Перекрестки

Она достаточно знала о “Перекрестках” по рассказам Клема, чтобы одеться попроще, но Джинни она не сторож. Джинни заехала за ней на подаренном родителями серебристом “мустанге”, густо накрашенная, в классических брюках и дорогом парчовом жилете. Бекки ее пожалела, но была не против выделиться на фоне разряженной подруги. Зал “Перекрестков” был битком набит ребятами, которых Бекки знала только по имени, многим дружески улыбалась в классах и коридорах и даже не мечтала оказаться с ними в одной тусовке. В дальнем углу кишели чьи-то тела, точно играли в “Твистер” и вдруг упали, и в самом низу этой кучи ее брат Перри, раскрасневшись от удовольствия, отбивался от щекочущей его толстухи в комбинезоне – что ни говори, необычное зрелище. Бекки и Джинни сели возле двух своих прежних подружек из Лифтона. Одна из них, Ким Перкинс, бывшая чирлидерша, которая увлеклась наркотиками, беспорядочными половыми связями и отбилась от команды, сейчас обняла Бекки в знак приветствия и погладила по голове, точно это Бекки, а не Ким сбилась с пути. Ким хотела обнять и Джинни, но та выставила руку: не надо.

И началось. Внизу, в зале собраний, Бекки вместе со всеми участвовала в групповых занятиях, потому что Джинни этого делать не могла. Когда нужно было приклеить себе на спину лист газетной бумаги и фломастером написать что-то на спине у товарища, Бекки раз за разом карябала “Буду рада с тобой подружиться! ? Бекки”, останавливаясь лишь когда писали у нее на спине, а Джинни в нарядных брюках грустила в сторонке и хмуро поглядывала на ее фломастер, точно не понимала, как эта штука работает. Потом группа образовала кружок из пересекавшихся тел: все легли, положив голову на живот соседу. Особого смысла в этом упражнении не было, разве что посмеяться вместе, чувствуя, как подскакивает твоя голова на чужом смеющемся животе, а у тебя на животе подскакивает голова другого, но Бекки, лежащей меж двумя парнями, с которыми она прежде не обмолвилась словом, показалось странным, что вокруг нее всю жизнь были чьи-то животы, столь же знакомые тем, кому принадлежали, как ей знаком ее собственный, и все эти животы можно было потрогать, но никто почти никогда их не трогал. Странно, что возможность есть всегда, а пользуются ею редко. Когда упражнение закончилось, Бекки даже расстроилась.

– А теперь разобьемся на группы по шесть человек, – сказал Рик Эмброуз. – И я хочу, чтобы каждая группа поговорила о том, в чем мы допустили ошибку. О том, за что нам стыдно. А потом я хочу, чтобы каждый из вас рассказал о поступке, которым гордится. Смысл в том, чтобы слушать, понятно? Слушать внимательно. Встретимся здесь в девять.

Не желая оказаться в группе, где она никого не знала, Бекки, оставив Джинни одну, ринулась в ту, которую собирала Ким Перкинс. Друг Перри, Дэвид Гойя, хотел было присоединиться к группе Ким, но Рик Эмброуз преградил ему путь. Бекки не ожидала, что Рик Эмброуз тоже будет выполнять упражнение. Вместе с остальными она пошла наверх и села в коридоре у кабинета отца. При виде его имени на двери у нее сжалось сердце оттого, как она поступила с ним. Она имеет полное право прийти в “Перекрестки”, но предательство есть предательство.

Рик Эмброуз оказался не так ужасен, как рисовала его родительская демонология. Он скорее походил на черноусого сатира на копытцах-каблуках. Следуя собственным наставлениям, Рик внимательно слушал хулигана (Бекки знала его только в лицо), который рассказывал, как, схлопотав по физике пару с минусом, перебил из рогатки все окна в Лифтоне, слушал рассказ, как Ким Перкинс в летнем лагере занималась сексом с вожатым, чья девушка была вожатой у Ким.

– И ты считаешь это ошибкой, – резюмировал Эмброуз.

– Конечно, я поступила плохо, – согласилась Ким.

– Вот слушаю я тебя, – продолжал Эмброуз, – и то, что я слышу, больше похоже на похвальбу. Кто еще с этим согласен?

