Пепел в песочнице

Начальник службы безопасности лайнера в этот момент пытался установить связь с Москвой, с Торонто, хоть с кем-то.

Судя по количеству увиденных на поверхности Земли вспышек, а их было, в пределах видимости, что-то около полутора десятков, конец света не наступил. Пока.

Около половины всех скоплений золотых брызг исчезло. Очевидно, наступили перебои с энергией. Где-то внизу сейчас умирают самые беспомощные: больные, дети, роженицы, старики. Те, кому не прожить без аппаратов искусственной вентиляции лёгких, принудительного кровообращения, света, тепла и просто без посторонней помощи.

По ногам Максима побежали мурашки. Такое иногда бывало с ним, когда ему доводилось видеть открытую рану или большую ссадину.

Попало-ли по Москве? Ангелка с Варькой погибли? Или умирают прямо сейчас, вот прямо сейчас, когда Максим смотрит вниз? Лучевая болезнь, ожоги. Максим на секунду увидел лицо жены в ожогах. Сначала захотелось плакать, потом последовать примеру второго пилота и к черту застрелиться. Потом нестерпимо сильно захотелось покурить и выпить водки. Так, чтобы сначала было противно, а потом стало тепло и полегчало. Он подошел к трясущейся и размывавшей тушь по лицу форменными белыми манжетами стюардессе.

— Водка есть?

— Е-есть.

В каюте стюардов все было разбито. Виновник разгрома — молодой пухлый парнишка лет двадцати в форме стюарда сидел тут же на откидном стуле уставившись в пол и плакал.

— Это Давид. Он первый рейс с нами. У него родители в Нью-Йорке, бабушка в Питере, а дедушка в Израиле. В самых таких местах…

Максим захотел сделать доброе дело — парня надо было отвлечь.

— Давид! А где тут водка?

Давид поднял на Максима красные глаза, в которых плескался коктейль из боли и потом по ножу не смешивая жгучей ненависти, откинулся затылком на стену и произнес:

— Не-на-ви-жу-у-у!

Максим почувствовал свою заботу настолько неуместной, свои благие намерения настолько ненужными, а себя таким идиотом, что незамедлительно заткнулся и отошел подальше — к стюардессе, которая как раз достала из холодильника запотевшую бутылку «Столичной».

— Вот Ваша водка.

— Спасибо. А курить есть?

— Вообще-то на борту нельзя. — стюардесса помялась — но теперь уже как-то все равно. Держите.

— Давай на «ты».

— Давай.

— Я — Максим.

— Лена.

— Выпьешь?

— С одной стороны — почему бы и нет? А с другой стороны, я вроде как на работе.

— Да какая теперь работа,… Какая теперь… вообще хоть что-то теперь будет?

— Что-нибудь всегда будет. Так ты будешь пить или так и будешь стоять?

— Буду! — сказал Максим.

И не выпил. Поставил на стол фужер и обойдя Лену-стюардессу вышел из стюардской. На пороге он обернулся и отчетливо спокойно сказал:

— Ненавижу.

И вышел.

— А что я такого сделала? — Лена растерянно развела руками.

— Это он не про тебя — Давид вытер лицо влажной салфеткой. — Это он про себя. Он все пытается испугаться, а не может. У него тоже семья в Москве, он все пытается испугаться за них, а у него не получается. И он себя за это ненавидит.

— А откуда…

— Ты ж сама сказала, что у меня дед в Израиле. Там, с тех пор как арабы стали объединяться — такое творится… все время не успеваешь ни испугаться, ни порадоваться.

* * *

Начальник безопасников вышел из кабины пилотов очень спокойный, подтянутый, степенный — полная противоположность тому, как он туда входил. Он даже слегка улыбался.

— Дамы и господа! Порт в Торонто цел, функционирует и примет нас ровно через полтора часа.

Удивительно как много шума может создать десять человек, которых только что поставили в известность о том, что они не умрут и жизнь не кончена. Рты незамедлительно раскрылись.

— А Москва! Москва цела?

— А что с Нижним?

— А Питер? Питер?!

— О Новосибе что-то слышно?

Молодой человек индийской внешности встал с кресла и подойдя к безопаснику, что-то шепнул ему на ухо.

— Вот Вы можете не волноваться, господин Варуна — судя по всему, Индия не принимала участия в конфликте. Совсем. Но это все, что мне на данный момент известно. О России мне неизвестно ничего.

— Вы нам скажете, наконец, что вообще случилось? Или так и будете улыбаться как идиот и шептаться тут? — шеф раздраженно тискал галстук и вот-вот должен был выйти из себя окончательно — Вы понимаете, что тут люди, которые семьи дома оставили? Вы можете сообщить хотя бы масштабы произошедшего?

Безопасник каким-то механическим движением потрогал дужку очков — Юрий Сергеевич, если я не ошибаюсь?

— Да. Меня именно так зовут и Вы это отлично знаете, Роман. И Вы знаете, что я знаю и так далее и тому подобное.

— Роман Викторович, если позволите.

— Хорошо! — шеф все больше и больше раздражался — Роман Викторович! Теперь, когда мы выяснили с Вашим именем-отчеством, Вы не могли бы рассказать нам, что там, — шеф вертикально ткнул пальцем в пол — происходит?

— Я уже при Вас говорил, что о России ничего узнать не удалось. К сожалению. Очевидно, что Россия была каким-либо образом втянута в конфликт. — Роман говорил, как конфету разворачивал. И фантик красивый, и вот-вот сладко будет, но почему-то не хочется эту конфетку брать.

— И каковы масштабы … конфликта? — уже спокойно и сухо спросил Юрий Сергеевич.

— Неизвестно. Но по предположительно около десятка боеголовок с обеих сторон. Вроде бы как полностью уничтожен Китай.

— С обеих? То есть число воюющих сторон известно?

— На самом деле нет. Но можно предположить, что участвовали Россия и Китай. Больше-то — некому.

— Очень сомневаюсь, Роман Викторович. Очень сомневаюсь. — Юрий Сергеевич постучал пальцами по спинке кресла. — Ни китайские ракеты, ни российские мы бы не смогли наблюдать из этой точки пространства. Мне это так же очевидно, как и Вам. Что мне непонятно, так это то, зачем Вы нам тут по ушам ездите. Максим! — Юрий Сергеич помахал рукой в сторону дальнего конца салона. — Пойдем-ка поговорим. Тема есть.

В хвосте лайнера было уютнее из за отсутствия большого количества перепуганных людей. Нос был настолько переполнен человеческим страхом, что он вытеснял все остальное: мысли, разум, волю — все. В этом вязком киселе было совершенно невозможно думать. Невозможно было принять хоть какое-нибудь решение. Там невозможно было решительно все кроме соучастия в коллективных эмоциях захлестывающих и топящих какие-либо остатки индивидуальности.

— Максим, — Юрий Сергеич говорил тихо, но отчетливо и твердо, — сынок… Сынок — повторил он уже как-то неодобрительно. — Я в свои двадцать пять — капитаном разведки уже был. А ты все сынок. Хреново это. Впрочем, есть шанс, что сейчас ты ускоренно повзрослеешь. — и мрачно добавил — Может быть.