Пентаграмма

Он услышал тихое покашливание и заметил, что внимание собравшихся обратилось на Харри Холе, до сих пор тихо сидевшего в кресле в глубине комнаты.

— Как, говоришь, тебя зовут? — спросил Харри.

— Магнус.

— Фамилия?

— Скарре. — В голосе следователя слышалось раздражение. — Можно было и запомнить…

— Нет, Скарре, я не запомнил. А вот ты постарайся запомнить, что я сейчас тебе скажу. Когда следователю приходится работать с преднамеренным, а значит, хорошо спланированным убийством, он знает, что у преступника масса преимуществ. Он может подчистить следы, обзавестись неплохим алиби на момент убийства, избавиться от орудия преступления и так далее. Но одного преступник от следователя скрыть не может. Чего?

Магнус Скарре дважды моргнул.

— Мотива, — сам ответил Харри на вопрос. — Прописная ведь истина? Мотив. Именно с него мы начинаем оперативное расследование. Настолько фундаментальное понятие, что про него порой забывают. Пока однажды не появится воплощение самого страшного кошмара следователя — преступник без мотива. Вернее, с таким мотивом, который не укладывается в человеческой голове.

— Холе, вы рисуете черта на стене. — Скарре посмотрел на остальных. — Мы ведь еще не знаем, что за мотив у этих преступлений.

Теперь кашлянул Том Волер.

Мёллер заметил, что Харри стиснул зубы.

— Он прав, — сказал Волер.

— Разумеется, я прав, — откликнулся Скарре. — Это ведь очевидно…

— Замолчи, Скарре, — оборвал его Волер. — Прав инспектор Холе. Над этими делами мы работаем уже десять и пять дней соответственно. И до сих пор мы не обнаружили между жертвами никакой связи. До сих пор. А когда единственная связь между жертвами — это то, как их лишают жизни, а также ритуалы и какие-то закодированные послания, в голову приходит слово, которое я бы рекомендовал вслух не произносить, но и не забывать. А еще я рекомендовал бы Скарре и остальным недавним выпускникам полицейской академии закрывать рты и открывать уши, когда говорит Холе.

В комнате стало тихо.

Мёллер увидел, что Харри пристально смотрит на Волера.

— Подытожим, — сказал Мёллер. — Теперь вам будет еще сложнее: продолжаем усиленно работать над двумя отдельными убийствами и рисуем на стене большого, толстого и страшного черта. Никто, кроме меня, с журналистами не говорит. Следующая планерка — в пять. Вперед!

В лучах прожектора стоял мужчина в элегантном твидовом костюме. Поигрывая изогнутой трубкой и покачиваясь с пятки на носок, он надменным взглядом мерил оборванку перед собой.

— Сколько вы думаете платить мне за уроки? — обратился он к ней.

Оборванка тряхнула головой и, уперев руки в боки, ответила:

— Да уж я знаю, сколько полагается. Одна моя подружка учится по-французски у самого настоящего француза, так он с нее берет восемнадцать пенсов в час. Но с вашей стороны бессовестно было бы столько запрашивать, — ведь то француз, а вы меня будете учить моему родному языку; так что больше шиллинга я платить не собираюсь. Не хотите — не надо. [12]

12

Здесь и далее в этом отрывке приводятся реплики из комедии Бернарда Шоу «Пигмалион» (перевод Е. Калашниковой).

Вилли Барли сидел в полумраке двенадцатого ряда и не сдерживал слез. Они стекали по шее и, миновав расстегнутый ворот рубашки из тайского шелка, текли дальше — по груди и животу. Не переставая. Он сидел зажав рот ладонью, чтобы всхлипывания не отвлекали актеров и режиссера в пятом ряду.

Когда кто-то коснулся его плеча, он вздрогнул и обернулся. Над ним нависла огромная мужская фигура. В беспомощном ожидании Барли не мог пошевелиться.

— Да? — прошептал он, давясь слезами.

— Это я, — прошептала в ответ фигура. — Харри Холе. Из полиции.

Вилли Барли отнял руку ото рта и посмотрел на фигуру пристальнее.

— А, ну да, конечно, — сказал он с облегчением в голосе. — Извините, Холе, тут так темно, и я решил…

Полицейский сел рядом с ним:

— Решили что?

— Вы же в черном. — Вилли утер нос платком. — Мне подумалось, что вы священник. Священник, который принес… плохие новости. Глупо, да?

Полицейский не ответил.

— Ах, Холе, я жутко себя чувствую. У нас первая костюмированная репетиция. Посмотрите на нее, — сказал Барли.

— На кого?

— На Элизу Дулитл. На сцене. Когда я ее увидел, то на секунду вдруг решил, что это Лисбет, что мне только приснилось, будто она пропала. — Вилли нервно перевел дыхание. — Но тут она заговорила, и моя Лисбет исчезла.

Он увидел, что полицейский в удивлении смотрит на сцену.

— Потрясающее сходство, да? Поэтому я ее и пригласил. Этот мюзикл задумывался для Лисбет.

— А это… — начал Харри.

— Да, ее сестра.

— Тойя? То есть я хотел сказать — Тойя?

— До сих пор мы никому не рассказывали, а сегодня вечером пресс-конференция.

— Ну, это привлечет внимание общественности.

Тойя развернулась и, споткнувшись, громко выругалась. Партнер развел руками и посмотрел на постановщика.

Вилли вздохнул:

— Общественность — это еще не все. Видите, тут еще работать и работать. Задатки у нее, конечно, есть, но выступать на сцене Национального театра — это вам не ковбойские песни петь в местном клубе в каком-нибудь Сельбу. Два года я учил Лисбет, как вести себя на театральной сцене, а тут у нас на все — две недели.

— Если я мешаю, Барли, изложу дело кратко.

— Дело? — В полумраке Вилли попытался прочитать хоть что-нибудь на лице собеседника. Ему опять стало страшно, поэтому, когда Харри открыл рот, он заторопился его уверить: — Вы мне вовсе не мешаете, Холе. Я просто продюсер. Знаете, тот, кто задает импульс. А работают сейчас другие…

Он махнул рукой в сторону сцены, где мужчина в твидовом костюме как раз говорил:

— Я возьму эту чумазую замухрышку и сделаю из нее герцогиню!

— Режиссер, декоратор, актеры, — пояснил Барли. — А я с завтрашнего утра — всего лишь зритель этой… — Он замолчал, подбирая нужное слово, и закончил: — Комедии.

— Да уж. У всех свои таланты.

Вилли невесело засмеялся, но режиссер тут же посмотрел в их сторону, и он замолчал.

— Вы правы. Двадцать лет я был танцором. Надо сказать, очень скверным. Но в балетной труппе всегда не хватает мужчин, так что лучше меня танцевали немногие. В сорок лет нас гонят на пенсию, и мне пришлось искать другую работу. Тогда я понял, что настоящий мой талант — не танцевать, а находить танцоров. Организовывать спектакли — вот и все, на что я годен, Холе. Но знаете что? Малейший успех кружит нам голову. И только потому, что пару раз вышло по-нашему, мы уже считаем, что мы боги или уж точно кузнецы своего счастья. А потом вдруг — такое. И мы понимаем, насколько на самом деле беспомощны. Я… — Вилли осекся. — Вам скучно слушать?