Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

– Гуадалупе Террерос был моим отцом. Когда я вырос и стал искать его, люди сказали мне, что он умер. Непросто расти, когда знаешь, что все, за что ты можешь ухватиться, чтобы выжить, мертво. С нами произошло именно так.

Потом я узнал, что его зарубили мачете, а в живот воткнули палку, которой погоняют волов. Мне рассказывали, что два дня его считали пропавшим без вести, а потом нашли – еще живым, в агонии, на дне высохшего ручья. Он умолял, чтобы кто-нибудь позаботился о его семье.

Такие вещи со временем, кажется, должны забываться. Мы стараемся забыть о них. Но как сложно, однако, забыть, что тот, кто все это сделал, до сих пор жив, да еще и всей своей гнилой душонкой лелеет мечты о том, чтобы жить вечно. Я бы никогда не смог простить того, кто это сделал, хоть я и не знаю, кто он. Но когда я узнал, где именно сидит этот человек, желание покончить с ним стало непреодолимым. Я не могу допустить, чтобы он жил дальше. Такому человеку вообще не следовало появляться на свет.

Здесь, снаружи, было отлично слышно все, что он говорил. Потом он приказал:

– Уведите его и привяжите на время, пусть помучается. А потом расстреляйте.

– Посмотри на меня, полковник, – стал просить он. – Я уже ни на что не годен. Очень скоро я умру и сам, старость и так согнула меня в три погибели. Не убивай меня!

– Уведите его! – снова сказал голос изнутри.

– Я уже заплатил, полковник. Много раз заплатил. Они лишили меня всего. Наказывали самыми разными способами. Я провел почти сорок лет, прячась от людей, как зачумленный. В вечном страхе, что в любой момент меня могут убить. Я не заслуживаю умереть вот так, полковник. Позволь хотя бы Господу простить меня. Не убивай меня! Скажи им, чтобы меня не убивали!

Он продолжал кричать, как если бы его избивали. Бил шляпой об землю.

Тут голос изнутри произнес:

– Привяжите его и дайте чего-нибудь выпить. Пусть напьется – будет не так больно.

Теперь он, наконец, успокоился. Он валялся там, у столба. Приходил его сын Хустино. Его сын Хустино ушел и теперь вернулся снова.

Он закинул тело на осла. Крепко привязал к сбруе, чтобы не упало по дороге. Надел на голову мешок, чтобы не выглядело слишком страшно. Потом как следует хлестнул осла, и они помчались во весь опор в Пало-де-Венадо – чтобы успеть на отпевание.

– Невестка и внуки сильно удивятся. Посмотрят тебе в лицо и не узнают. Подумают, верно, что это койоты тебя погрызли: так уж усердно они тебя добивали.

Лувина

Среди высоких южных холмов тот, что у Лувины – самый высокий и самый каменистый. Он весь усеян серым камнем, из которого обычно делают известь. Но в Лувине из него не делают извести. Из него не делают ничего. Там его называют «грубым камнем», а склон, что поднимается к Лувине – «Склоном Грубого Камня». Ветер и солнце позаботились о том, чтобы искрошить камень в мелкий песок, поэтому земля там белая и блестящая, как будто на нее каждый день выпадает предрассветная роса – хотя никакой росы там нет и в помине, потому что в Лувине дни такие же холодные, как ночи, и роса застывает в небе, не успев выпасть на землю.

А земля там обрывистая и повсюду изрезана глубокими оврагами, такими, что не видно дна. Люди в Лувине говорят, что из тех оврагов поднимаются сны, но я никогда не видел, чтобы оттуда поднималось что-либо, кроме ветра – такого резкого, что кажется, будто там, внизу, им заряжают тростниковые трубки. Ветра, что не дает расти даже древогубцам – этим жалким растеньицам, которые, прижавшись к земле, еле выживают, вцепившись своими лапками в отвесные скалы. Лишь изредка, там, где есть немного тени, спрятавшись среди камней, цветут белым цветом чикалоте [92] . Но чикалоте быстро вянут, и тогда можно услышать, как они скребутся о ветер своими колючими ветками и скрежещут, как нож по точильному камню.

92

Растение, похожее на чертополох, – с зубчатыми листьями, колючками и белыми цветами (лат. Argemone munita).

– Вы еще увидите. Насмотритесь на ветер, который гуляет над Лувиной. Он бурый. Говорят, это потому, что он несет песок с вулкана. Но на самом деле, сам воздух там – черный. Вот увидите. В Лувине ветер хватается за все, что можно, будто вгрызаясь зубами. Зачастую он срывает с домов крыши, словно соломенные шляпы, и оставляет стены голыми, непокрытыми. Потом начинает скрестись, будто когтями: день и ночь, час за часом слышно, как он без устали скоблит стены, вырывает куски земли, острой лопатой ковыряется под порогами дверей. В конце концов, ты чувствуешь, как он шевелится внутри тебя самого, как будто хочет выкрутить петли, на которых держатся твои кости. Вы сами увидите.

Человек, который говорил, на время замолчал и стал смотреть на улицу.

Слышался шум реки, которая несла свои высокие воды, задевая падавшие вниз ветви камичинов. Шепот ветра, легкий шелест листьев миндаля. Крики детей, играющих в небольшом, освещенном светом из лавки дворе. Термиты залетали внутрь, бились о керосиновую лампу и, опалив крылья, падали на пол.

Снаружи надвигалась ночь.

– Эй, Камило, дай-ка нам еще два пива! – снова сказал человек. Потом добавил:

– Вот еще что, сеньор. Вы никогда не увидите в Лувине голубого неба. Небосклон там бледный и вечно затянут туманным пятном, которое никогда не стирается. Только голые холмы, ни единого дерева, ни капли зелени, глазу негде отдохнуть. Все окутано мглистой дымкой. Вы сами увидите: бездыханные, словно мертвецы, холмы, и самый высокий среди них – холм Лувины. А на нем, словно погребальный венок, белеет своими домами поселок.

Крики детей доносились все яснее и теперь были отчетливо слышны в самой лавке. Человек встал, подошел к двери и сказал:

– Прочь отсюда! Не мешайте! Играйте себе на здоровье, но без галдежа!

Потом, вернувшись к столу, он сел и продолжил:

– Так вот, как я говорил вам… Дождь там – редкость. В середине года бывают грозы: они, словно бичом, проходятся по земле, полосуют ее, оставляя после себя только лужи, полные камней и известняка. В такие дни приятно наблюдать, как ползут по небу облака, как они, подскакивая, перебегают от одного холма к другому, словно вздутые бычьи пузыри. Сталкиваются друг с другом и разражаются грохотом, как будто лопаются на острых краях оврагов. Но через десять-двенадцать дней они уходят и не возвращаются до следующего года. А иногда не показываются много лет подряд.

Да, дождей там мало. Дожди случаются – если вообще случаются – настолько редко, что земля, и так уже иссохшая и дряблая, как старая шкура, покрывается трещинами и той дрянью, которую там называют «земляными кирпичами». На самом деле, это просто затвердевшие куски земли, похожие на острые камни, которые вонзаются тебе в ноги при ходьбе, как будто сама земля в тех краях покрылась шипами. Что-то в этом роде.

Он взялся за пиво и пил до тех пор, пока на дне бутылки не осталось ничего, кроме пузырьков пены. Потом заговорил снова: