Печальный демон Голливуда

Ирина Егоровна постучалась.

– Кто? – раздался грубый женский выкрик из-за двери.

«Ну и как прикажете отвечать на этот вопрос? – усмехнулась про себя ностальгирующая паломница. Сердце замерло. – Это я, твоя сестра? Я приехала из Америки спустя пятьдесят лет?»

– Кто? – еще громче и нетерпеливей прозвучало из-за дверей.

– Я к Марине Прокофьевне, – нейтрально представилась Ирина Егоровна.

– Господи! – выкрикнули раздраженно. – Входи!

Исходя из экстерьера дома, многого от интерьера старшая Капитонова не ждала. И все же была поражена. В довольно большом помещении, около двадцати квадратных метров, располагались одновременно и кухня, и ванная, и спальня, и бойлерная. В центре комнаты, как и полагалось очагу, возвышалась грязная, ободранная и засаленная электроплита. Она служила, похоже, не только для приготовления пищи, но и для обогрева. Во всяком случае, других отопительных приборов не наблюдалось, а на зажженных конфорках лежали раскаленные кирпичи. В раковине кисла грязная посуда. Рядом – неприбранный стол с разложенными на полиэтилене кусками рыбы и недопитой бутылью пива. А в углу, под ковриком с лебедями, стоял диван с неприбранной несвежей постелью. Низкий потолок был отделан крашеной покоробленной фанерой.

Под стать обстановке оказалась и хозяйка: неприбранная, старая, потертая. «И это – моя сестра?! – с ужасом подумала Ирина Егоровна. – Моя младшая сестра?! Наверно, да. Ведь Марина даже на меня похожа! Но как карикатура, злобный или зловещий шарж. Вот такой и я была бы, – мелькнуло у гостьи, – когда б меня не взял из детдома Егор Ильич. И я б не попала в номенклатурную семью, а после вместе с ней в Москву, а там и в Америку. Я тоже могла бы стать одинокой провинциалкой, сильно пьющей, нищей».

Несмотря на то что хозяйка была, если верить южнороссийским архивариусам, на десять лет младше Ирины, выглядела она старше. Будто ей не пятьдесят пять, как по паспорту, а все семьдесят.

Марина была полной – той нездоровой, рыхлой полнотой, которая возникает от беспорядочного, низкокачественного питания и выпивки. Лицо щекастое и красное. Хозяйка осклабилась, и Ирина Егоровна с ужасом увидела, что из ее верхней челюсти торчит всего один резец, а пять-шесть, к счастью сохранившихся, нижних зубов расположились во рту таким образом, чтобы составлять со своим антагонистом причудливую гармонию. Глаза же ее были красными и опухшими от пьянства.

– Здравствуй, Марина, – сказала Ира заранее заготовленную фразу. – Я твоя сводная сестра по матери.

– Здорово, я бык, а ты корова, – со смешком фамильярно откликнулась хозяйка. От нее несло куревом и то ли вчерашней, то ли свежей сивухой.

– Я издалека приехала, – зачем-то жалобно проговорила гостья.

– Знаю, знаю, ты ведь в Америке живешь, – добродушно молвила Марина. – Хочешь выпить за встречу?

– Да нет, спасибо, я вообще-то не употребляю, – пробормотала Ирина Егоровна.

– Ну как хочешь, – легко согласилась хозяйка, схватила со стола недопитую пластиковую бутылку с пивом и жадно опрокинула в себя остатки прямо из горлышка.

Алкоголь тут же привел ее в благостное состояние духа, и Марина подвинула гостье табуретку с облупленной краской.

– Седай! Рассказывай, как живешь! Я ща чай поставлю. Жаль, закусить нечем. Колька, паразит, вчера все карамельки сожрал. Ты че, с пустыми руками ко мне пришла?

– Да я ж не знала, дома ты, нет… – начала было оправдываться Ира.

– Ладно, не беда, – великодушно прервала ее хозяйка. – Может, сбегаешь в ларек? Тут рядом.

