Пчелиный пастырь

Он стискивает зубы. Остается только напевать поруганную сардану:

Связаны руки твои, любовь, Ты больше уже не ждешь, Что день для тебя загорится вновь, Но хоть и сбилась с пути, а все ж Во тьме куда-то бредешь.

Венса. Городок, наполненный мирной утренней суетой, великолепен. Площадь, монумент, платаны, мэрия. Эме выскакивает из машины, взбегает на крыльцо, вдыхает канцелярский запах (запах лизола, который в его краях называют лисоль). Здешний секретарь — тоже учитель, который по окончании учебного года погружается в обычное июльское безделье. Его жена присматривает за ребятишками, ну хотя бы за теми, кто не занимается сбором абрикосов. Однако, несмотря на всю свою любезность, сделать секретарь ничего не может. Гаража для грузового транспорта в Венса нет. В Праде, может, и есть. А если гаража и там нету, придется заказывать новый радиатор в Перпиньяне. Когда он будет готов? Через несколько недель, а то и месяцев.

Они снова отправляются в дорогу; Христиансен все время следит за указателем уровня бензина, так что в конце концов Эме вынужден предупредить его, что сейчас они врежутся прямо в Канигу, зелено-фиолетовую гору, которую они объезжают с самой Палальды. Вершина плохо видна. Облака раздергиваются на волокна — это пахнет грозой.

Гараж, указанный учителем из Венса, находится по дороге в Маркиксан, не доезжая города. Закрыт. Хозяйка подтверждает, что так оно и есть. Она совсем потеряла голову. Сыновей нет — один в Германии, другой неизвестно где. А у отца ведь не десять рук! Она смягчается только тогда, когда Эме говорит ей, что вернулся из лагеря. Пусть они подъедут в половине второго или без четверти два — она предупредит хозяина.

Им остается только позавтракать, что они и делают на авеню Араго, напротив фонтана, в ресторанчике, где на столах свежие скатерти в красную и белую клетку.

В Праде звонят два часа, Эме с Христиансеном ждут у гаража, как вдруг, скрипя всеми четырьмя шинами, тормозит какой-то тараск [109] и останавливается так, как это делается в вестернах. Хозяин гаража приземист, весь пропитан смазочным маслом. И на этом лице, темном, как у кочегара, на лице, где розовато-белые морщинки вырисовываются все до одной, засверкали глаза, когда посетители заговорили о Пчелином пастыре. Им надо было сразу же сказать, что речь идет об Эспарре! Они вместе были призваны. От Эспарры удрала его шлюха, когда он еще делал эспадрильи! Эспарра, конечно, не знает, что он стал владельцем гаража под Канигу в сорок первом.

109

Легендарное чудовище, якобы обитавшее в окрестностях Тараскона.

К великому неудовольствию хозяйки-мегеры, содержатель гаража — Камо — впускает их в дом. Должно быть, дому этому уже лет сорок, при входе в него и сейчас еще видна реклама, на которой драгун, склонившись над велосипедистом, расхваливает автомобили «пежо».

— Тереза, самого лучшего вина! Эти господа — друзья Капатаса.

И так как толстуха брюзжит, он орет:

— Думаешь, если этот дуралей оказался тряпкой и не устерег свою потаскуху от всяких таможенников, так и ты можешь тут командовать!

Поджав губы, Тереза приносит банки из-под горчицы и бутылку, а затем удаляется; глаза ее предвещают грозу. Они пьют великолепный гренаш.

— Можно подумать, что пьешь «Богородицыны слезки»!

Механик вытирает рот тыльной стороной руки, они идут к «ситроену» и вытаскивают злосчастный бак. Ржавое железо рассыпается при первом же повороте отвертки.

— Он слишком много пил на морозе — вот и заржавел!

При мысли, что то же самое могло произойти и с его желудком, он корчится от смеха.

— Если бы она тогда меня послушала, эта чертова шлюха, жена Эспарры! Ему еще повезло, что он от нее отделался, хотя и обзавелся рогами миурского быка!

Неожиданно он помрачнел и заговорил уже профессиональным языком:

— Черт подери! Да где я достану вам такой радиатор — это же модель двадцать восьмого года!

