Передача лампы

Лучше оставить место, чтобы появлялись только подлинные люди.

Ошо, несколько лет назад моя хорошая подруга покончила жизнь самоубийством. Я встретила ее в Пуне, и она говорила мне вещи, которые я никогда не понимала, — это было другое измерение мира. Все избегали ее, они думали, что она сумасшедшая. Но она очень сильно меня любила. И однажды сказала мне: «У меня нет причин здесь болтаться. Теперь я получила послание. Есть нечто, что я должна сделать с помощью этого тела. После этого я покончу с собой». Ничего из того, что она описывала, я сама не испытывала — я не знаю, действительно это было или нет, поэтому не могу сказать, что она жила в своем собственном воображаемом мире. Но я никогда не видела, чтобы кто-то жил настолько искренне и полно. Она становилась все больше и больше никем.

Ошо, каждый раз, когда я чувствую, как на меня изливается твоя безмерная любовь и понимание, мне становится жаль ее. Она меня очень сильно любила и доверяла мне, но я совсем не смогла ее понять.

Жизнь не только такая, какой ты ее знаешь, какой ты ее чувствуешь, какой ты ее постигаешь. Она огромна. Она настолько огромна, она может запросто содержать в себе противоречия.

В ней много измерений.

Никогда не обвиняй никого в сумасшествии, потому что ты не можешь быть уверена: его сумасшествие — это высшая форма святости или нечто, что ты не способна понять.

Никогда не суди ни о ком как о человеке с богатым воображением, потому что это не твое дело — судить людей. Всегда полезно оставаться неосуждающей.

Сведущие люди пытаются понять людей — возможно, они переживают какое-то другое измерение жизни, какую-то другую сторону жизни, и, постигая их, вы станете богаче.

Осуждение останавливает вас.

Вы вешаете на кого-то ярлык сумасшедшего, и тогда нет необходимости понимать его.

Ваше постоянное осуждающее отношение не что иное, как закрыть себя в своем маленьком мире и держать любую другую возможность жизни за его пределами.

Научитесь быть открытыми. Научитесь быть уязвимыми. Старайтесь поставить себя на место другого человека.

В этом мире столько миров, сколько людей, каждый человек — это мир в себе самом. Не кожа отличает его от тебя, а его внутреннее переживание, его способ смотреть на мир.

Даже если человек совершает самоубийство, остерегайтесь, не судите.

Винсент Ван Гог, один из величайших художников современности, покончил жизнь самоубийством в возрасте тридцати трех лет, и прежде чем совершить самоубийство, он провел один год в сумасшедшем доме, потому что его друзья и семья — в особенности его младший брат — очень сильно волновались, что он сойдет с ума, что он может сделать что угодно.

В определенной местности Франции, думаю, в Арле, где солнце светит жарче и ярче всего, целый год он писал все возможные положения солнца: весь цикл картин только солнце, весь день, с утра до вечера. И доктора думали, переизбыток солнца свел его с ума.

Но и в сумасшедшем доме он продолжал писать, и вопрос в том, что картины, которые он написал в сумасшедшем доме, были лучшими из всех картин, что он написал до и после. За один год в сумасшедшем доме он написал свои лучшие картины.

А люди боялись, что он сходит с ума, — потому что его картины получались несколько причудливыми. Никто не мог понять, что они означают, какой в них смысл.

Одну из его картин — ее репродукцию — я видел несколько дней назад. Совсем недавно современные физики случайно обнаружили, что многие звезды, которые вы видите на небе, это спирали. Хотя вы не видите эти спирали. И он написал на одной из своих картин звезды спиралями. И каждый критик думал, что он сумасшедший, потому что звезды не спирали. Ван Гог ответил: «Что я могу поделать? Когда я хочу написать звезду, все мое существо говорит, что это спираль».

И через сто лет наука пришла к выводу, что они действительно спирали.

