Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда. 1943-1945

Но втайне он, естественно, глазеет на девушек, и это совершенно ясно, и при этом его обуревают мысли и желания, которые я лучше не буду здесь описывать…

А папа? Ну, это исключение, все его мысли у него просто всегда написаны на лице: «Да, ну и много сена удалось заготовить в этом году! Да и рожь на Лисьем холме неплохо взошла. К тому же прогноз погоды, что был сегодня утром по радио, для нас благоприятен. Если и дальше сохранится такое тепло, то тогда уже на следующей неделе мы сможем начинать косить овес…»

Мама же вся в хлопотах обо всех нас.

— Вытрись как следует! Да даже летом можно простудиться! И дай мне крем, я натру тебе спину, а то ты можешь сгореть на солнце! Вот, съешь бутерброд. После купания всегда хочется есть. И не бросай обертку от него на песок, отнеси ее к урне. Кто-нибудь еще хочет есть?

Но что при этом в действительности чувствует она, моя дорогая мама? Вряд ли это возможно вообще выразить словами. Скорее всего, она думает о своей юности, о том, как она со своими братьями и сестрами ездила на этот же пляж в старинных ландо и в платьях из атласа и громадных шляпах. Или она думает только о нас, про себя молится за нас, когда мы заплываем слишком далеко в море, забывая о том, что мы, ее дети, все умеем плавать и делаем это неплохо. Ах, моя мамочка, ты наверняка молишься за нас.

Как я хочу, когда вырасту, написать рассказ, в котором поведаю об этом дне, проведенном на берегу моря около устья Штольпе! Но в этом рассказе все они будут мирно играть, и сестра Ядвига будет по-прежнему в живых, и Герберт будет дома, как и Эльфрида. И мороженщик так же будет ходить вдоль пляжа, позванивая своим колокольчиком, и рыбаки будут предлагать пойманную ими и закопченную камбалу. Какую прекрасную картину изобразил бы я в этом рассказе, какие типичные для Померании сцены обрисовал бы в нем! Этот рассказ я назову «Один день на пляже», расцвечу его белой и голубой красками, и слово, которое последним прозвучит в нем, будет «счастье».

Бублиц, [31] 20 июля 1943 г.

Ну вот я и опять в лагере, только на этот раз в военно-тренировочном лагере в Бублице. Вызван на допризывную подготовку я был совершенно внезапно.

Я вовсю наслаждался летними каникулами, как неожиданно получил по почте повестку, что я должен 18 июля прибыть на допризывную подготовку в Бублиц. Письмо пришло только 17 июля, так что я, естественно, опоздал с прибытием в лагерь. К счастью, я оказался не единственным опоздавшим.

31

Бублиц — ныне г. Боболице в Польше.

Здесь нас всех разделили на три взвода, каждый взвод состоит из трех отделений по десять человек. Из нас, всех опоздавших, образовали одно, девятое, отделение третьего взвода, которое тут же прозвали «самыми последними»! Мы живем по пять человек в одном бараке, но из моих соседей только один здравомыслящий парень, Клаус Одефей из деревни на Рюгене. [32] Он сын крестьянина, как и я, но немного старше, белобрысый парень со светло-голубыми глазами, также ходит в полную среднюю школу и хочет стать ветеринаром.

32

Бублиц — ныне г. Боболице в Польше.

Командир нашего взвода унтершарфюрер СС [33] непременно хочет сделать одного из нас командиром отделения, но мы с Клаусом оба этого не хотим. Он потребовал от нас продемонстрировать ему, как мы умеем отдавать команды, и остановил свой выбор на Клаусе Одефее, но после этого велел нам показать ружейные приемы, а так как я еще помнил их все наизусть после лагеря гитлерюгенда, то я выступил лучше. Так что теперь я должен принять командование отделением. Это меня злит. Во-первых, мне совершенно не улыбается командовать строевой подготовкой, а у Клауса это получается куда лучше. Но он тоже не хочет занимать этот пост. Надо мной он только смеется и говорит: «Зато теперь, когда ты наш командир, тебе не надо будет заниматься уборкой барака!»

