Pavor Nocturnus

— Да что ты устраиваешь ему допрос? Это его учеба, и он сам должен справиться с этим.

— Это называется забота, Питер, забота! У нашего, подчеркиваю, нашего сына есть проблемы, и мы должны ему помочь.

— Остальное все хорошо, мам, правда — даже по литературе… Почти.

Однако моя жена напоминала заводной механизм: если ключ провернули несколько раз, результат неизбежен. Так, в пылу возмущения она приподнялась, уперевшись в края стола, и смотрела на свое отражение в остатках чая. Брови ее бешено тряслись, словно делали резкие приседания, глаза скакали с точки в точку, и ноздри расширялись вдвое. Пожалуй, никогда я не видел ее в таком гневе. Вдруг она подняла голову, вцепившись в меня взглядом, и я почувствовал, как раскалился мой лоб.

— О нет, Виктим, не в оценках дело! И даже не в Теодоре Браско, что б его! Питер Фирдан, твоего сына учитель совершенно нагло назвал бестолковым, а ты прячешься за чертовой газетой, будто это тебя не касается! Если бы он сказал, что хулиганы бьют его во время перерывов, ты бы тоже молчал или выдал свое «значит они правы», «должен научиться»?

— Не сравнивай полностью оправданное мнение учителя и ужасные действия каких-то сорванцов. Это разные вещи.

— Ох! Разные вещи… Дело не в разности вещей, а в том, что ты и пальцем не шевелишь, чтобы хоть как-то позаботиться о нем, успокоить, дать каплю воспитания.

— Хочешь сказать, я не забочусь о нем? Я зарабатываю деньги, а это дает ему чистую постель, сытную еду и учебу в школе в том числе! Я полностью обеспечиваю ему нормальную жизнь…

— Да? Почему же ты не обеспечил его хотя бы одной игрушкой? Ребенку уже одиннадцать лет, а у него никогда не было ничего подобного.

— Не начинай, Фелиция, ему это не было нужно. Это все детские прихоти!

— О, теперь ты берешься за воспитание! Решаешь, что для него лучше, а что нет.

Вилка стукнулась о тарелку: или выпала из рук, или Виктим нарочно бросил ее, чтобы прервать наш спор. Он промычал нечто похожее на «я не голоден, пойду к себе», и со скрипом отодвинувшись от стола, метнулся в сторону выхода. Вскоре раздался неприемлемый хлопок дверью, после чего мы продолжили молчать. Тогда Фелиция резко отодвинула от себя посуду, разлив несколько капель чая на скатерть, и тоже удалилась наверх. Я остался один на кухне, утопая в испорченном настроении и нежелании продолжать газету и даже доесть лимонный пирог.

Игрушки… Как же все надоели со своими безделицами. Не упустил ли я момент, когда медведи этих проклятых «Тедди’с хоум» стали высшей надобностью и центром мироздания? Бред, да и только!

Алек Рей

27.09.199 X г., 05:14 PM

Главный вход в офис полиции

Труднее всего видеть родителей похищенных детей. Я умел читать эмоции, язык тела, незаметные детали — это базовые вещи в раскрытии лжи. Новый навык за последний месяц: узнавать дату происшествия по глазам. Особенно у женщин, чаще приходят они; мужчины горды, ищут до последнего вздоха надежды. Одинаково у всех. Белки красные от лопнувших сосудов, темные отеки под нижними веками. Во взгляде надежда на спасение, на мой успех. Так бывает в первые 2 дня. После нервная система истощается, требует хотя бы часовых снов, глаза высыхают и меркнут. Это на 5-е сутки. Через неделю исчезают все эмоции — и горестные, и радостные. Надежда умирает. Остается бесконечное равнодушие к миру.

Офис полиции. Здание из красного кирпича выглядит тусклым, серым, под тон настроению работников и посетителей. Ветер треплет флаг под навесом, будто желая сорвать в наказание за бессилие. На пике здания наш знак полиции — три золотых звезды, где каждая отражает слово девиза, высеченного на камне ниже: «Защищаем, спасаем, предупреждаем». Ложь. Сейчас мы только предупреждаем всех о серьезном положении и надеемся на благоразумие граждан.