То, что слышала Бекки, было больше похоже на изнасилование несовершеннолетней. О Ким давно ходила дурная слава, но Бекки не верила сплетням. Бекки на три года старше, чем была Ким в том летнем лагере, а она еще даже ни с кем не целовалась. О чем же рассказывать, когда подойдет ее очередь? Она никогда не отличалась безрассудством.

– Мне понравилось, что я его соблазнила, – сказала Ким. – Что это было так просто. Наверное, я этим гордилась. Но когда я вернулась в отряд и увидела его девушку, мне стало ужасно стыдно. И стыдно до сих пор. Мне противно, что я оказалась способна так поступить просто потому, что подвернулась возможность.

– Ну вот, я опять это слышу, – вставил Эмброуз. – Бекки?

– Да, я тоже это слышу.

– Не хочешь рассказать нам о себе?

Она открыла рот, но не выдавила ни слова. Эмброуз и остальные ждали.

– Вообще-то, – сказала она наконец, – прямо сейчас мне стыдно из-за того, как я обошлась с моей подругой Джинни. Я уговорила ее пойти сегодня со мной, а она куда-то ушла.

Бекки опустила глаза. В церкви было очень тихо, другие группы разбрелись, издалека доносился шепот их покаянных признаний.

– Наверное, она пошла домой, – предположила Ким.

– Ладно, вот теперь мне стыдно по-настоящему, – сказала Бекки. – Она моя лучшая подруга, а я… Наверное, я плохая подруга. Куда бы я ни пришла, мне все время хочется нравиться, и сегодня я здесь впервые и хочу всем понравиться. Мне следовало бы уделить внимание Джинни.

Сидевшая рядом девушка, на чьей спине Бекки писала, не зная ее имени, нежно взяла ее за плечо. Бекки вздрогнула и даже, кажется, всхлипнула. Пожалуй, ситуация не предполагала таких сильных чувств, но в “Перекрестках” ей почему-то не хотелось скрывать чувства. “Я хочу всем нравиться” – самое честное признание в ее жизни. Бекки осознала, что сказала чистую правду, наклонилась вперед, дала волю чувствам и почувствовала на себе другие прикосновения – в знак одобрения и утешения.

Воздержался один Эмброуз.

– Чего же ты ждешь? – спросил он.

Бекки вытерла нос.

– В каком смысле?

– Почему не идешь искать подругу?

– Сейчас?

– Да, сейчас.

Серебристый “мустанг” по-прежнему был на стоянке. Бекки подошла к водительской двери, Джинни завела мотор, убавила звук (по радио WLS передавали “Спасите страну” [12] ) и опустила стекло.

– Прости, – сказала Бекки. – Можешь меня не ждать.

– Ты остаешься!

12

Песня певицы Лоры Ниро (1947–1997).

– А ты точно не хочешь вернуться? Обещаю, что больше тебя не брошу.

“Так идите скорее к славной реке”, – пропело радио. Джинни покачала головой.

– Я думала, ты пришла сюда только потому, что Таннер тебя подбил.

– Он подбил меня попробовать. А не заглянуть на часок.

– Мне и часа хватило за глаза.

– Прости.

– Я не сержусь, – ответила Джинни, – но честное слово, Бекс, даже не пытайся увлечь меня разговорами о религии.

Бекки же, к собственному удивлению, увлеклась. Началось все со скуки и желания нравиться, но даже в тот первый вечер ей пришлось общаться с ребятами, кому в жизни повезло меньше, чем ей, пришлось выслушивать их, пришлось в ответ объяснять, что она за человек, не прикрываясь статусом, и таким образом ей, как и обещал Таннер, пришлось узнать о себе кое-что новое и не всегда лестное. Казалось, “Перекрестки” вообще не имеют отношения к религии – вокруг ни одной Библии, за весь вечер ни слова об Иисусе, – но и в этом Таннер оказался прав: Бекки обнаружила в себе первые проблески духовности, просто стараясь говорить правду, не скрывать чувств и поддерживать других людей, когда те стараются говорить правду и не скрывать чувств. Не зря Клем верил, что она глубокая личность.