33

Унтершарфюрер — звание в войсках СС, соответствующее унтер-офицеру в германских сухопутных силах.

Из штольпенской гимназии здесь еще есть Герд Нойман и Петер де Боор. Но Герд состоит в другом взводе, так что я его почти не вижу. Однако Петер вместе с нами в третьем взводе, только в восьмом отделении, и мы вместе с ним маршируем в одном строю.

Вчера стоял на вахте в карауле у ворот. Лагерь обнесен высоким забором из колючей проволоки. Перед проходом в ней стоит настоящая постовая будка. В ней стоит один из караульных, другой ходит дозором вдоль забора. Мой напарник угодил в карцер. Стоя на посту, он спрятал под своей плащ-палаткой девушку, а это строго запрещено. Про этот его проступок даже будет сообщено в школу и его родителям.

25 июля 1943 г.

Закончилась первая неделя в учебно-тренировочном лагере. Сегодня нам дали немного передохнуть после шести дней напряженной службы. Нам предстоит сегодня сдать зачеты на серебряный значок гитлерюгенда и имперское удостоверение пловца. А всю эту неделю — оружейные приемы, строевая подготовка, топография, маскировка, ориентирование на местности, спортивные упражнения… в общем, выше крыши. И каждый день стрельба, стрельба, стрельба. Это мое слабое место. При прицеливании я всегда ошибаюсь и неправильно принимаю отдачу. При стрельбе лежа я однажды даже поразил мишень в «десятку», но с колена или стоя пули снова и снова уходят в «молоко»! Я злюсь на себя за это, потому что остальные надо мной посмеиваются. Герд стреляет очень хорошо, как и Петер. Естественно, между всеми отделениями началось состязание в стрельбе, каждое хочет набрать как можно больше очков.

Сегодня, в субботу, командир отделения, имеющий самый худший результат в стрельбе, должен контролировать дежурство по столовой, и, разумеется, им оказался именно я! Все обедающие потешались надо мной, поскольку я смог выбить только тридцать очков.

Осрамился я и при обряде воспевания знамен на утренней поверке, правда, на этот раз вместе с Петером де Боором. Поскольку мы с ним в нашем взводе самые высокие, то мы с ним попеременно маршировали правофланговыми и поэтому должны были произносить определенные тексты во время поднятия на флагштоке знамени со свастикой. В первый раз я декламировал изречение из Эдды, [34] которое мы выучили на уроках немецкой литературы: «Владение умирает, роды умирают, ты сам умрешь, как и они! Но я знаю, что живет вечно: слава свершений умерших!»

34

Эдда — основное произведение германо-скандинавской мифологии.

Я знал три изречения из Эдды, но к пятнице у меня осталась только концовка из гимна гитлерюгенда: «Знамя превыше смерти!» Но так как я немного простыл — замерз во время ночной вахты, — то у меня сел голос, и я фюг только прохрипеть эту заключительную строфу, пуская к тому же «петуха». Петер, едва сдерживая себя, молча трясся от смеха. Но после поверки наш унтершарфюрер устроил нам взбучку. Я честно сознался ему, что больше не знаю никаких подходящих для этого обряда изречений.

Поскольку унтершарфюрер заметил, как во время прохождения Петер смеялся, он тут же назначил его в следующий раз произнести нечто соответствующее. И что же он декламировал вчера во время прохода, минуя знамя? Мы с ним едва нашли нечто подходящее: «Мы, немцы, боимся Бога, а больше ничего на свете!»

Сразу же после утренней поверки Петера вызвали к командованию лагеря, сначала к вожатому гитлерюгенда, а потом к унтершарфюреру СС. Они хотели добиться от него, что он хотел сказать этим изречением, не то ли, что, возможно, «не боимся больше ничего» относится к нашей муштровке или даже к СС. Петер объяснил им, что это высказывание одного величайших государственных деятелей Германии, князя Отто фон Бисмарка. Два лагерных идиота этого, разумеется, не знали. После разборки они оставили Петера в покое.