Печальные тропики

Кроме того, население распределяется по родам. Это группы семей, которые считают себя родственными по женской линии, начиная с какого-то общего предка, нередко мифологического, а иногда и просто забытого. Скажем поэтому, что члены рода узнают друг друга потому, что носят одно и то же имя. Возможно, что в прошлом число родов у чера было восемь к четырем и четыре у тугаре. Но с течением времени многие из них угасли, другие же подразделились. Тем не менее члены одного рода — за исключением женатых мужчин — по-прежнему живут в одной хижине или в хижинах, примыкающих друг к другу. Таким образом, каждый род занимает определенное положение: он либо чера, либо тугаре, с верховья или с низовья реки или может быть разделен на две под-группы этим вторым делением, проходящим через жилище того или иного рода.

Как бы еще больше усложняя дело, каждый род включает наследственные подгруппы, тоже по женской линии. Так, в каждом роде есть семьи «красные» и «черные». Более того, прежде каждый род как будто подразделялся на три ступени: высшая, средняя и низшая. Может быть, они явились отражением или преобразованием иерархизованных каст мбайя-кадиувеу. В пользу этой гипотезы говорит тот факт, что эти ступени были, по-видимому, эндогамными: член высшей ступени мог заключить брак с членом только этой же ступени (другой ее половины) и так далее. Из-за катастрофического уменьшения населения в деревнях бороро (вместо тысячи или более жителей в них насчитывается от ста до двухсот человек) уже не хватает семей, чтобы представить все эти категории; строго соблюдается лишь правило деления на половины.

Распределение населения по родам, без сомнения, продолжает самую важную из той «раскладки карт», в которой общество бороро, по-видимому, находит удовольствие. В рамках общей системы браков между половинами роды прежде объединялись особой близостью: один род чера отдавал предпочтение в союзах с одним, двумя или тремя родами тугаре, и наоборот. Сверх того не все роды пользуются одним и тем же статутом. Главу деревни выбирают в строго определенном роде половины чера с наследственной передачей титула по женской линии от дяди с материнской стороны к сыну его сестры. Есть роды «богатые» и роды «бедные». В чем же состоит эта разница в богатстве? Остановимся вкратце на этом вопросе.

Наше представление о богатстве носит в основном экономический характер; как бы ни был скромен уровень жизни бороро, он, как и у нас, не одинаков для всех. Некоторые лучше охотятся или ловят рыбу, более везучи или изобретательны, чем другие. В Кежаре наблюдаются признаки профессиональной специализации. Один индеец знает толк в изготовлении каменных инструментов для полировки, он их обменивает на продовольствие и, по-видимому, живет неплохо. Однако эти различия остаются на индивидуальном уровне, то есть они преходящи. Единственное исключение представляет вождь, который получает дань от всех родов в виде продовольствия и изделий. Но поскольку он, получая, берет на себя определенные обязательства, то постоянно находится в положении банкира: через его руки проходят многочисленные богатства, которыми он никогда не владеет. Я собирал свои коллекции культовых предметов в обмен на подарки, которые вождь тут же распределял между родами.

Уставное богатство родов совсем другого свойства. Каждый из них владеет «капиталом» из мифов, преданий, танцев, социальных и религиозных функций. В свою очередь на мифах основываются привилегии, которые являются одной из наиболее любопытных особенностей культуры бороро. Почти все предметы украшены геральдическими знаками, позволяющими определить род и подрод владельца. Эти привилегии состоят в использовании определенных перьев, в манере их подрезать, в расположении перьев различного вида и цвета; в исполнении определенных декоративных работ: плетения из волокон или мозаики из перьев; в использовании особых мотивов и т. д. Так, церемониальные луки украшены перьями и кольцами коры согласно канонам, предписанным каждому роду. Стержень стрелы декорирован у основания, между планками оперения, специфическим орнаментом. Элементы из перламутра сложных губных вставок имеют фигурную форму: овальную, рыбовидную, прямоугольную в зависимости от рода. Различен цвет бахромы; диадемы из перьев, надеваемые для танцев, снабжены каким-то знаком отличия (обычно это деревянная планка, покрытая мозаикой из наклеенных кусочков перьев), относящимся к роду владельца. Все эти привилегии подлежат ревнивому и придирчивому надзору. Немыслимо, как говорят, чтобы один род завладел прерогативами другого, иначе началась бы братоубийственная война. Итак, с этой точки зрения, различия между родами огромны: некоторые роскошно богаты, другие плачевно бедны. Чтобы в этом убедиться, достаточно ознакомиться с обстановкой в хижине. Мы будем различать их не как бедные и богатые, а скорее как безыскусные и изысканные.