Старшая сестра замялась. Она до сих пор не могла отойти от своего восхождения в гору и даже не представляла, как сможет встать с табуретки.

– Не хочешь ноги топтать? Ладно, не беда. Я сама смотаюсь. У тебя, американка моя, русские деньжата есть? А то в ларьке, ха, доллары не принимают.

Ирина Егоровна поспешно достала из портмоне тысячу.

– Этого хватит?

Вид крупной купюры привел хозяйку едва ли не в восторг. Она сунула босые ноги в короткие боты и, как была, в шерстяных рейтузах, старом мохеровом свитере, выскочила за дверь. Ирина Егоровна осталась одна в пахнущем кислятиной неуюте.

Вернулась Марина скоро, не прошло и четверти часа.

– Чайник вскипел? – бодро спросила она с порога. – А я коньячку нам за встречу купила. – Из сумки были выгружены запыленная бутылка, подозрительная колбаса, халва в бумажном кульке и пакетик печенья. – Отметим встречу, а потом я тебе фотки покажу, про матерь нашу общую, бедолагу, расскажу.

Чрезвычайно быстро был разлит по кружкам чай и еще скорее – коньяк по стаканам. Марина выпила первой и до дна.

Рассказчицей она оказалась очень неплохой. Повествовала ярко, образно, в лицах. Ира поневоле сопереживала, и они даже всплакнули раз, обнявшись.

Жаль только, историю хозяйка до конца не довела. Она длилась, покуда не показалось донышко бутылки. А после того, как коньяк был выпит, Марина стала терять нить, вскоре – заплетаться языком, а еще через пару минут с чувством воскликнула:

– Милая, милая моя сестренка! Наконец-то ты нашлась! – А потом поцеловала Иру в щеку и приклонила голову на ее плечо, и что-то похожее на сестринскую нежность нахлынуло на Капитонову. Марина добавила: – Я завтра тебе все-все дорасскажу, а теперь прилягу. – И немедленно выполнила свое намерение. Устроилась она, не раздеваясь, на разложенной постели и через минуту уже храпела.

Но она успела рассказать многое об их общей матери и ее судьбе. И о своем приемном отце – тоже.

…Кира возвратилась из ГУЛАГа в пятьдесят пятом. Забирали чекисты цветущую молодую женщину. Через восемь лет вернулась иссеченная морщинами и шрамами развалина. Больше всего шрамов было на руках. Как только Кире объявили приговор – двадцать пять лет концлагерей за измену Родине – и поняла она, что вряд ли когда-либо увидит свою девочку, свою Иришку, – порезала зэчка себе вены на обеих руках. Резала не истерически, по запястьям, а со знанием дела, на внутреннем сгибе локтя. Однако тюремщики спасли женщину – чтобы свершилось над ней справедливое возмездие трудового народа.

Господь не дал ей легкого способа уйти. Восемь лет она отмотала в лагерях, и Марина девочкой запомнила один ее рассказ: конвойный бросал на снег горбушку и, пока он тебя сзади имел, ты могла эту горбушку грызть.

Сколько других унижений довелось выдержать Кире, Марине было неведомо. Однако больше всего Кира сожалела о своей девочке («О тебе, значит, Ирка!»), которую отобрали у нее в сорок седьмом. Кира пыталась отыскать ее, но в собесах отвечали: девочку удочерили, а кто и когда – сведения засекречены, потому что тайна усыновления у нас, в СССР, охраняется государством.

Но все ж таки Южнороссийск город маленький. А зампред горисполкома Егор Ильич Капитонов, впоследствии ставший председателем горсовета, – фигура по тем временам была видная. По-современному говоря, мэр. Хотя самой важной персоной тогда был первый секретарь горкома партии, однако предгорисполкома – тоже человек заметный. А вскоре Егора Ильича и вовсе на повышение в центр перевели.

«Я знаешь чего, Ирина, думаю: папаша твой приемный специально из города уехал, чтоб за спиной у него не шептались, что ты неродная. И боялся, конечно, что мать твоя настоящая вернется».