Пепел. Гори оно все...
Шрифт:
Она осторожно села рядом с ним на скамейку, ощущая, что даже в жаркий день чувствует озноб.
— Что произошло, Артур? — спросила она тихим шепотом, стараясь унять дрожь в голосе.
Он опустил голову, сцепив руки так сильно, что костяшки побелели. Лицо, обычно такое открытое, теперь было напряженным, и он избегал ее взгляда.
— Я совершил грандиозную ошибку, рыжик, — ответил Артур едва слышно, и каждое слово падало, как камень. — Феерическую ошибку…
Ее ладони мгновенно вспотели, пальцы сжали телефон так, что он впился в кожу. Она все поняла сразу — еще до того, как он продолжил. Удар был таким сильным, что на секунду в глазах потемнело,
— Артур… — слова застряли в горле, и она не знала, что сказать, что спросить. Хотелось кричать, требовать объяснений, но голос предательски дрожал.
— Прости, Аль… Прости… — выдохнул он, и его голос был полон боли, но это не приносило облегчения. — Я не должен был…
Она закрыла глаза, пытаясь справиться с морозом, который охватил ее изнутри, сжимая грудь так, что дышать было больно. Его слова, его тон — все подтверждало худшее. Она хотела закричать, что он не имеет права так с ней поступать, но вместо этого только эхом повторила:
— Да… Не должен был… Ты мне вообще ничего не должен…
Он потянулся к ней, с болью взяв за руку, но Альбина вырвала ладонь из его хватки, словно даже прикосновение обжигало. Она не хотела его тепла — не теперь, когда оно казалось ложью.
— Все в порядке, — сказала она, и ее голос был мертвым, лишенным жизни, как будто говорил кто-то другой.
— Нет… Знаю, что не в порядке… — Артур наконец поднял взгляд, и его глаза, полные вины и смятения, встретились с ее. — Но, Аль, ты же сама видишь… Мы разные… разные настолько, что…
Он замолчал, словно осознав, как банально и глупо звучат его слова. Но для Альбины они были как нож, вонзившийся еще глубже. "Мы разные". Эти слова она слышала от матери, от себя самой в моменты сомнений, и теперь они исходили от него — человека, который обещал, что их различия не имеют значения. Телефон снова завибрировал, и она, не глядя, сбросила вызов Димы, чувствуя, как внутри все рушится.
— Ты прав… — прошептала Альбина, и ее голос был пустым, как выжженная пустыня. Она смотрела на Артура, но видела не его — не того мужчину, чьи объятия были ее убежищем, чья улыбка заставляла сердце биться быстрее. Перед ней стояли все ее страхи, ожившие, реальные, неотвратимые. — Мы разные.
Он открыл рот, чтобы возразить, но она подняла руку, останавливая его. Ей не нужны были его слова, его попытки смягчить удар, который уже расколол ее мир. Она встала, чувствуя, как ноги дрожат, едва удерживая ее, и сделала шаг назад, словно физическое расстояние могло защитить от боли, раздирающей ее изнутри.
— Не надо, Артур, — сказала она, и боль была почти физической, скручивая живот и грудь в тугой, невыносимый ком. — Я глупая и смешная, но не тупая… Мне не надо говорить все десять раз — понимаю с одного.
— Аль, послушай! — Он вскочил, шагнув к ней, и в его голосе смешались отчаяние и вина. — Не ты глупая, так все получилось! Я… знаешь… — Он запнулся, проводя рукой по волосам, пытаясь успокоиться. — Я думал… Я действительно испытывал к тебе то, что не испытывал к другим. Но… я перепутал предчувствие любви с настоящим чувством…
Аль… Я знаю…— Достаточно, — тихо перебила она, и ее голос был холодным, как лед, хотя внутри все горело. — Пожалуйста, хватит. Не унижай ни меня, ни себя. Довольно того, что ты хотя бы честно сказал мне… Не делал из меня идиотку…
У нее были сотни вопросов, которые она могла бы задать. Почему он дал ей поверить? Почему обещал, что не уйдет? Что она сделала не так? Но она не произнесла ни одного. Какой смысл? Ответы ничего бы не изменили. Мать оказалась права — до ужаса, до тошноты права. Даже со сроком угадала, словно видела будущее. Эта мысль резала, как нож, но Альбина не позволила себе распасться. Не здесь, не перед ним.
— Аль… подожди… — прошептал Артур, шагнув ближе, его голос дрожал. — Подожди… Я не собираюсь… Ну, то есть… Аля…
Она остановилась, но не обернулась. Ее плечи напряглись, а пальцы сжали ремешок сумки так, что ногти впились в ладонь. Она заставила себя повернуть голову, глядя на него через плечо, но ее глаза были пустыми, как будто вся жизнь из них ушла.
— Есть что-то еще? — спросила Альбина, и ее голос звучал глухо, словно доносился из-под воды — или, скорее, из-под земли, где хоронили ее надежды. Она смотрела на Артура, но взгляд был пустым, как будто вся жизнь вытекла из нее, оставив только оболочку.
Он стоял перед ней, и в его глазах, обычно таких уверенных, теперь была боль — такая неподдельная, что на секунду ей захотелось поверить, что он действительно страдает. Что ему не все равно. Но эта мысль тут же утонула в холодной волне реальности, которая накрыла ее с головой.
— Ты все равно узнаешь… — прошептал он, и его лицо побледнело, как будто слова, которые он собирался произнести, жгли его изнутри. — Все равно… Аля… Я… я правда…
Она замерла, чувствуя, как сердце сжимается в предчувствии нового удара. И вдруг, как молния, ее осенило. Она поняла, еще до того, как он сказал. Это было так очевидно, так болезненно ясно, что она почти удивилась, как не догадалась раньше.
— Ты влюбился, — сказала она, и ее голос был странно спокойным, почти бесстрастным, хотя внутри все кричало. — Ты влюбился, да, Артур?
Он опустил взгляд, словно не в силах выдержать ее глаза, и кивнул. Его голос, когда он наконец заговорил, был едва слышен, как будто каждое слово вырывалось с трудом:
— Да… Влюбился, Аль… Так, что и дня без нее не могу. Даже отпустить на час не могу. Это как удар было… увидел — и очумел…
Альбина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она смотрела на него, на его сгорбленные плечи, на его лицо, полное вины, и не могла поверить, что это происходит. Не могла поверить, что человек, который еще недавно называл ее "рыжиком", обещал быть рядом, теперь говорит о другой с такой страстью, которой она никогда в нем не видела.
— За две недели? — спросила она, и ее голос дрогнул, выдавая боль, которую она так старалась спрятать.
Артур поднял глаза, и в них была смесь стыда и какого-то отчаянного признания.
— За два часа… — выдохнул он.
Эти слова ударили сильнее, чем все, что он сказал до этого. Два часа. Два часа, чтобы перечеркнуть все, что было между ними — ее надежды, ее доверие, ее любовь. Два часа, чтобы она, Альбина, стала для него лишь воспоминанием, ошибкой, которую он теперь пытался исправить своей честностью. Она хотела закричать, спросить, кто она, что в той, другой, такого, чего не было в ней самой, но горло сдавило, и она лишь сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.