Для материального оснащения бороро характерна простота в сочетании с редким совершенством исполнения. Рабочий инструмент так и остался архаическим, несмотря на топоры и ножи, которые когда-то распределяла «Служба защиты индейцев». Если для грубых работ индейцы пользуются металлическими инструментами, то отделку дубин для оглушения рыбы, луков и стрел из твердого дерева с тонкими зазубринами они по-прежнему производят с помощью орудия, которое похоже на тесло и на долото. Им они пользуются по любому случаю, как мы перочинным ножом. Оно состоит из загнутого резца капибары (грызуна, живущего по берегам рек). Резец привязывают сбоку к концу рукоятки. Помимо плетеных циновок и корзин, луков и стрел, костяных или деревянных инструментов мужчин, а также палки-копалки женщин, отвечающих за сельскохозяйственные работы, имущество в хижине сводится к очень небольшому числу вещей. Это сосуды из тыкв и из черной глины, полусферические тазы и миски с длинной ручкой на манер поварешки. Все предметы отличаются очень чистыми линиями, подчеркнутыми строгостью материала. Любопытная вещь: бороро, по-видимому, раньше расписывали глиняные изделия и лишь сравнительно недавно этот навык подвергся религиозному запрету. Возможно, этим же объясняется и то, что они больше не выполняют наскальных росписей, какие еще находят в каменистых укрытиях шапады, а между тем в них узнаются многочисленные черты их культуры. Для большей уверенности я однажды попросил расписать большой лист бумаги. Один индеец принялся за дело с помощью пасты из уруку и смолы, и хотя бороро уже не помнят о тех временах, когда расписывали скалы, картина, которую мне вручили, походила на уменьшенную наскальную фреску.

