже готовой книги, Флорентий Федорович 6 августа подает повторное заявление, приложив к нему две гербовые марки стоимостью по 80 копеек. Он решает усилить натиск. Очевидно, на такую меру его вдохновило то, что в эти дни удалось одержать целый ряд существенных побед в сражении с цензурным воинством. Именно в этот день, 6 августа, Павленков пишет Р. И. Сементковскому: «Август месяц был для меня месяцем удач в жизненном отношении. Я успел провести “в свет” три издания: 1) “Под маской благочестия” (преступления и оргии пап), которое вылуплялось из яйца целых 7 лет. Печатание его 2 раза прекращалось; 2) 3-е издание Беллами с прибавлением очерка Ранис “Deus cont aus”, последнее из которых почему-то попало у нас в список запрещенных книг и 3) Биография Р. Оуэна, лежавшая под спудом возможного запрещения с июня прошлого года. Теперь еду в Москву хлопотать о Кромвеле, который задержан тамошней цензурой… Вернусь из Москвы дней через 6–7, то есть к 12 числу».

В Москве у Павленкова состоялась устная беседа с председателем местного цензурного комитета, ибо 12 августа он обращается еще с одним заявлением, требуя письменного ответа. «Еще раз прошу убедительно московский цензурный комитет указать мне определенно и притом письменно, что именно он находит “предосудительным” в изданной мной биографии Кромвеля… Вчера мне говорил в комитете г. председатель, что, выставив на обложке биографии — “Жизнь замечательных людей”, я этим подчеркнул значение Кромвеля, и что это-то комитет находит “предосудительным”. На это я могу заметить, что всякий деятель, биография которого издается, должен быть более или менее человеком замечательным, иначе не было бы смысла писать его биографию. Поэтому мой общий заголовок есть скорее точка над i, чем “подчеркивание”, да еще предосудительного характера. Подведение чего-либо под общие рамки (“Жизнь замечательных людей” — общее заглавие издаваемой мною биографической библиотеки) отнюдь не может считаться подчеркиванием, а как раз наоборот — нивелированием. Ставить Кромвеля в одном ряду с Кантемиром, Перовым, Андерсеном, Шуманом, Карамзиным и тому подобными совсем не значит оказывать большой почет». Относительно выставленной на книге цены — 25 коп. — Павленков, ссылаясь на цензурный устав, обращает внимание на то, что комитетам не дано права цензуровать цены книги и добавляет: «Такое право отдавало бы в руки цензуры всю книжную торговлю и могло бы повести к страшным злоупотреблениям».

Так как на предыдущее заявление Флорентий Федорович ответа не получил, он здесь почти что дословно повторяет те аргументы, которые вытекали из практики выпуска других биографий.

«…Сошлюсь на все биографии, издаваемые мною с разрешения петербургского комитета, — пишет Павленков. — Авторы их, представляющие свои рукописи в комитет, не выставляют на них: “Жизнь замечательных людей” (биографическая библиотека Ф. Павленкова), ибо не знают, приняты ли будут мною их рукописи или нет, и не придется ли им обращаться к другим издателям. Тем не менее, подчеркнутые мною слова всегда являются на заглавных листах и обложках издаваемых мною биографий (которых вышло уже 120) и никогда ни один петербургский цензор не позволял себе задерживать из-за этого книг, ибо такой задержкой он сам нарушил бы законы о печати, а именно 68 статью цензурного устава».

При своем заявлении Флорентий Федорович прилагает чистый экземпляр брошюры и просит исполнить свою законную просьбу: вычеркнуть все места, какие представляются неугодными, чтобы тем самым московский комитет ясно заявил свою позицию. И добавляет, что это понадобится ему для перенесения дела в более высокую инстанцию.

Возвратившись 13 августа в Петербург, Флорентий Федорович сообщает Р. И. Сементковскому о результатах своей поездки: «Ничего не мог сделать, но не теряю надежд». В конце концов Павленкову удалось выпустить эту книгу до конца 1893 года.

Но отстоять некоторые книги не удавалось даже такому принципиальному борцу, каким был Павленков. Так, цензура не разрешила выпустить в серии «Жизнь замечательных людей» биографию Меттерниха только на том основании, что автором ее был Д. И. Писарев. И хотя сама по себе писаревская работа не была в свое время предметом цензурных нападок, но придраться все же удалось. Книга была запрещена, поскольку входила в седьмой том собрания сочинений Писарева, подвергнутый запрету совсем за другие статьи!

28 января 1897 года начальник Главного управления по делам печати вынес приговор еще одной издаваемой Павленковым писаревской книге. «Не дозволять печатать сочинение Писарева о Меттернихе», — начертал он резолюцию на донесении цензурного комитета в отношении биографического очерка о Меттернихе. Казалось, никакой опасности не предвещалось. Цензурных претензий к очерку, включенному ранее, в 1894 году, в собрание сочинений Д. И. Писарева, которое Павленковым переиздавалось вторым изданием, не было. Следовательно, можно запускать в производство. Как только были сброшюрованы первые книги «Меттерних, его жизнь и государственная деятельность. Биографический очерк Д. И. Писарева» (с портретом Меттерниха, гравированным в Лейпциге Геданом), издатель направляет два экземпляра в соответствии с установленным положением в цензурный комитет. Там решили перестраховаться и донесли в Главное управление по делам печати буквально следующее: «Содержание этого очерка, строго говоря, нельзя назвать противным цензурным правилам. Сочувствие автора к конституционным учреждениям выражено в самой обшей, притом весьма скромной форме. Таким образом, препятствий со стороны содержания к напечатанию этого очерка не встречается».

Казалось бы, все ясно — можно разрешать печатать. Но нет. Зацепка, чтобы придраться, все-таки нашлась. «Это сочинение вошло в седьмой том сочинений Писарева, — сообщается далее в донесении цензурного комитета, — который решением Комитета Министров запрещен к обращению, хотя само по себе это сочинение не было причиной запрещения, а другие статьи. Ввиду этого и весьма широкого распространения и общедоступности по цене издаваемых Павленковым биографий, комитет затрудняется непосредственно решить вопрос о дозволении этого очерка Писарева к печати». Какое было принято решение, мы уже знаем.

В тех же случаях, когда книга биографической библиотеки являлась настоящей творческой удачей автора, когда она доходила, в конце концов, до читателя, Павленков искренне радовался. Он спешил прежде всего поздравить писателя с этим успехом, заботился о том, чтобы издание быстрее распространялось. «Многоуважаемый и дорогой Ростислав Иванович! — писал он 11 февраля 1896 года Сементковскому. — От всей души благодарю Вас за скорое окончание биографии Дидро. Жаль только, что она задержится портретом, который, как оказывается, не был заказан мною своевременно. О семи страницах не стоит даже и говорить, в особенности по отношению… к Дидро».

Когда Павленков чувствовал, что цензурные замечания придется принять, чтобы спасти саму книгу, в таких ситуациях он стремился вместе с автором внести приемлемые исправления, чтобы учесть цензорские замечания и не испортить содержания. В этом отношении характерна павленковская записка С. Н. Кривенко, подготовившему биографический очерк о М. Е. Салтыкове-Щедрине. «Не придете ли ко мне, дорогой Сергей Николаевич, сегодня часов в 8 попить чайку и поговорить о Коссовиче, который цензуровал “Салтыкова”», — пишет Павленков.