Перегрин

Если поменять одежду, язык на английский и поставить палатку побольше, то решил бы, что передо мной вербовщики в армию США. Как-то в конце двадцатого века застрял я в порт Бостон из-за того, что на моем судне сломался механизм закрытия трюмов. Гуляя по городу, увидел палатку вербовщиков в военно-морской флот и решил подурковать, попробовать, смогу ли подписать контракт? В то время мне было сорок лет, и я был уверен, что не пролезу по возрасту. Оказалось, что у меня еще два года в запасе. И то, что я иностранец, не смутило вербовщиков. В то время у пиндосов существовала контрактная система для иностранцев. Мне предложили пройти за три часа тест из двух сотен вопросов. Сказать, что тест был для дебилов — ничего не сказать. А какие еще могут быть при таком дебильном населении и системе школьного образования «хочу — учусь, не хочу — не учусь»?! Я уложился в два часа, и только потому так долго, что некоторые вопросы просто не мог понять, не предполагал такую степень тупости, и набрал столько баллов, что сержант, занимавшийся мной, спросил удивленно, а точно ли я хочу служить в армии? Видимо, таким слишком умным даже в американском университете нечего делать. Я сказал, что еще не решил окончательно, и на следующий день не пришел сдавать тест по физической подготовке. Знал бы, что меня ждет, обязательно бы завербовался в морскую пехоту или зеленые береты и отслужил контракт. Тогда сразу был бы с нынешними римскими дебилами на одной волне.

Гай Публий Минуций стоял возле вербовочной палатки вместе с двумя сослуживцами и весело обсуждал вчерашнюю попойку и драку с преторианцами из другой когорты. Если бы я не знал обратное, то решил бы, что римская армия — сборище драчливых пьяниц. Увидев меня, он искренне обрадовался.

— Это тот самый варвар, с которым мы были гладиаторами! — представил меня Гай своим товарищам.

Видимо, рассказывал обо мне только хорошее с их точки зрения, потому что посмотрели на меня с уважением. Еще больше зауважали, когда рассказал о сражении на реке Мутул и о том, что представлен в дупликарии.

— Добычи много взяли? — первым делом поинтересовался Гай Минуций.

— Много, — ответил я. — Ищу теперь, где продать подороже трофейные кольчуги, шлемы и гладиусы, захваченные когда-то нумидийцами у нашего Третьего легиона. Думал, в Риме больше заплатят, а здешние торговцы цену предлагают даже ниже, чем в Остии.

— Да, нашим ушлым торговцам палец в рот не клади! — радостно воскликнул мой бывший сокамерник, будто услышал самый лучший комплимент в адрес любимого города. — Ты говоришь, оружие и броня легионовские? Тогда сведу тебя с нашим снабженцем. Он даст намного больше торговцев, но надо будет поделиться с ним.

— Если будет выгодно, почему не поделиться?! — произнес я.

Судя по степени коррупции, Римская республика вступила в фазу загнивания.

— Он был здесь, выдавал проездные, — сообщил мой бывший сокамерник. — Пойдем поищем его.

Снабженец оказался невзрачного вида низкорослым мужчиной, замотанным в тогу с вытканной пурпурной полосой, обозначавшей принадлежность к аристократическому роды. В этой одежде он показался мне мальчиком, который замотался в штору, чтобы восхитить понравившуюся девочку-соседеку. Звали аристократа Примус Сициний.

Презрительно выпятив нижнюю губу, он выслушал Гая Публия Минуция и, словно с трудом выплевывая слова, выдавил из себя:

— Мне надо посмотреть.

— Они на либурне, которая стоит ниже моста, по пути в город, — сказал я.

— Тогда поехали, — скомандовал Примус Сициний.

Поехал один он в портшезе, который сейчас называется лектикой, из лакированного красного дерева и с красными плотными шерстяными занавесками, который несли четыре раба, причем два шли впереди один за другим между рукоятями, и два так же сзади. Каждая пара держалась одной рукой за разные рукояти, а другой придерживала шест (ассер), положенный им на разные плечи, к которому между ними на веревках были подвешены рукояти. То есть основная тяжесть ноши ложилась на плечи, а руками только помогали себе. Впереди шел здоровенный мускулистый негр в набедренной повязке и с длинным посохом и разгонял тех, кто не сразу понял, что надо уступить дорогу аристократу. Мы с Гаем шли за ними, обмениваясь новостями. Мой бывший сокамерник рассказал, какая у него скучная служба в преторианской гвардии. Есть люди, которые не могут подолгу находиться на одно месте, на одной работе, с одной женщиной…

Слезать с лектики и подниматься на либурну Примус Сициний не стал, приказав принести товар к нему. При всех замашках к делу он относился серьезно, требовал, чтобы каждую вещь показывали со всех сторон, кое-что трогал руками, вопросы задавал толковые. Убедившись, что втюхивают не фуфло, быстро подсчитал в уме и назвал сумму, за которую я распишусь, и вторую, которую получу на руки и которая была почти на двадцать процентов больше, чем предлагаемая торговцами.

— Согласен? — спросил он напоследок таким тоном, будто ждал проявления скотской неблагодарности.

— Да, — ответил я.

— Тогда грузи на мула и вези за мной, — приказал Примус Сициний.

Мулы и их хозяева стояли у крепостной стены, ожидая нанимателей. Я жестом подозвал ближнего погонщика. У его мула были по бокам закреплены две вместительные корзины, в которые влезли все мои товары.

Я предполагал, что придется заплатить стражникам на воротах за провоз товаров в город, но Примус Сициний коротко бросил им:

— Это на нужды преторианской гвардии.

Видимо, его хорошо знали, потому что сразу отступили, занялись другими.

Отвезли купленное домой к аристократу. Это было внушительное одноэтажное строение из туфа и мрамора с большим двором перед ним, небольшим внутренним и садом за ним. Побывать в доме мне не удалось, но не ошибусь, если скажу, что комнат в нем десятка два или даже три. Рабы забрали товар из корзин и перенесли в кладовую. Я заплатил сестерций погонщику, отпустил его, а сам остался с Гаем Публием Минуцием в большом дворе ждать денег. Мало того, что нас не пригласили в дом, так еще и не угостили вином, как принято. Ждать пришлось с полчаса. Давно я не чувствовал себя таким ничтожеством.

Деньги принес секретарь — пожилой мужчина высокого роста с худым, аскетическим лицом — и сперва потребовал подписать купчую. Сумма в ней оказалась выше той, что объявил мне Примус Сициний. Я не стал возникать, потому что обворовывает Республику, а не меня. Со мной расплатились сполна, причем золотыми монетами, которые называют ауреусами (от аурум — золото). Каждая была с зазубриной, свидетельствовавшей, что вся из золота. Римляне научились делать фальшивые монеты, искусно покрывая золотом или серебром свинец и медь, причем творилось это на государственном уровне, когда в казне не хватало денег. Народ сразу придумал противоядие — надрубал монеты, чтобы проверить и продемонстрировать их качество. Все равно ауреусы шли, как весовые единицы, внешний вид никого не интересовал. Их обменивали на двадцать пять денариев, или сто сестерциев, или четыреста ассов.

— Не подскажешь надежного ростовщика? — спросил я секретаря.

На либурне мне рассказали историю, как старый опытный легионер попал в плен к галлам и освободился, благодаря свидетельству о вкладе, выданном римским ростовщиком. Купец, торговавший с римлянами, заплатил выкуп за воина под залог этого свидетельства, а по прибытию в Рим они рассчитались. Побывав в рабстве, я стал чрезмерно предусмотрительным, поэтому решил подстраховаться и таким способом. Тем более, что денег у меня сейчас больше, чем надо на данный момент, а оставлять все у Поллы несерьезно. Женщина способна бессмысленно и беспощадно потратить любое количество денег. В чем я убедился во время захода в Мизен по пути в Рим. От оставленной мной внушительной суммы сохранилось полтора десятка сестерциев, и только потому, что Полла была уверена, что вернусь я не раньше, чем через месяц. Иначе бы спустила и эти деньги.

— Магон Карфагенянин, сидит на Римском форуме, — сухо ответил секретарь.

21

Магону Карфагенянину было года тридцать два. Нос имел выдающийся — большой, толстый и с бульбой на конце, словно поклеванной мелкой птицей, который не терялся даже среди густой черной курчавой растительности, покрывавшей лицо почти до глаз и свисавшей косичками от подбородка до груди. Глядя на этот нос, я сделал вывод, что сефарды — это потомки карфагенян. Туника на ростовщике была простенькая, скажем так, среднего ценового диапазона, а поверх нее толстая шерстяная накидка типа пончо в красно-черную клетку, хотя было не холодно. Зарабатывал на жизнь Магон не на самом выгодном месте, в начале площади, а в глубине ее, в одном из закоулков, образованных лавками, построенными вкривь и вкось. При всей любви римлян к строгой архитектуре и прямоугольной планировке улиц, в своей столице они будто сходили с ума, беспредельничали, как умели. Сидел ростовщик на низкой трехногой табуретке с большой кожаной подушкой на сиденье, старой, потресканной, свисающие углы которой были похожи на высохшие, ослиные уши, в тени лавки, в которой торговал благовониями его близкий родственник, судя по носу лишь немного меньшему. Перед Магоном Карфагенянином стоял столик, расчерченный параллельными линиями, которые использовали в той же роли, что и проволоку на счетах, двигая по ним камешки или мелкие монетки.