Пепел Вавилона

— С Цереры сообщают, что «Росинант» наткнулся на засаду, но ушел. Направляется к станции Тихо.

— Хоть что–то хорошее, — сказала она.

— Еще у вас в графике личная встреча, мэм.

Личная встреча? Она долго вспоминала, о чем речь, и только когда скоростная трасса нырнула вниз, выводя ее карт на разгон, вспомнила, что Ашанти хотела повидаться. Дочь умудрилась так донять Саида, что тот вставил ее в расписание.

— Отменить, — приказала Авасарала.

— Вы уверены, мэм?

— Я не собираюсь полчаса слушать, как девчонка, которой я меняла подгузники, уговаривает меня поберечься. Скажете ей, что я устала и прилегла поспать.

— Да, мэм.

— Вы что–то хотели сказать, мистер Саид?

Саид кашлянул.

— Она — ваша дочь, мэм.

Авасарала улыбнулась. Впервые Саид ей возразил. Может, для маленького поганца еще есть надежда.

— Хорошо. Отдайте ей первый жетон на ужин из свободных.

— Это через три дня.

— Значит, через три дня, — кивнула Авасарала. Трасса прекратила разгон, ракетой выбросив ее в эвакуационный тоннель на скольки–то там сотнях километров в час. За полчаса так можно долететь до середины лунного диска. Движущееся тело продолжает движение. Кроме всего прочего, это была метафора. Продолжай двигаться, потому что, стоит дать себе отдых, неизвестно, сумеешь ли начать сначала.

Авасарала забыла, когда в последний раз медитировала. Раньше, если на работе бывало тяжело, она тратила на сеансы больше, а не меньше времени. Слушала, как шуршит в закоулках за носом дыхание, сливалась со своим телом на такой глубине, что все дерьмо оседало. Не забрось она медитации, не забыла бы, например, ободрить Гормана Ле. Страшно было подумать, сколько еще ляпов она допустила, даже не заметив.

Скоростной тоннель изогнулся, мягко прижав ее к борту машины. Она убеждала себя, что за войной и восстановлением ей просто некогда. Собственно говоря, так оно и было, но Авасарала слишком много лет знакомилась с собственным сознанием, чтобы не заметить, как морочит себя. Медитация существует, чтобы остаться собой, глубже испытать, что значит быть Крисьен Авасаралой. А сейчас она и так не сомневалась, что Крисьен Авасарала — мешок уныния, а значит, нафиг ее. Глубокая медитация, позволявшая точно, отчетливо пережить гнев, одиночество, боль и ужас, проигрывала крепкому джину с тоником и лишнему часу работы.

Потом разберется. Когда все устаканится.

Трасса начала тормозить, когда у нее звякнул ручной терминал. Саид выглядел смущенным, но не настолько, чтобы оставить ее в покое.

— Срочное сообщение с «Росинанта», мэм.

— Какого еще хрена нужно Джонсону?

— Не от полковника Джонсона. Отправлено капитаном Холденом.

Авасарала помедлила. Саид ждал в своем окне.

— Перешлите, — сказала она.

Пока она закрывала окно, Саид успел кивнуть. Авасарала переключилась на экран карта. Что бы там ни было, ей хотелось видеть происходящее, не щурясь. Появилось отмеченное красным сообщение. Она поняла, едва открыв его. Смерть читалась на лице у Холдена, как пропечатанная. И заговорил он сдержанно — так говорят в больницах. На похоронах.

Он кратко, без ненужных подробностей, изложил случившееся. «Пелла» атаковала. Они сумели отбить атаку Свободного флота. Фред Джонсон умер. А потом Холден, словно его самого хватил удар, уставился в камеру. Ей в глаза, хоть и не видел ее.

— Все собранные Фредом представители АВП ждут на Тихо. Мы идем туда, начинаем торможение. Но я не знаю, надо ли теперь туда нам, или вы пошлете кого–то другого. И долго ли они согласятся ждать. Я не знаю, что теперь делать.

Он покачал головой. Он молодо выглядел. Холден всегда выглядел молодым, но обычно — молодым и порывистым. Растерянность в его взгляде была новостью. Если растерянность не почудилась Авасарале, потому что засела у нее в сердце, в животе.