Что же из этого следует? Был этот человек сумасшедшим, или он на сто лет опередил свое время? Был этот человек сумасшедшим, или у него была определенная проницательность, которой не было у других и даже сейчас нет? Даже ученые, которые сделали это открытие, обнаружили это только с помощью новейших технических разработок; они не видят их как спирали, они это обнаружили с помощью приборов.

Возможно, у него было сознание, тотально отличающееся от сознания обычного человека.

Ясно одно: саньясин, ищущий истины, не должен быть судящим. Он должен позволять всем быть собой, не вынося в своем уме приговор, правильно это или неправильно.

После сумасшедшего дома Винсент Ван Гог написал свою последнюю картину, снова посвященную солнцу. И он написал короткое письмо своему брату: «Моя работа закончена. Я писал цикл всех положений солнца. Только одна картина осталась незаконченной, потому что ты насильно положил меня в сумасшедший дом, а они запретили мне писать солнце, потому что думали, что это солнце свело меня с ума. Теперь я освободился, я дописал картину, закончил ее. Моя работа закончена. Я чувствую себя полностью удовлетворенным. Теперь в этом теле нет необходимости, поэтому я кончаю жизнь самоубийством».

Кто может сказать, правильно было совершать это самоубийство или неправильно? У кого есть право это говорить?

Миллионы людей живут бесполезно, и никто им не говорит: «Для чего ты живешь?»

Я знал одного профессора в отставке, который время от времени встречался мне утром на дороге, когда я выходил на прогулку. И он задавал мне один и тот же вопрос, тысячи раз. Когда бы мы ни встретились, он говорил:

— Послушай, — а он был профессором философии, вышедшим на пенсию, известным человеком, который написал много книг. — Скажи мне только одно. Я не могу найти ни одной причины, чтобы продолжать жить. Ты можешь мне помочь?

— Если ты не находишь никакой причины, чтобы продолжать жить, то почему ты живешь? — обычно спрашивал я.

— В том-то и трудность. Я также не могу найти никакой причины, чтобы покончить с собой. Я стою перед такой дилеммой, и никто не может мне помочь. Люди думают, что я схожу с ума, и впервые я чувствую полную ясность, что у меня нет причины и умирать. Помоги мне как-нибудь!

— Если я помогу тебе покончить с собой, я совершу преступление, ты уйдешь, но я буду в тюрьме. Так что этим способом тебе сложно помочь. Что касается жизни, я тоже не вижу смысла тебе жить дальше, потому что ты на пенсии, у тебя нет жены, у тебя нет детей, у тебя нет друзей; ты уже в довольно преклонном возрасте, живешь один в холодном доме, ни уюта, ни любви, ни тепла, никого, кто мог бы о тебе позаботиться. Ты стал слишком слаб, ты ничего не можешь делать сам. Тебе приходится есть тухлую пищу из гостиницы. У тебя слабое зрение, ты не можешь больше читать, ты не можешь больше писать. Поэтому ты ставишь и меня перед дилеммой.

У тебя, безусловно, нет причины жить. А насчет того, чтобы покончить с собой, я не знаю, что происходит после самоубийства, поэтому я не могу сказать, будет это благоразумно, будет лучше или будет хуже. Поэтому, извини, пожалуйста, но не докучай мне этим вопросом. Спроси меня что-нибудь еще, что хочешь.

— Я не хочу больше ни о чем спрашивать. Это единственный вопрос.

И все-таки он совершил самоубийство.

И он написал мне письмо. В своем письме он сказал: «Я пишу тебе, потому что я не думаю, что кто-то еще сможет это понять. Они все будут осуждать, но никто не поймет. Я пытался изо всех сил найти причину, чтобы жить, но не смог, а жизнь становилась все труднее и труднее, это было жалкое существование. Я не нашел никакой причины, чтобы покончить с собой, но по меньшей мере одно было в пользу самоубийства — то, что это будет хотя бы новый опыт, а не старый дрянной каждый день. Годами я крутился в колесе. По крайней мере, что-то новое — лучше или хуже, как бы то ни было, — но что-то новое».