Перебирая наши даты
Шрифт:
Разделение России и Украины — страшное несчастье для обеих сторон.
Кажется, стоял уже август, когда мы вступили в Польшу.
Всю ночь ехали колонной с полным светом. Свет фар упирался в сплошную завесу ливня. Иногда на поворотах вдруг высвечивались углы домов или развалины в приграничных местечках. Ни огонька, ни живой души. Продрогшие, в мокрых плащ — палатках мы ехали до рассвета. Он скучно мерцал за спиной. Перед нами нехотя расступилась мгла. Не останавливаясь, миновали Брест. По мосту пересекли Буг. Городок Тересполь.
Польша, — сказал мне лейтенант Иван Борисов, недавно к нам прибывший замполит
«Папа
Дом на Александровской площади в Москве (бывшей площади Борьбы), где прошло почти сорок пять лет жизни поэта.
Павел Коган. 1940. «Он верил в то, что судьба его поколения станет легендой»
Михаил Кульчицкий. Сентябрь 1941. «Высокого роста, статный, гвардейской выправки. Такой далеко бы пошел при русских императрицах».
Эту фотографию Д. Самойлов послал родителям с надписью: «Ваш сын в роли любимца публики. Первый день после войны».
И меня уже пуля не ранит И уже не убьет наповал».
Борис Слуцкий. 1939. «Он ходил, рассекая воздух. Он не лез за словом в карман»
Семен Гудзенко. 1940. «Он был одаренный поэт, тогда еще искренний»
«Илья Львович Сельвинский собрал чуть ли не всех способных молодых поэтов Москвы в семинаре при тогдашнем Гослитиздате».
Мария Петровых. «Она была хороша, хотя почему-то трудно ее назвать красавицей. Во внешности ее были усталость, одухотворенность и тайна»
Сергей Наровчатов. 1965. Рисунок Е.Афанасьевой.
«Заболоцкий — характер баховский. Конечно, баховский, с поправкой на XX век».
«Александр Твардовский стал выдающейся личностью нашего времени. Он принадлежит истории».
В гостях у Евгении Гинзбург (справа). Слева — Василий Аксенов. Вторая половина 1970–х.
Юрий Левитанский, Юлия Сидур, Давид Самойлов и Галина Медведева в мастерской Вадима Сидура.1969.
С Александром I Володиным. Ленинград. I 1972
С
Зиновием Гердтом среди артистов Таллинского русского драмтеатра. 1980
Урок стихосложения.
«Евтушенко — наиболее характерная фигура того времени. Он среднее арифметическое искусства. Он, если угодно, целый тип человека».
«Эпатирующая форма Вознесенского, не будучи официально признана и будучи официально охаяна, тоже стала фактором общественной борьбы за свободу вкусов»
Владимир Соколов. «Стихи читаю Соколова — Не часто, редко, иногда. Там незаносчивое слово, В котором тайная беда».
Николай Глазков. Рисунок В. Алексеева.
Леон Тоом.
«Прощай, мой добрый друг! Прощай, беспечный гений! Из всех твоих умений Остался дар разлук».
«Его стихи не просто известны двум поэтическим поколениям, но в творчестве многих он оставил свой след, много от него позаимствовали».
Лидия Корнеевна Чуковская. «У нее ясный, честный ум и талант дружбы».
С котом Максом.
«Солженицын один в России. И, может быть, второй не нужен».
«На этой картине я в пластилине».
«Милая жизнь! Протеканье времен. Медленное угасание сада.
Вот уж ничем я не обременен. Сказано слово, дописана сага».
«Осень. Уже улетели скворцы. Ветер в деревьях звучит многострунно. Грустно. Но именно в эти часы Так хорошо, одиноко, безумно».
Мы были за границей. В ту пору русское сознание до того отвыкло от пересечения границ, что невольно екнуло сердце, хотя местность за Бугом, селения и мелкие городки, представавшие перед нами в туманной пелене дождя, мало чем отличались от виденных.
Так или иначе, за последние годы (с 39–го) Россия несколько раз пересекала границы (туда и обратно) — Польша, Румыния, Финляндия, Прибалтика. В какое-то подспудное сознание закрадывалась возможность, а может быть, и необходимость пересечения границ.
В то утро это понималось, конечно, совсем иначе, чем сейчас. И скорее соответствовало чувству освобождения нашей земли от врага и — наконец-то! — осуществляющейся старой концепции — на чужой территории, — но малой ли кровью? Это еще как Бог покажет.