Пай-девочка

Он отпустил меня, и я босиком прошлепала к двери, возле которой располагался выключатель.

— Стой! — вдруг сказал Генчик. — Повернись ко мне.

— Что случилось?

— Хочу просто как следует тебя рассмотреть перед тем как ты выключишь свет, — улыбнулся он.

Его взгляд словно разбирал меня на миллион отдельных черточек.

Глаза. Брови. Родинка на щеке. Губы, ресницы, 6еловатый пушок над верхней губой. Колени, руки, пальцы, на ногах.

Мне стало неуютно.

Я вдруг заволновалась о том, о чем в другой день и не вспомнила бы. А чистые ли у меня пятки? А не выбилась ли из-за уха строптивая прядь?

— Ну, посмотрел уже? — не выдержала я. Я могу выключить свет и вернуться?

— Ты так хочешь меня? — обрадовался Генчик. — Надо же, никогда бы не подумал, что ты у меня такая горячая девушка.

Я щелкнула выключателем и осторожно пробралась к кровати, в темноте два раза напоровшись на письменный стол.

Генчик протянул ко мне руки, и я присела на его колено.

Я поцеловала его в щеку.

У него была соленая щека, как будто он плакал, но я знала — это вряд ли. Я втянула в рот тонкую складочку его кожи, слегка прикусила губами, потом отпустила. Я не видела выражения его лица, зато чувствовала его неуверенные руки на своей спине. Он не то обнимал меня, не то отстранить пытался. А ладони были мокрыми, я это даже сквозь толстый спортивный костюм чувствовала. Заостренным кончиком языка я коснулась мягкой мочки его уха, быстро, словно ужалила. И он вдохнул шумно — как человек, который долго находился под водой и вот вынырнул наконец на поверхность.

Этот вздох — как стартовый пистолет. Минуту назад он был замершим каменным изваянием, и тут же едва ребра мне не переломал, обнимая.

Всё остальное вспоминается смутно. Он подхватил меня на руки, ногами я крепко обнимала его бедра, мимоходом заметив, что на Генчике нет брюк. Его тело было горячим, словно полдня он провел на солнцепеке. Он терся о меня животом, нажимая всё сильнее.

Странно, но я совсем не почувствовала той адской боли, о которой с садистским удовольствием иногда рассказывала мне Юка. Однажды моя Юка, выпив сладкого хересу, рассказала мне, как она лишилась девственности. Я слушала её с любопытством и с отвращением.

— Не завидую я тебе, Настька — пьяновато улыбаясь, вещала она. — У тебя этот кошмар ещё впереди, а я, слава Всевышнему, через это уже прошла. Давно.

— Что, прямо такой кошмар.

Юка округлила глаза. В этот момент она была похожа на девчонку в пионерском лагере, пугающую соседку по спальне байками о красной руке.

— Хуже не придумаешь. Больно так, словно тебя разрывают пополам. За ноги берут и разрывают. Хуже, наверное, только роды.

— Ты же не рожала.

— А ты не придирайся! — Она стукнула кулаком о стол.

Моя боль была острой и молниеносной, как электрический разряд. Одна секунда — и боль вежливо уступила место сладости. Я даже сначала не поняла, что случилось.

— Настенька, — Генчик гладил меня по голове, — почему ты не сказала?

— Разве это что-то изменило бы? — улыбнулась я.

— Нет — подумав, ответил он. — Ты полежи здесь. Я сейчас принесу тебе полотенце. И скажу Димке Шпагину, чтобы он сегодня переночевал где-нибудь ещё.

Я кивнула, всё ещё улыбаясь. Я чувствовала какую-то странную бодрость.

Это была самая длинная в моей жизни ночь.

Утром я снова сидела в небольшом самолете Эл-410.

Одна из аэродромных красоток звали её Катя, но окружающие предпочитали называть её Кисой — ни с того ни с сего одолжила мне свой прыжковый комбинезон. Киса эта была модницей — сама она прыгала в другом, серебристом комбинезоне с вышитыми золотыми звездами на груди. На земле такой наряд мог бы показаться вульгарным, но в затяжном прыжке на фоне голубого неба или в серых облаках Киса выглядела как золотая комета. Даже красивее, чем Юка.

— Настя, не будешь же ты прыгать в этом рванье, — сказала она, презрительно глядя на комбинезон, который мне выдали на аэродроме.

То был уродливый «общий» комбинезон грязно-зеленого цвета с внушительной дырой на левом колене. В нем прыгали начинающие парашютисты, у которых пока своего комбинезона не было.

Сказать, что я удивилась, значит, не сказать ничего. Киса эта была девицей самодовольной, раньше она в мою сторону и не посмотрела бы. Я даже не была уверена, что она помнит мое имя, хотя мы были знакомы почти два года. А тут — предлагает мне один из своих шикарных комбинезонов. Да весь аэродром знал, как Киса трясется над своими «комбезами»! Никогда она никому не давала их поносить!

— Ну… У меня пока другого нет, — вполне миролюбиво улыбнулась я.

— Генчик сказал, что ты всерьез решила начать прыгать, — усмехнулась Киса. — Хочешь, одолжу тебе свой красный комбез? Мне он все равно стал маловат.

Ага, вот оно что, Генчик. Мне сразу все стало ясно — это Генчик подговорил Кису дать мне красный комбинезон. Подумав об этом, я улыбнулась. Генчик обо мне заботится. Ему не все равно. Значит, я вовсе не девушка на одну ночь.

В это невозможно поверить, так не бывает, особенно с такими, как я. Но похоже, то самое чудо, в которое я стеснялась верить, все-таки произошло!

— Конечно, хочу, — воскликнула я. — Ты правда дашь мне свой красный комбинезон?! Да это же самый красивый на свете комбинезон!

Киса снисходительно улыбнулась:

— Да ладно тебе. Я сейчас заказала себе ещё круче, из белой блестящей ткани, а на попе вышито огромное красное сердце.

— Классная идея. — В тот момент я была готова расхвалить, что угодно. Даже если бы Киса сказала, что она собирается сшить комбинезон из палаточного брезента с аппликацией цвета блевотины на груди, все равно я сказала бы ей — классная идея.

— А что это ты вдруг решила прыгать, если не секрет? Ты уже два года здесь тусуешься. Со своей подружкой Ликой.

— Не знаю… Что-то вдруг захотелось. Я вчера в первый раз попробовала и поняла, что это моё, — легкомысленно соврала я. — Я прыгала в тандеме с Генчиком!

Я ничего не могла с собой поделать, мне хотелось кричать имя «Генчик», на каждом углу, мне хотелось, чтобы весь аэродром узнал о том, где именно провела я сегодняшнюю ночь и кто заставляет меня прыгать.

Я понимала, что это глупо, что это повредит моей репутации, что в гостеприимной постели Генчика в свое время перебывала половина аэродрома, что это, в конце концов, не значит. Но ничего, ничего поделать не могла.

— Ладно, держи, — Киса протянула мне комбинезон, аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакетик. — Пойду я. Я записана в третий взлет.

Уже уходя, Киса обернулась, с усмешкой посмотрела на меня и сказала:

— Ты с ним поосторожнее, мать.

Наверное, она имела в виду Генчика.

Но в тот момент мне было все равно. Я уже вообразила себе что он тоже давно в меня влюблен, что все остальные девушки для него ровно ничего не значили, он просто развлекался с ними, пока ждал меня.