Павлик Морозов [1976]

— Правильно, — улыбнулся Павел.

— Этак я скоро и Ксеню догоню.

— Маманька, ты скоро и газеты читать будешь! — радостно сказал Федя.

— Буду, Федюша, буду! Хорошие вы мои! — она широко распахнула руки и притянула сыновей к груди. — Что бы я без вас делала? Только и радости у меня в жизни! Федюшка, а что ж у тебя красного галстука нету?

— Не принимают меня в пионеры, маманька… — вздохнул Федя и потрогал красный галстук брата. — А как хочется!

— Пашутка, почему его в пионеры не принимаете?

— Рано ему еще. Через год вступит.

— Придется потерпеть, Федюшка, — улыбнулась мать.

В калитку заглянула светловолосая девочка с остреньким, чуть вздернутым носом.

— Здравствуйте, тетя Таня!

— Здравствуй, Мотя… Подойди сюда, что ты в калитке застряла?

— Я на минутку, тетя Таня… я к Паше… по делу.

— Ох, батюшки! Такие все деловые стали… А ты кажись, тоже пионерский начальник?

— Член совета отряда, — сказал Павел.

— Активистка, значит, — кивнула Татьяна. — Вроде Ксени… Ну, активничайте, активничайте…

Из избы послышался детский плач. Это проснулся самый младший сын — Роман. Татьяна торопливо на правилась в избу. Федя шел следом за ней и быстро рассказывал, какой в школе был утренник и как все хлопали в ладоши, когда Зоя Александровна дала Паше книгу.

— Паша, я, знаешь, чего пришла? — робко спросила Мотя. — Читать Горького будем?

— Ну, ясно, будем.

— Зоя Александровна говорит — такая книжка интересная! Давайте сегодня вечером?

— Сегодня вечером не могу. Мы с Яшкой Юдовым на озеро рыбу удить пойдем.

— А ты приходи тогда завтра утром к нам. Ребята соберутся. Я им уже говорила.

— Утром я тоже не могу: на огороде буду.

— Ну, тогда завтра вечером. Ладно?

— А вы сами завтра ко мне вечером приходите.

— К тебе? Ой нет, Паша!.. Я твоего отца боюсь…

— Что ж он медведь, что ли? — обиженно сказал Павел.

— Я сама не знаю почему, а боюсь… Сердитый он очень… — Мотя помолчала. — Паша, а Петька Саков опять камнями кидался.

— Вот не попадется он мне никак!

— Кричит, как война будет, так заграничные буржуи всех пионеров за галстуки повесят.

Павел презрительно улыбнулся.

— Руки коротки у заграничных буржуев! А Петьке Сакову по шее надо дать покрепче!

— Не надо, не связывайся… — Мотя снова помолчала. — Паша… ты не знаешь, о чем мой папанька с твоим отцом разговаривал?

— А что? — насторожился Павел.

— Очень расстроенный папанька домой вернулся… Понимаешь, ему Кулуканов не хочет за работу платить, а твой отец говорит, что вроде бы так и надо.

У Павла над бровью задергалась родинка.

— Мой отец по закону поступает!

— Да ты не сердись, Паша… Я ведь только так… Я и сама папаньке сказала, что раз выбрали Трофима Сергеевича председателем, значит, он все законы знает… — Мотя в замешательстве открыла книгу, негромко прочитала: — «Лучшему ученику Герасимовской школы — Павлу Морозову»… Как приятно тебе, наверно! Да, Паш?.. А у меня все с арифметикой не ладится… Ну, я побежала… Всего, Паш…

Мотя убежала, а Павел долго еще стоял неподвижно, задумавшись о чем-то и рассеянно глядя ей вслед.

ГЛАВА III БУРЬЯН

У Якова время от времени постукивали зубы — то ли от ночного холода, то ли от страха. Ежась, шагал он по лесной тропинке следом за Павлом и тревожно поглядывал по сторонам: что, если волк! Правда, говорят, летом волки не нападают, да вдруг какой-нибудь шальной выскочит из темноты…

Павел торопился, шагал широко, шлепая босыми ногами и помахивая куканом с рыбой. Яков с трудом поспевал за ним и злился:

— Вот заводной! Вот заводной!

Яков — низенький, толстый, медлительный. А Пашка вон какой костлявый да длинноногий — лучший бегун в деревне. Попробуй поспей за ним!

— Да тише ты! — взмолился наконец Яков.

Павел остановился, негромко засмеялся:

— Что, вспотел?

— Так вспотел, что зубы лязгают… А ты, это самое, все одно — не беги.

— Неужто замерз? Чудно… А жиру в тебе мно-о-го…

— Жир — это тебе не тулуп, горб греть. А у меня вон еще штаны не высохли от озера.

Они стояли рядом, окруженные темнотой и лесом — высоким, непроницаемым и недвижным. В расщелине деревьев над их головами холодным огнем горели редкие северные звезды. Так тихо сейчас в тайге, что кажется: если крикнешь — на сто километров пойдет скакать эхо по черным верхушкам сосен и елей.

Павел вдруг дернул товарища за руку:

— Слышишь?

Где-то недалеко потрескивал валежник. Все ближе, ближе. Мальчики затаили дыхание. Позади качнулся куст, какой-то темный клубок выкатился на тропинку.

Яков рванулся вперед:

— Пашка, волк! Па-а-шка!

Спотыкаясь и сопя, друзья стремительно прыгали через кусты и пни, а волк уже совсем близко, и Якову кажется, что он чувствует на своих пятках его обжигающее дыхание.

Вдруг Павел остановился и громко захохотал:

— Стой, Яшка! Это Кусака! Стой же, дурной!

Яков спрятался за старой сосной. Тяжело дыша, опасливо всматривался в мохнатого зверя, который мирно помахивал хвостом. Теперь и Яков узнал Кусаку — охотничьего пса Василия Потупчика. А вон идет и сам дядя Вася с двустволкой за спиной — огромный и плечистый.

— Эх вы, храбрецы! — раскатистым басом произнес он. — Чего испугались?

— Дядь Вася, это Яшка крикнул: волк! — оправдывался Павел.

— Ты сам первый побежал, — смущенно пробормотал Яков.

— Ничего не первый.

— Нет, первый!

— Ладно, хватит вам, — сердито пробасил Потупчик, но мальчики знали, что он совсем не сердитый. Это голос у него такой — гудит, как в колодце: бу-бу…

— Вы где были?

— На рыбалке, дядя Вася.