Печать на сердце твоем

— Твоя мать — грязная шлюха! — Глаза девушки смотрели спокойно, с холодной ненавистью. — Ты сын шлюхи, наемник!

Згур ударил снова — ладонью по лицу. Она даже не вскрикнула.

— Шлюха! Сын шлюхи!

— Ворот платья поддался легко. Улада не пошевелилась, лишь разбитые губы вновь дернулись.

— Ублюдок!

Згур замер, рука дрогнула. Да, ублюдок. Как просто — избить, унизить, надругаться! Выходит, именно так защищают честь матери? Боги, что же он делает!

— Уходи!

Улада встала, брезгливо поморщившись, запахнула разорванное платье:

— Не смей приказывать мне в моем доме, холоп! Уйду, когда захочу! А раньше ты больше напоминал мужчину, сотник Згур, альбир Кеевой Гривны! Тебя что, оскопили в твоем Коростене?

Его опять оскорбляли, но Згуру было уже все равно. Наверно, он заслужил такое. — Прости…

— Простить? — Лицо девушки искривилось, пошло красными пятнами. — Будь ты проклят, ублюдок! Если у тебя еще осталось на понюшку совести, то ступай

в нужник и повесся на вожжах. Да от тебя и этого не дождешься!

Дверь хлопнула, Згур остался один. Он медленно опустился на ложе, зачем-то поправил смятое покрывало. Мысли путались, ясно было лишь одно: кончено, все кончено. Мать Болот, как глупо!

Глава 8. ПОСАЖЕНИЕ

Почерневший от лет идол хмурился, блестели ярко начищенные серебряные усы, тускло светился зажатый в деревянной руке золотой рог.

— А теперь кланяйся! Три раза. Шапку сними… Згур едва удержался, чтобы не поморщиться. От Лешко за пять шагов несло перегаром. Впрочем, дело свое парень знал, и без его подсказок Згур не смог бы сделать и шагу. Значит, идол. Уже третий, два предыдущие были без усов. В последнем, однако, Згур не был твердо уверен.

Поклон, еще, еще. Стоявшие вокруг дедичи что-то нестройно запели, и Згур с облегчением перевел дух. Пока поют, можно расслабиться.

— Это кто? — шепнул он, кивая на усатого истукана.

— Дий Громовик, — тут же откликнулся Вашко, стоявший ошую.

— Сам ты Дий! — хмыкнул в ответ Лешко, занявший почетное место справа. — Дий на горе был. А это, стало быть, Горос-Солнце, башка куриная!

Згур не выдержал и наморщил нос. Винный дух шел слева и справа, трудно было даже сказать, кто из его подсказчиков усерднее приложился к ковшу. Уже в который раз Згур пожалел, что не последовал совету и не хлебнул от души за завтраком. Наверно, стало бы легче.

Жениху завтрак вообще-то не полагался, но для обруч-ника сделали исключение. Но в остальном все шло строго по давнему обычаю: сани, толпа богато одетых дедичей, длинный поезд, неспешно ползущий по Валину под нестройные крики горожан. Где-то неподалеку такой же поезд вез Уладу — тоже от идола к идолу. Увидятся они только под вечер. И хорошо, что не раньше.

Ему еще повезло, что свадьбу справляли наскоро, с великим поспехом. Двадцать лет назад, когда женился сам Ивор, гуляли две недели. Сначала сватов засылали, после

» кликали жениха в гости, после… Как пояснил Лешко, этого «после» было столько, что валинцы истребили все немалые запасы не только румского и алеманского, но и всей браги в округе. При этом Лешко печально вздохнул, посетовав, что гибнут ныне славные обычаи.

Откуда-то появилась чаша, золотая, тонкой алеман-ской работы, туда сыпанули муки, пшена, затем снова муки. Послышалось обиженное кудахтанье. Белый петух попытался взмахнуть крыльями — и отчаянно дернулся, почувствовав острое лезвие на горле. Через миг обезглавленная птица билась на снегу, темная кровь рывками лилась в чашу. Хор на мгновение стих, и чей-то голос громко воззвал к среброусому. Згур прислушался — кажется, все-таки Дий. Всезнающие спутники уже сумели объяснить, что жертву — и эту, и все прочие, должен приносить он сам, но поелику свадьба господская, обручнику не требуется даже рукой шевелить, все за него и сделают, и скажут. Згура это вполне устраивало. Он не верил в милость чужих богов. Будь здесь святилище Маташи, Матери Болот, он не стоял бы равнодушным столбом. Но сполотский Дий и улебский Горос — какое им дело до чужака-волотича? Пусть разбирается сам на своих Семи Небесах!

К подножию идола плеснули вина из высокогорлой румской посудины, и Згуру почудилось, будто Лешко тяжело вздохнул. Похоже, утренний ковш показался парню недостаточно глубоким. Вокруг снова запели, Згур попытался вслушаться в слова, но улебская речь понималась с трудом. Утром он чуть не сбился, когда, стоя посреди красной горницы, просил у Ивора руки Улады. К счастью, Лешко вовремя подсказал. Он и забыл, что по-улебски «жена» будет «женка». «У женки поям дойчу тою Уладу». Мужи улебские довольно ухмылялись, лицо же Ивора казалось высеченным из камня. Згур невольно позавидовал этому ледяному спокойствию. «Яз, Ивор, Иворов сэн, дойчу суою Уладу тем отдам деля Кея Велегоста, сэна Светлаго Кея Воучей-мира…» Потом были подарки от жениха, якобы из Савмата привезенные — целые тюки, и Згур лишь подивился, когда это дворцовые холопы успели все приготовить. Впрочем, у такого, как Ивор, припасены не только подарки. Летом он вооружил три новые сотни. Сейчас, говорят, еще четыре. И это не ополченцы-желторотики, а обученные кметы с новенькими гочтаками. И еще — лехиты. Гурсары кнежа Саваса — вестники смерти со стальными крыльями за спиной, помогавшие Велегосту в Духле, не вернулись домой. Они стояли в Дубене, чего-то ожидая. Чего — слишком понятно. Но ведь и Велга призвала новую тысячу! Згур успел узнать об этом, уезжая в Савмат…

— Кланяйся! — хриплый шепот Лешко отвлек от невеселых дум. Кажется, с этим идолом все улажено. Интересно, сколько еще осталось? Спросить? Згур повернулся было к своему поводырю, но густой винный дух отбил всякую охоту к расспросам. В общем, это и не важно. Идолом больше, идолом меньше…

Последнего истукана миновали уже в сумерках. Хор успел изрядно охрипнуть, хотя в санях «ковшики», столь любезные Лешку и Вашку, гуляли вовсю. Згур и сам приложился, но легче не стало. Хмель не брал, накатывала усталость, хотя главное было еще впереди.

Свадебный поезд свернул на Великий Торг — главную валинскую площадь. Ярко горели факелы. Сотни людей собрались у высокого помоста, украшенного разноцветными лентами и еловыми ветвями. Згур лишь вздохнул, сообразив, кому на этом помосте быть.

К счастью, обычай «господской» свадьбы помог и здесь. Делать ничего не пришлось, лишь стоять с шапкой в руке да в бессчетный раз кланяться — на этот раз жителям славного города Валина, пришедшим взглянуть на жениха сиятельной Улады. Когда же из слов голосистого глашатая выяснилось, что жениха увидеть не удастся, площадь обиженно взревела, а затем послышались ехидные расспросы. Как тут же пояснил Вашко (Лешко как раз прикладывался к ковшику), на таком сонмище принято привселюдно ругать — «хаять» жениха, но раз уж Велегоста на месте не оказалось, заготовленные шишки достанутся обручнику. Шишек, правда, не кидали, зато «хаяли» от души, в десятки глоток. Згур не без интереса узнал, что нос он имеет кривой, спину — горбатую, а все прочее, под одежой незаметное, и того хуже. Когда «хаялыцики» подустали, Згур, следуя указанию Лешка (Вашко тем временем сменил приятеля у ковшика), вновь поклонился, решив, что и тут дело кончено. И вдруг, в наступившей тишине, кто-то крикнул:

«Четыре Поля! Четыре Поля!» Крик подхватили, над толпой взлетели шапки, валинцы размахивали руками, кто-то бросился вперед, к самому помосту. Згур решил, что славные валинцы славят Велегоста, но тут же услыхал: «Коростень! Коростень! Третья сотня!» Его узнали. Похоже, в толпе оказалось немало тех, кто вместе с ним выстоял страшную Ночь Солнцеворота. И впервые за долгий бестолковый день Згур ощутил гордость. Это — было. Этого не отнимет у него никто — даже Мара-Смерть.

В санях, отмахнувшись от предложенного «ковшика», он с облегчением узнал, что путь подходит к концу. Теперь дорога вела во дворец, а там «посажение» и пир, долгий, на всю ночь. Высиживать все застолье Згур (гори огнем все эти обычаи!) не собирался, «посажения» же было не избежать, ибо оно и являлось главным, без чего — и свадьба не свадьба.

Странно, в этом улебский обряд ничем не отличался от привычного, памятного с детства. Посажение — лавка, обитая медвежьим мехом, на которую жених сажает невесту и садится сам. Вот и все. «Яз, Згур, Навка Месника сэн, поям тя, Улада, дойча Ивора, Иворова сэна, в женки деля Кея Велегоста, сэна Светлаго Кея Воучеймира». Эти слова почему-то запомнились сразу. Озабоченный Лешко, забыв на время о шутках-прибаутках, не преминул напомнить о важности последних слов. Ежели обручник позабудет прибавить «деля», то сам не заметит, как в мужьях окажется. Згур невесело улыбнулся и покачал головой: не спутает. «Деля Кея Велегоста, сэна Светлаго Кея Воучеймира»…