Впереди меня стоит женщина. Не знаю, как долго она смотрела на двухэтажное здание. С ненавистью или надеждой? Каблуки застучали по каменным ступеням. Сначала быстро, будто за ней гнались, на 5-6-й стали затихать, но она нашла силы с громким стуком подняться наверх. Нерешительность была у многих, ведь полиция — это последняя инстанция. Можно обзванивать знакомых, искать самому, уверять себя, если подросток, что он просто сбежал из дома. Прийти сюда значило признаться себе в первую очередь, что все плохо. Она остановилась. Шелест бумаги на ветру, дрожь легкой куртки. Плач. Нет сомнений, зачем она пришла, просто беспокойный разум пытался отвлечься на стенд с новостями и предупреждениями. Что еще остается?

Я наклонил поля шляпы, завернулся в пальто. Шаг осторожный, но лужа на 9-й ступени выдает меня, туфля звонко разбрызгала ее.

— Детектив Рей! О детектив, постойте! Возьмите, молю вас, возьмите этот листок. Мой Итан, он пропал… Мы искали… Ничего не… Бедный Итан!..

Эмоции вытеснили слова. Силуэт женщины уменьшился вдвое: она ссутулилась и уткнулась носом в рукав куртки. Нашла силы поднять голову. Взгляд пронзительный, как у тонущего перед дырявой лодкой. Ноги подкашиваются, дрожат в попытке не упасть.

Мы молчали. Ветер казался оглушительным, воздух — плотным, тяжелым.

— Мы найдем его, — солгал я. Забрал листок самодельного объявления и вошел внутрь.

В вестибюле отделения полиции многолюдно. Каждый стол одинаковый: опечаленные родители и задумчивый серьезный полицейский. Одни рассказывают новую историю (или спрашивают о результатах поисков), другой слушает и печатает текст объявления. И как я желал им ограбления, угона машины, потери документов… Все это можно вернуть. Детей — нет.

Имена всегда были выборочной информацией. Я помню все детали, что могут относиться к расследованию (мимика, движения, одежда), но не имя, хотя с этого все начинается. Поэтому смешно: за пятнадцать лет службы я не запомнил имя ни одного подчиненного. Ни тех, что были раньше, ни тех, что сейчас. Но одно имя пришлось запомнить… Стажеры под моим руководством толпились в углу помещения, будучи на подхвате в мое отсутствие. Вместо 5-ти лиц я насчитал 4, беспечно болтающих в такой трудный час. Я выискивал по всему вестибюлю того, кого не хватало.

Я старался пройти незамеченным, но меня приветствовали. И полицейские, и еще более горячо гражданские. Так не радовались редким прибытиям шефа полиции и капитана участка. Потому что я руководил расследованием, а не бумагами и подписями. И полицейским приходилось сдерживать людей, чтобы меня не окружили с вопросами. Глупо думать, что обращение ко мне напрямую повлияет на ход расследования. Наверное, у меня был слишком уставший вид — никто не пытался подойти ко мне.

На подходе к кабинету меня окружили подчиненные, тот же неполный состав.

— Здравствуйте, мистер Рей!

— Добрый вечер! Мы собрали для вас досье всех новых жертв.

— Может, принести кофе с пончиком из кафетерия?

— Моя кошка…

Идиоты. Причем по двум причинам. Они думали, я не услышу скрип дверных петель среди их галдежа? Надеялись на успех циркового номера? По одной улыбке на всех 4-х лицах становился понятным их план. Признаю, долю победы они ухватили —несмотря на мой рост, закрыли вид на кабинет. Когда я окинул взглядом вестибюль, тень уже хлопнула дверью уборной. Пятый подчиненный был на удивление ловким и бесшумным. Но не для меня.

Я игнорировал пустые приветствия и вошел в кабинет. Меня встретил десяток деталей разной степени скрытости. Даже не нужно было предполагать, задавать себе вопросы. По правде говоря, я знал истину, как только Пятый не попал в поле зрения. Осталось достроить ситуацию в подробностях.

На краю моего стола сидела Алисия. Лицо красное, раскаленного цвета, щеки горят. Взгляд дерзкий, прямо в глаза, но быстро отводит, изучает паркет. Ресницы и веки подкрашены, моргает чаще обычного. Блеск для губ местами стерся. Рыжие волосы растрепаны с одной стороны; не нужно иметь идеальный ум, чтобы понять, чья ладонь прикасалась к ним. Пальцы нервно стучат по столу. Она никогда не сидела на столе. Кресло повернуто к окну, изначально они были там. И чертов одеколон, которым пропахла вся комната.