Они садятся в «ситроен» и проезжают Прад; едут они по долине, слева гора, справа Конфланская равнина. Река плещется под крепостными стенами прекрасной Вильфранш. Хозяин гаража заезжает к одному из своих собратьев. Безрезультатно. Через Корнейя они снова направляются в Верне.

С самого утра они огибают Канигу по маршруту, похожему на большое латинское «С», только повернувшееся на 90°. Им хорошо видна гора Пайраль. С высоты двух тысяч метров спускаются на дорогу органные трубы Конка, переливаясь всеми оттенками меди, олова и золота. Дух захватывает при виде каменной громады, парящей в воздухе. Канигу так близко, что кажется, можно разглядеть резвящуюся козочку на вершине этого Казбека Пиренеев, ожидающего своего Прометея.

Отъехав от Верне на километр, они попадают на кладбище автомобилей. Осмотрев два-три автомобиля, Камо останавливается перед испанским грузовиком. Лицо его лучится смазочным маслом и радостью. Он снимает с грузовика радиатор, предварительно простучав его клещами. Теперь остается кое-где подпаять — и дело в шляпе. В шесть часов Эме и Христиансен снова трогаются в путь с полными желудками и с полным баком бензина, с четырьмя ящиками благоухающих абрикосов и с новенькой свечой в двигателе. Только вот со сцеплением наш чудотворец ничего не смог поделать.

При выезде из Бультернера ефрейтор узнает их и пропускает. В сгоревшем лесу уже и следа нет «Положения во гроб», который гнал на пастбище черных коз.

Когда спасенный караван, приветствуемый мальчишками Вильфранш-де-Конфлана, проехал сарацинский поселок, Эме и Христиансен, как родного брата, узнали терракотовый город, опоясанный крепостными стенами и сразу выведший их в долину Ротха. Сеть пенистых потоков, берега которых частенько недоступны даже для вошедшего в раж рыболова, уносят воды гиганта.

Мамаша Кальсин и Сантьяго — даром что испанец был самый настоящий красный — молились всем пиренейским святым — святому Ферреолю, святому Женису, святому Авентену, святому Планкару, святому Лезье, святому Беару и многим другим, включая и святого Назария, — о том, чтобы выдержал радиатор, прилаженный старым товарищем Эспарры.

Они добрались до Саорры, высокомерной, потому что она лежит выше всех и господствует над рекой. Жизнь тут шла своим чередом, были открыты бакалейная и мясная лавки, булочная, кафе, школа и почта. Крестьяне — ровесники Капатаса — поболтали с Пастырем о том, о сем. И было ясно, что если разглагольствования Эспарры могли показаться стороннему наблюдателю чересчур сентенциозными и даже театральными, то у своих соотечественников он находил отклик. Таковы каталонцы. Капатас получал информацию по дороге — новости о высокогорных пастбищах, о цветении, — словом, узнавал всю местную хронику без помощи радио и прессы и в то же время заключал кое-какие сделки, не имеющие отношения к службе Риккетти.

В то время дорога была проезжей от Вильфранш до Саорры и трудной от Саорры до Пи, где она и кончалась. Моторы и подвески страдали, атакуя восточный фланг Пюиг-дес-Трес Эстеллес (разумеется, то были три звезды волхвов), кружевом вырезанный в зеленом небе. По другую сторону Ротхи вырисовывались сторожевые башни, сестры Мадлош и Массана, подобно башне Гоа, охраняющей Сен-Мартен — легендарное аббатство монахов-воинов, основанное графом Гиффром; орлиное гнездо, укрывшееся в потрескавшихся складках древнего плаща Канигу.

Неожиданно показался Пи. На высоте тысяча метров этот поселок стоял на самом краешке цивилизации. Дальше между Пн и границей, которая была от него всего в десяти километрах — на расстоянии полета стрижа, — находилась лишь деревушка Манте, в ту пору вклинивавшаяся в чужую землю. Почтальоны, охотники, таможенники, жандармы, пастухи, дровосеки ходили по узкой, крутой тропе погонщиков мулов. Над Ротхой нависали старинные дома, вцепившиеся в левый берег, угрюмые, несмотря на еще многочисленные фруктовые сады. Они остановились на площади, словно передвижной зверинец.