По контрасту со строгой простотой обиходных предметов бороро вкладывают свое стремление к пышности и свое воображение в костюм или по крайней мере — поскольку он сведен до минимума — в его аксессуары. Женщины владеют настоящими ларчиками, которые передаются от матери к дочери, с украшениями из зубов обезьяны или клыков ягуара, оправленных в дерево и закрепленных с помощью тонких перевязок. Если они получают после охоты такие трофеи, то позволяют мужчинам выщипать себе виски. Те изготовляют из волос своих жен длинные плетеные шнурки, которые заматывают на голове наподобие тюрбанов. В праздничные дни мужчины носят также подвески в форме полумесяца из пары когтей крупного броненосца (землероющего животного, размеры которого превышают метр и которое едва ли изменилось с третичного периода), украшенных инкрустациями из перламутра, бахромой из перьев или хлопка. Клювы туканов, закрепленные на покрытых перьями стержнях, султаны из перьев больших белых цапель, длинные перья из хвостов араурана, вставленные в ажурные бамбуковые веретена, обклеенные белым пухом, воткнуты в их шиньоны — натуральные или искусственные — наподобие шпилек, придерживающих сзади надвинутые на лоб диадемы из перьев. Иногда эти украшения комбинируются в головной убор, такой сложный, что порой несколько часов уходит на то, чтобы укрепить его на голове танцора. Я приобрел один такой убор для Музея Человека в обмен на ружье. Переговоры об этом продолжались неделю. Убор был совершенно необходим для проведения обряда, так что индейцы решились с ним расстаться только после того, как набрали на охоте все необходимые перья и изготовили из них другой убор. Он состоял из диадемы в форме веера, козырька из перьев, закрывающего верхнюю часть лица, высокой цилиндрической короны, охватывающей голову в виде палочек, увенчанных перьями орла-гарпии, и из плетеного диска, в который втыкают куст палочек, обклеенных перьями и пухом. Это сооружение достигает почти двухметровой высоты. Даже когда мужчины не носят церемониального наряда, их страсть к украшению остается столь сильной, что они постоянно придумывают себе какой-то убор. Многие надевают короны: меховые повязки, украшенные перьями; плетеные венчики, также с перьями; или что-то вроде чалмы из когтей ягуара, вставленных в деревянный круг. Но они приходят в восхищение и от сущего пустяка: высушенная соломенная полоска, подобранная на земле, наскоро подправленная и раскрашенная, составляет хрупкий головной убор, в котором его владелец может красоваться, пока не предпочтет ему выдумку, вдохновленную другой находкой. Иногда для той же цели обрывают все цветки с дерева. Кусок коры, несколько перьев дают неутомимым модельерам повод к изготовлению потрясающих ушных подвесок. Чтобы оценить ту энергию, которую расходуют эти крепкие молодцы, украшая себя, нужно войти в мужской дом: во всех углах вырезают, отделывают, высекают, клеят. Речные раковины разделяют на куски и с силой их полируют на брусках для изготовления бус и губных вставок. Из бамбука и перьев нагромождаются фантастические сооружения. С прилежанием костюмерши эти мужчины, сложенные, как грузчики, преображают друг друга в цыплят с помощью пуха, приклеенного прямо на кожу.

Мужской дом не только являет собой ателье, но и служит для других целей. Там спят подростки, там в свободные часы отдыхают женатые мужчины: болтают и курят толстые сигареты, завернутые в сухой кукурузный лист. Там же они порой и едят, ибо тщательно разработанная система повинностей обязывает роды по очереди нести службу в мужском доме. Примерно через каждые два часа один из мужчин идет в свою семейную хижину за тазиком, наполненным маисовой кашей, так называемой мингау, которую готовят женщины. Его возвращение приветствуется громкими радостными криками «О! О!», врывающимися в дневную тишину. По незыблемому ритуалу, человек, отрабатывающий повинность, приглашает шестерых — восьмерых мужчин и ведет их к тазику, откуда они черпают миской, сделанной из глины или раковины.

Я уже говорил, что женщинам доступ в мужской дом запрещен. Это относится к замужним женщинам, ибо девушки-подростки сами избегают приближаться к нему. Впрочем, один раз в жизни им приходится войти туда добровольно, чтобы сделать предложение своему будущему мужу.

Живые и мертвые

Мужской дом служит мастерской, клубом, спальней, домом свиданий и, наконец, еще и храмом. Там готовятся к религиозным танцам, происходят некоторые церемонии, на которые не допускаются женщины, например изготовление и вращение ромбов. Это музыкальные, богато раскрашенные деревянные инструменты, по форме напоминающие сплюснутую рыбу, но различные по размеру — приблизительно от тридцати сантиметров до полутора метров. Вращая их за конец шнура, производят глухой гул, приписываемый навещающим деревню духам, которых женщинам положено бояться. Беда той, которая увидит ромб: ей, вполне вероятно, угрожает смерть. Когда я впервые присутствовал при их изготовлении, меня пытались убедить, что речь идет о приспособлениях для кухни. Моя просьба уступить мне несколько штук вызвала у них крайнее отвращение, что объяснялось не столько необходимостью снова приниматься за работу, сколько опасением, что я выдам секрет. Пришлось среди ночи идти в мужской дом с сундучком. Туда положили завернутые ромбы и заперли сундук на замок, а с меня взяли слово, что я открою его не раньше, чем окажусь в Куябе. Европейскому наблюдателю некоторые занятия в мужском доме представляются едва ли совместимыми, но они там уживаются. Немногие народы столь глубоко религиозны, как бороро, и у немногих имеется такая разработанная метафизическая система. Однако духовные верования тесно переплетаются с повседневными привычками, не создавая впечатления, что индейцы отдают себе отчет в том, что непоследовательно переходят от одной системы к другой.

