Пелена

Ты, нежностью своей околдуй меня,

Как будто бы вокруг явилось волшебство.

Сквозь шёлк ресниц, рассвета кисея,

Заворожит, и унесёт с собой…

— И это красиво тоже, — кивнула она благосклонно. Пальчики правой руки, лежавшие на щеке, выполнили волнообразное движение, — если бы они лежали на подоконнике, получилась бы короткая барабанная дробь. Гитарист вновь обратил внимание на их ухоженность, и не удержавшись задал вопрос:

— Ты что, сделала маникюр?

— Разве-ж это маникюр?.. Всего лишь нанесла лак…

— А рисунки? Вот эти, чёрненькие.

— И их тоже, да, — отставив руку, она полюбовалась ею, и кажется осталась довольна результатом.

— Не понимаю, как так можно?! Тут люди места себе не находят, четверть присутствующих истерит, четверть по углам рассосались и тихо депрессивно кашляют, а оставшиеся… — он вдруг увидел, как она на него смотрит, с иронией, если не сказать с понимающей насмешкой, осёкся.

— А мне к каким прикажешь присоединиться? К первым, или вторым?

— Да нет, зачем же…

— Ты то и дело посматриваешь на мои руки, на ногти, не можешь понять, почему я ими занималась, и в то же время, всё утро провёл с гитарой в обнимку, из рук её не выпускаешь. Что, предстоит большой концерт?

— Нет…

— Вот и я думаю, что нет. Думаю, она успокаивает. Тебе тоже требуется нечто привычное, островок разума и спокойствия.

Ванёк смутился. А ведь и в самом деле, почему эта мысль не приходила ему в голову?

— Так ты что, успокаивала себя таким образом?

— Это тебе надо себя успокаивать, — снисходительная улыбка в ответ. — А я лишь убивала время ожидания. — И уже тише, лишь самой себе, так, что Гитарист едва расслышал слова, она добавила: — Ну где же они, что их так сильно задерживает?..

— Там твой парень? — невольно вырвалось у него.

— Почему сразу парень? — удивилась она, вновь посмотрела на собеседника. Искоса, точно строя ему глазки. — Просто знакомый, второй день его знаю. Но разве нельзя беспокоиться за людей просто так?

Ванёк задумался: стоит ли продолжать завязывать знакомство с этой девушкой, или же лучше не мутить воду в их маленьком коллективе, да к тому же в столь сложных условиях?

— Спой что-нибудь?

Это было проще и легче. Рука легла на привычное место на грифе, он взял первый аккорд и вдруг вспомнил слова седого прошлой ночью. А подманятся ли чудовища к окну сейчас, днём? Поднявшись со своего места, он подошёл к девушке, выглянул на улицу.

— Прошлой ночью, когда я играл и пел, под окном собрались… эти, в общем.

— И ты хочешь?..

— Хочу проверить сработает ли это сегодня, не возражаешь?

— Наоборот, это очень интересно, — она подвинулась, освободив половинку стула. — Садись, будем смотреть вместе.

Ванёк присел рядом с девушкой, ощутил её тёплый бок, слабый нежный аромат.

«Она что, ещё и духами брызнуться успела за утро? Будто на свидание собралась!»

— Ну давай, пой.

— А хочешь, вместе? — вдруг спросил Ванёк. Он не очень любил петь с кем-то незнакомым, но сейчас отчего-то предложил, сам от себя не ожидая.

— Не знаю… — засомневалась она. — Я, наверное, не знаю твоих песен…

— Подберём что-нибудь. Или я смогу наиграть твои.

— Думаешь вернутся?

Денис обернулся на голос Воронцова, и не удержавшись, хохотнул — очень уж смешное было выражение лица у бравого капитана. Мешки под глазами замечательно оттеняли общий землистый цвет лица, рот приоткрыт и непонятно вытянут.

— Сам не знаю почему, но мне кажется, что обязательно вернутся. А что у тебя с лицом, начальник? Выглядишь, словно чихнул, да завис в этот момент.

— Чего? — Воронцов потёр щёку, отчего стал выглядеть ещё более смешно, Денис не удержавшись хохотнул, но тут ненормальность происходящего дошла до него и смех сразу стих.

— Ты чего кривляешься? — обеспокоенно спросил он.

— Да не кривляюсь… Зачем мне это делать?!

Несколько секунд мужчины смотрели друг на друга, а затем огляделись. Происходило нечто непонятное.

Вот стоит в сторонке качок, в белой футболке и белых же брюках, золотая цепь на его бычьей шее выглядит блестящей даже сейчас, в накрывшей окружающий мир пелене. Ручищи мужика странно дёргаются, а лицо гримасничает, на нём точно в калейдоскопе сменяются радость и печаль, удивление и злость, влюблённость и просто бессмысленное выражение, словно перед ними дебил.

Идущая в их сторону от дома женщина, вполне благообразно выглядящая, вдруг меняется в лице, извивается, пригибается и начинает то ли красться, уподобившись большому мангусту, то ли играть в некого комичного суперагента в исполнении Лесли Нильсена.

Две девочки-школьницы, отошедшие потихоньку, пока родители отвлеклись, к каруселям, вдруг размазываются, вытягиваются змеями на много-много метров, а металлическая карусель, к которой они почти дошли, и вовсе улетает в невообразимую даль. При этом она отчего-то не превращается в чёрную точку, как должно бы произойти, остаётся всё такой же хорошо видной и чёткой.

Люди останавливались, в изумлённом испуге глядя на окружающие метаморфозы. Водили головами из стороны в сторону, сдвигались друг к другу, согласно неким первобытным инстинктам, сбиваясь в кучи. Бабка, которая сейчас больше походила на слона, только хобот у неё вытягивался из спины, шлёпнулась на землю, отчего сразу обрела нормальный вид, залопотала нечто невразумительное.

— Что за наважденье?! — женщина-Камаз, совершенно не переменившаяся внешне, бросилась к полицейским, ухватила Воронцова за руку, притянула к себе так, что он едва не грохнулся. — Что это, что происходит?!

— Подождите, разбираемся, — дурацкая фраза, которой попытался отделаться капитан, прозвучала неприятно каркающе, совсем не его голосом. Да он и сам это понял, потому что тут же каркнул намного громче, но всё так же неестественно: — Дэн, чего это?!

— Я, когда сюда, в город вчера возвращался, — таким же резким не родным для него голосом ответил молодой полицейский, — проезжал особенно густой туман, в котором вообще ничего не было видно. Там тоже искажалось окружающее, а двигатель машины звучал словно еду на бочке-тарантайке.