Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

Соломон Давидович утешил Игоря:

– Я вам, товарищ Чернявин, еще куплю такого масла. А они пускай уже мажут. Они же влюблены в свой «Кейстон».

Воргунов посмеивался над Игорем:

– Так вы ничего не выяснили с маслом, товарищ Чернявин?

– С ними выяснишь! У меня с ними хорошие отношения, вот они и пользуются. Когда вымажут весь флакон, сами скажут, а теперь ни за что! Им масло отдавать не хочется. И где они его прячут, интересно знать, я у них уже в спальне смотрел.

– При них?

– А что ж, церемониться с ними буду?

– Да. Это… молодцы! Станок у них, не у каждой девушки постель такая бывает чистоя. Это… Ах, фрезы мне покою не дают…

В дверь заглянул Баньковский:

– Меня в совет звали, Алексей Степанович?

– Да, очень важный вопрос, прошу.

– О фрезах?

– И о фрезах поговорим.

Баньковский скрылся, Воргунов спросил:

– О фрезах совет?

Захаров улыбнулся какой-то особенной радостной улыбкой и вышел из-за стола:

– Надеюсь, что фрезы сегодня будут у вас на столе, Петр Петрович.

Володя Бегунок открыл дверь, вытянулся, от него тоже исходили негасимые лучи радости:

– Совет бригадиров собрался, Алексей Степанович.

Торский, несколько удивленный экстренностью совета, открыл заседание.

– Слово Алексею Степановичу.

Захаров весело оглядел своих бригадиров и обычных гостей:

– У меня слово будет короткое. Я только прошу предоставить слово для доклада Филе Шарию.

– Для доклада? Филька докладчик?

– Да, товарищ Шарий докладчик, и по самому важному вопросу, правда, я не знал, что к этому важному вопросу прибавилось еще и масло товарища Чернявина, но все равно, прошу внимательно выслушать докладчика.

Филька важно поднялся, как полагается докладчику, вышел к столу Торского, заметил слишком веселый взгляд Лиды Таликовой, опустил на одно мгновение глаза:

– Приходим мы сегодня с Ваней Гальченко в цех, а еще и сигнала «вставать» не было…

– «Кейстон» смазывать, – про себя как будто хрипнул Воргунов.

Бригадиры рассмеялись, Филька серьезно кивнул:

– Угу. Мы имеем право смазывать наш шепинг?

– Только масло краденое! – сказал Игорь.

Филька повернулся к председателю:

– Витя, я прошу… чтоб меня не оскорбляли.

– Говори, говори, – ответил Витя, – не оскорбляйся.

– Приходим мы с Ваней в цех, давай смазывать. Только мы наладились, зашел Рыжиков с Баньковским, из литейной вышли. Мы скорей за Игорин «Самсон Верке» и…

В комнате совета вдруг раздался треск, звук удара, шум неожиданной возни, крик Зырянского:

– Нет! Я смотрю!

От дверей Рыжиков с силой был брошен прямо на середину комнаты. Он упал неудачно – лицом на пол, и когда поднял лицо, рот у него был в крови. Все вскочили с места, Захаров закричал:

– Колонисты! К порядку! Зырянский, в чем дело? Брацан, подними этого.

Но Рыжиков и сам поднялся, стоял посреди комнаты и рукавом вытирал окровавленный рот. На руке у него яркая шелковая повязка дежурного бригадира. Зырянский быстро подошел к нему, сильно рванул, повязка осталась у него в руке. Он размахнулся, бросил повязку на пол, зашипел в лицо Рыжикова:

– Даже красную повязку опоганил, сволочь!.. В чем дело? Бежать хотел! Да я за ним с самого утра смотрю. И сел возле дверей, видно, знал, чем пахнет в совете!

– Довольно, Зырянский! Никто ничего еще не знает. – Торский кивнул Фильке. Рыжиков так и остался стоять на середине, трудно было представить себе, чтобы ему кто-нибудь позволил сесть рядом с собой.

Вдруг для всех стало ясно, что Рыжиков – враг, и сам Рыжиков не возражал против этого. Он не сказал ни слова, не протестовал против насилия, он смотрел только вниз в тот самый пол, на котором только что расшиб свой мягкий нос. К Фильке теперь все бригадиры обратили напряженные, острые глаза, кто-то подтолкнул:

– Рассказывай, рассказывай!

– Да мы спрятались за «Самсон Верке» и сидим. А Баньковский и говорит Рыжикову: вчера Беглов с фрезами допоздна возился, они здесь, фрезы. И сейчас же пошли, а отмычек у них… вот столько. Раз, раз, открыли тумбочку Семена и взяли. А потом Рыжиков и спрашивает: продал штангены? А Баньковский отвечает: нет, не продал, это неважно, так и сказал: это неважно! А Рыжиков еще и смеется: ха, говорит, вот потеха теперь пойдет, без фрезов! А Баньковский ничуть не смеется, а строго так говорит: всякая рвань стала заводы строить. И больше ничего не говорил, а только все время был очень злой. А Рыжиков не злой, а смеялся. И ушли. И фрезы понесли, в карманах фрезы понес Баньковский. А мы тогда и шепинг забыли смазать и побежали, Алеше рассказали, а потом и Алексею Степановичу.

Филька кончил и смотрел на Захарова. Захаров взял его за пояс, притянул к себе, и так уже до конца Филька простоял рядом с Захаровым. А Ваню Гальченко просто взглядами заласкали в этот вечер; даже Воргунов сидел рядом и все похлопывал Ванею по коленям. Все в совете обратились к Баньковскому. Он сидел в углу и дрыгал одной ногой, положенной на другую. Торский спросил:

– Что вы можете сказать, Баньковский?

Баньковский поднял лицо, хоть и побледневшее, но вовсе не испуганное:

– Нечего мне говорить, мало ли чего мальчишки набрешут.

Зырянский засмеялся ему в лицо:

– Ему нечего говорить, а нам нечего спрашивать. Надо немедленно произвести обыск у него в комнате.

– А мы имеем право?

– А мы без права. А может, Баньковский разрешит? Вы разрешите, гражданин Баньковский?

И Зырянский спрашивал насмешливо, и насмешливо смотрели на Баньковского колонисты, а все-таки Баньковский ломался:

– Я определенно не возражаю, но только вы и права не имеете. Это, если каждый будет обыскивать…

– Тогда мы без разрешения…

Все вперились взглядами в Захарова, он махнул рукой:

– Нет, этого случая мы не пропустим. Какие там еще разрешения? Вы, Баньковский, пойманы на месте преступления, и с вами мы церемониться не будем.

– А кто поймал? – закричал Баньковский.

– Мы поймали, понимаете, мы? Торский, посылай комиссию для обыска – три человека.

Комиссию сразу наметили: Зырянский, Чернявин, Похожай.

– Отправляйтесь, – сказал Торский, – старшим – Зырянский.