Дело не в том, что религия пользуется у бороро большим престижем, наоборот, она разумеется сама собой. В мужском доме религиозные отправления совершаются с той же непринужденностью, что и остальные, как если бы речь шла об утилитарных делах, выполняемых ради их результата, без требования того почтительного отношения, которое нисходит даже на неверующих, когда они входят в храм. Сегодня после полудня в мужском доме поют. Это подготовка к вечернему публичному обряду. В углу храпят или болтают подростки, двое-трое мужчин напевают, встряхивая погремушками, но если одному из них захочется закурить сигарету или если пришла его очередь зачерпнуть кукурузной каши, он передает инструмент соседу, который подхватывает мелодию. Если какой-то танцор начинает щеголять своим новым убором, все останавливаются и обсуждают его, как будто забыв свои обязанности, пока в другом углу заклинание не возобновляется в том же самом месте, где было прервано.

И тем не менее значение мужского дома превосходит даже то, что связано с его ролью центра общественной и религиозной жизни, которую я попытался описать. Структура деревни не только позволяет осуществлять четкое функционирование институтов: она резюмирует и регулирует отношения между человеком и вселенной, между обществом и сверхъестественным миром, между живыми и мертвыми.

Прежде чем приступить к рассмотрению этого нового аспекта культуры бороро, я должен пояснить, что означают отношения между живыми и мертвыми. Без этого было бы трудно понять то особое решение, которое привносит мышление бороро в эту всеобщую проблему. Оно поразительно схоже с тем, которое встречается на другом конце западного полушария — у жителей лесов и прерий на северо-востоке Северной Америки, у индейцев оджибве, меномини и виннебаго. Не существует, вероятно, ни одного общества, которое не проявляло бы уважения к мертвым. Даже в самом начале человеческого рода неандерталец уже хоронил своих усопших в могилах, устроенных из нескольких грубых камней. Несомненно, похоронные обряды меняются от группы к группе. Можем ли мы говорить о том, что эти вариации несущественны, если учитывать те одинаковые чувства, которые стоят за ними? Даже если мы прибегнем к самым крайним упрощениям в отношении чувства уважения, проявляемого к мертвым в разных обществах, мы все же должны будем признать большое различие: это два полюса, между которыми существует целая серия переходных стадий. В некоторых обществах мертвых не тревожат, их лишь поминают, что не беспокоит живых. Если мертвые посещают живых, то с перерывами и в предусмотренных случаях. И их посещение оказывает благотворное действие, поскольку покровительство мертвых обеспечивает регулярное возвращение времен года, плодородие полей и женщин. Все проходит так, как если бы между мертвыми и живыми было заключено соглашение: в обмен на разумный культ, который им посвящается, мертвые остаются в своем мире, а в происходящих время от времени встречах между двумя группами всегда преобладает забота об интересах живых. Это положение отчетливо выражено в одной общей для всего фольклора теме — теме признательного мертвеца. Богатый герой выкупает труп у кредиторов, которые противились его захоронению. Он хоронит мертвеца. Тот во сне является к своему благодетелю и сулит ему удачу на том условии, что полученные выгоды они поровну поделят между собой. Действительно, герой быстро завоевывает любовь принцессы, которую ему удается спасти от многочисленных опасностей с помощью своего сверхъестественного покровителя. Нужно ли поделиться с мертвецом? Но принцесса заколдована, она наполовину женщина, наполовину змея или дракон. Мертвец требует свою долю, герой соглашается, и тот, удовлетворенный этой честностью, довольствуется малым, отдавая герою супругу, ставшую женщиной.