Перед праздником

Незаметно они вышли к берегу канала. Деревья свешивали над водой неподвижные ветки с осыпающимися листьями. Татьяна и Фролов вошли на горбатый мостик. Облака уплыли, взошла яркая луна. По гладкой маслянистой и тихой воде парами скользили лебеди. Время от времени лебеди опускали головы, что-то разыскивая. Вода тихо плескалась, мелкие круги шли в стороны. Светлое небо поглотило сияние звезд. Над Фроловым и Татьяной горела одинокая зеленая звезда. Залитые лунным светом, сиротливо склонялись поздние цветы. Было очень тихо.

В эту ночь Татьяна не спала, она старалась думать о детях, о погибшем муже, а перед глазами, помимо ее желания, вставал образ Фролова. Некрасивое, обыкновенное его лицо, изуродованное шрамом, почему-то казалось милым и родным. «Видишь, как мне грустно, — мысленно обращалась Татьяне к мужу. — Жизнь идет и идет... В сущности, я уже не такая молодая, мне давно не семнадцать, и я устала от одиночества. Война поглотила юность. Молодость проходит в одиночестве. Дети? Да, мне легче, у меня есть дети. Легче, чем многим другим».

На другой день Татьяна не спешила, как всегда в праздник, переделать все свои домашние дела. Накормив детей завтраком, она выпроводила их гулять на улицу. Потом долго сидела перед зеркалом, втирая в кожу лица подсохший, давно забытый крем. Несколько раз по-иному укладывала волосы, выбирая прическу. Придирчиво осматривала свои немногочисленные платья. Наконец выбрала то, что казалось наряднее. Примеряла его, подшивала, утюжила...

Татьяна не сознавалась себе, что с нетерпением ждет вечера. О встрече с Фроловым они не уславливались, но она не допускала мысли, что они могут не встретиться.

Вечером пришла Надя и, к удивлению Татьяны, очень спокойно отнеслась к предложению пойти на танцы в Дом офицеров.

Надя посмотрела на разгоряченное, помолодевшее лицо подруги, на котором не было и следа обычной холодной сосредоточенности. Потом не выдержала и лукаво спросила:

— А детей с кем оставишь?

Татьяна, не задумываясь и не замечая лукавства Нади, ответила:

— Сами улягутся, ничего страшного не случится. Валерка, — обратилась она к сыну, — ты уложишь Нину?

— Ладно, уложу, — пробурчал Валерка. Он лежал на диване, крепко обняв маленького длинноухого щенка. Щенок тыкался мордой в плечо своего хозяина. А тот гладил его и приговаривал: — Хороший мой, умный мой, любимчик мой! А ты куда уходишь? — неожиданно спросил он мать.

Татьяна на секунду задержала руку на голове: она надевала шляпку — и, не глядя на сына, ответила:

— В театр. — Потом добавила: — Мы с тетей Надей идем.

— Ну иди, только смотри не попади под трамвай, — голосом старшего сказал Валерка. — И знай, если ночью Кутика сбросишь с кровати, все буду делать тебе назло.

В вестибюле Дома офицеров было много народу. Но Татьяна сразу увидела Фролова. Он, не обращая внимания на окружающих, нетерпеливо шагал по диагонали. Не успела Татьяна решить, подойти ли к нему, как Фролов заметил их, поспешно подошел и сказал:

— Я приготовил для вас билеты.

Снова они весь вечер провели вместе.

Но не было уже у них той оживленной веселости, как на балу. Оба притихли, настороженные, словно прислушивались к чему-то им одним известному. Фролов уже не пел, а задумчиво смотрел на Татьяну да изредка говорил о разных пустяках. Не сговариваясь, они избегали друзей Фролова, уходили вдвоем в фойе, гостиные и молчали.

После одиннадцати к ним подошел Сахаров и сказал Фролову:

— Достаточно! Повеселились. — И совсем тихо добавил: — Завтра рано полеты.

— А если я приеду один попозднее?

— Дело твое, как знаешь.

И снова Фролов провожал Татьяну. Она предложила поехать на троллейбусе.

— Нет! — Он отрицательно качнул головой. — Пройдем парками, посмотрим лебедей. Это увидишь только в вашем городе.

— Да, лебеди и голуби — гордость нашего города. Они пережили с нами вместе даже войну.

Свет большого фонаря плавал в воде, точно луна. По черной воде парами бесшумно скользили лебеди. Татьяна напомнила Фролову:

— Идите, вам завтра надо рано, не выспитесь...

— Одно из трех, — невесело ответил он своей любимой поговоркой, не отрывая взгляда от плавающих птиц, — или я не высплюсь, или провожу вас.

Неожиданно в раскрытом окне соседнего дома послышались звуки рояля, и женский голос запел:

Где бы мой милый ни был Под осенним хмурым небом. Даже в любое ненастье Я сберегу наше счастье...

«Тоскует», — подумала Татьяна. На секунду перед ее глазами встала бескрайняя снежная равнина. Там, где-то в холодных снегах Заполярья, затерялась могила погибшего мужа. Фролов пристально смотрел на побледневшее лицо Татьяны. Когда умолкла в окне песня, он как бы шутя спросил:

— Что же вы затуманились?

— Просто так, — поспешно ответила Татьяна и, не успея как следует подумать, зачем она это делает, сказала: — Мой муж погиб пять лет назад на севере в геологической экспедиции. С тех пор я одна. Одна! — повторила она и испугалась: «Как же так! Зачем я сказала „одна“? А Валерка и Нина? Надо сказать, что у меня двое детей».

— Откровенность за откровенность, — грустно говорил Фролов. — Я тоже один. Моя жена была дочерью крупного специалиста, я женился на ней, когда учился в Академии, но кончилась моя учеба — и кончилась семейная жизнь. Жена категорически отказалась ездить со мной и покинуть Москву, а теперь она уже с другим. Впрочем, может быть, дело было даже не в Москве...

Долго они еще шли мимо парков и уснувших деревьев. У дверей своего дома Татьяна внимательно посмотрела на задумавшегося Фролова.

— Идите, — сказала она.

Фролов молчал.

— Идите, — повторила Татьяна чуть слышно, чтобы только не молчать. — Вам завтра рано лететь... Это, наверно, очень трудно?

— Вы много придаете этому значения. В сущности, мы делаем обыкновенное дело.

— Даже когда вы на высоте шести — семи тысяч летите со скоростью восьмисот километров в час?

Фролов рассмеялся и ничего не ответил.

Начал моросить дождь. Никому не нужными казались уличные фонари, освещавшие парк, усеянный листьями. Еще вчера листьев на земле не было, за одну ночь парк пожелтел, сникли цветы.