Сообщение кончилось. Терминал предложил ответить, но она сидела, держа его в руках, пока скоростная замедлялась и карт вливался в знакомые коридоры. Авасарала смотрела на свои ладони, как на чужие. Попробовала всхлипнуть — вышло натужно и непохоже. Не горе, а спектакль. Если бы картом управляла она сама, уже врезалась бы в стену или заблудилась в коридорах, не замечая, куда едет. Но машина знала дорогу, а ей в голову не пришло переключиться на ручное.

Фред Джонсон. Палач станции Андерсон. Герой флота ООН и предательский голос АВП. Она знала его десятки лет — лично и по слухам. Он был ей врагом, и противником, и случайным, ненадежным союзником. Та часть сознания, которая еще мыслила, отметила, как это странно — неправдоподобно, — что именно его смерть стала для нее каплей, переполнившей чашу. Она лишилась своей планеты. Дома. Мужа. Сохранись что–то из них, может быть, это бы ее не сломало.

Под ложечкой болело. Действительно болело, словно от ушиба, а не просто от слишком долго стискивавших тело чувств. Она потрогала пальцами, обвела границы боли, как ребенок изучает умирающую мошку. И не замечала, что карт остановился, пока Саид не открыл дверь.

— Мэм?

Она встала. Лунное притяжение представлялось не столько силой природы, сколько намеком. Его не отменишь силой воли или ударами сердца. Она снова заметила Саида и поняла, что забыла о его присутствии. Его отчаяние выглядело официозным, слишком картинным.

— Отмените, пожалуйста, всё, — сказала она. — Я буду у себя.

— Вам что–нибудь нужно, мэм? Вызвать врача?

Она нахмурилась в ответ, ощущая мышцы щек словно издалека. Телом приходилось управлять, как мехом с дистанционным контролем.

— А он поможет?

У себя в комнате она села на диван, сложила руки на коленях ладонями вверх. Как будто что–то держала. Вентилятор воздуховода гудел негромко и неровно. Как ветер в бутылочном горлышке. Бездумная, идиотская музыка. Она задумалась, замечала ли прежде его звук, — и сразу забыла. В голове было пусто. Будет ли иначе, налетит ли поток, унесет ли ее с собой? Или просто она теперь такая. Пустая.

Она не обернулась на стук в дверь. Кто бы там ни был, уйдет. Однако не ушли. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. И еще немножко. Саид, решила она. Или кто–то из адмиралов. Или какой–нибудь служащий вроде Гормана Ле просит разделить с ним тяжесть потерь и сомнений. Она ошиблась.

Кики уже не была малышкой. Внучка — самостоятельная взрослая женщина, хоть и юная. Кожа темная, как у отца, а глаза и нос от Ашанти. В цвете глаз отблеск Арджуны. Авасарала скрывала, как могла, но Кики не числилась среди ее любимиц. Ей трудно было терпеть критичную наблюдательность внучки. Кики прокашлялась. Женщины долгую минуту глядели друг на друга.

— Зачем пришла? — спросила Авасарала. Надеялась, что заставит ее уйти, — не вышло. Кики закрыла за собой дверь.

— Мама обижается, что ты опять перенесла встречу, — сказала она.

Ладони Авасаралы дернулись. Пальцы распрямились, ладони остались как были. Жест бессильного раздражения.

— Она тебя прислала мне выговаривать?

— Нет, — ответила Кики.

— А что тогда?

— Я за тебя беспокоюсь.

Авасарала злобно фыркнула.

— Что обо мне беспокоиться? В данный момент я самое могущественное лицо в системе.

— Именно поэтому.

«Не твое собачье дело», — подступило к горлу, но этого Авасарала не сказала. Боль в солнечном сплетении ушла глубже, вдавливаясь в кости и хрящи. Перед глазами все расплылось: слезы выступили, а малое тяготение не спешило стянуть их на щеки. Кики стояла у дверей, смотрела беспристрастно. Школьница перед директором в ожидании выговора. Она молча, помня о малой лунной гравитации, прошаркала к Авасарале, села рядом, опустила голову бабушке на колени.

— Мама тебя любит, — сказала она. — Просто не умеет выразить.