Перекрестки

Среди мамочек на детской площадке Бекки не оказалось, не было ее и за столами для пикника. В глубине парка располагалось бейсбольное поле с ограждением. Взрослые молодые мужчины, некоторые по пояс голые, играли в софтбол. На базе отбил подачу, послав мяч высоко над головой левого филдера, мерзкий тип, которого Клем помнил по старшим классам, Кент Кардуччи. Он вскинул кулак и с животным ревом побежал к первой базе.

Девушки (там, где такие парни, непременно толпятся девушки) стояли вдоль линии первой базы, вокруг алюминиевых трибун. На нижнем ряду возле Джинни Кросс расположилась Бекки. Выше прочих, такая же очаровательная, как прежде, точно королева среди придворных. Девушки ниже ростом сидели по-турецки на траве у ее ног, одна из них держала за ручки стоящего ребенка.

Первой Клема заметила Джинни Кросс. Схватила Бекки за плечо, и та тоже его увидела. Мгновение Бекки недоуменно глядела на Клема. Потом бросилась ему навстречу. Он раскрыл объятия, но она остановилась чуть поодаль. На ней была вельветовая куртка, некогда принадлежавшая Клему. Бекки улыбалась скорее недоверчиво, чем радостно.

– Что ты здесь делаешь?

– Приехал тебя повидать.

– Ух ты.

– Можно тебя обнять?

Она не вспомнила шутку, но шагнула к нему, обняла его одной рукой и тут же отстранилась.

– Все съезжаются домой на Пасху, – сказала Бекки. – И ты тоже.

– Я не думал о Пасхе. Я приехал увидеть тебя.

Кент Кардуччи на поле крикнул какую-то гадость.

– Идем, познакомлю тебя с Грейси. – Бекки подбежала к девочке, подхватила на руки. – Грейси, познакомься с дядей Клемом.

Малышка зарылась лицом в шею Бекки. Наверное, Клем показался ей волосатым чудовищем. Он поймал себя на том, что до этой минуты толком не верил, что сестра родила ребенка. Девочка была изящная, волосики, на макушке тоненькие и редкие, густели на висках: новый маленький человек, ех nihilo, ее мать сама почти ребенок. Клем помнил Бекки, когда той был годик. На его глаза вновь навернулись слезы.

– На, подержи, – сказала Бекки. – Она не сломается.

Под взглядами подруг Бекки он взял Грейси на руки. От малышки в свитере исходило тепло, ее переполняла энергия, она извивалась, тянулась к матери. С тех пор как Джадсон вырос, Клему не доводилось держать на руках детей. Он осторожно покачал племянницу, стараясь отсрочить неизбежный плач, но улыбающаяся Бекки не сводила глаз с дочки, словно напоминала, с кем ей лучше. Девочка захныкала, и Бекки взяла ее.

Клем не так представлял себе обстоятельства их воссоединения: на поле кишели парни, мускулистые от спорта, а не тяжелой работы, у алюминиевых трибун выстроились красавицы на любой вкус, одни из “Перекрестков” (Кэрол Пинелла, младшая сестра Салли Перкинс), другие из команды чирлидеров, большинство приехало из колледжей на каникулы, минимум одна так и осталась в Нью-Проспекте, и ни одна из них не сумела бы даже представить себе тот мир, в котором Клем прожил два года. Рубашка провоняла, джинсы в андской грязи, его тянет в деревушку Куэйяров. Нью-Проспект не изменился, Бекки явно оставалась душой его общества, Клем же и раньше держался в стороне, а теперь отодвинулся еще дальше. Ему хотелось поболтать с Джинни Кросс, она манила его сильнее прежнего, но Клем чувствовал себя настолько чужим, что стоял за оградой поля, наблюдал, как люди, которых он терпеть не может, играют в софтбол, и ждал, когда Бекки найдет для него время.

Грейси спала в хлипкой коляске, которую Бекки подкатила к ограде.

– Кое-кому нужно поменять подгузник, – сказала она. – Проводишь нас до дому?

– А ты как думаешь?

– Не знаю.

– Я приехал ради тебя. Получил твое письмо – и вернулся.

– А, ясно.

Она покатила коляску к тротуару, Клем двинулся следом.

– Я рад, что ты носишь эту куртку.

– Точно, – сказала Бекки, – она же твоя. А я так давно в ней хожу, что уже и забыла.

На тротуаре она нагнулась, всмотрелась в дочь.

– Красавица, – заметил Клем.

– Спасибо. Ты не представляешь, как я ее люблю.

Прямо перед ним стояла сестра, которую он любил больше всего на свете, такая же, какой ее помнил Клем, но его неожиданное появление, похоже, ничуть ее не тронуло. Бекки, поглядывая на Грейси, шагала с коляской к выходу из парка, и Клем испугался, что снова ошибся и лучше бы ему было остаться в Трес-Фуэнтесе убирать картофель.

– Бекки, – наконец произнес он.

– Что?

– Прости, что я пытался учить тебя жить.

– Ничего страшного. Я тебя прощаю.

– Я не хочу тебе мешать. Об одном прошу: дай мне возможность снова стать частью твоей жизни.

Она словно не слышала его и, пока они переходили Хайленд-стрит, не сказала ни слова. Вдали, у дома, замаячили высокие дубы. Клем подумал, что Бекки так его и не простила.

– Ты уже был дома? – спросила она.

– Нет. Сначала хотел повидаться с тобой.

Она кивком отметила эту честь.

– Мама недавно заходила. Заявилась без звонка. Приглашала нас завтра на ужин. Пыталась внушить мне чувство вины – мол, это последняя папина Пасха в Нью-Проспекте.

– Ну, в этом она права.

– Но я уже пригласила к нам родителей Таннера. Это первая Пасха Грейси. Я купила окорок.

Клем почувствовал, что его проверяют – ждут, что он возразит: годовалому ребенку, в отличие от их с Бекки родителей, все равно, Пасха или ночь Гая Фокса.

– Так почему бы, э-э, не позвать и маму с папой?

– Потому что они придут с Перри, а это уже не праздник. Рядом с ним задыхаешься, даже если он сидит молча. Стоит заговорить о чем-то, что никак не связано с ним, как он тут же вклинится и заметит, мол, мне так плохо, или вставит что-нибудь невпопад, лишь бы привлечь к себе внимание, а родители во всем ему потакают.

– Он болен, Бекки.

– Безусловно. Я понимаю, почему они так с ним носятся. Но его болезнь отравит родителям Таннера весь вечер, а это несправедливо.

– Папа с мамой мирятся с этим каждый день.

– Да. Я не сомневаюсь в том, что им тяжело. Но это их сын, не мой, и я как сестра уже выполнила свой долг. И не обязана общаться с Перри еще и в праздник.

Клем еле удержался, чтобы не возразить. Соблюдать первое правило Бекки – уважать ее отношение к родителям – будет нелегко. Но она же не запрещает ему быть к ним добрым.

Бекки словно догадалась, о чем он думает, остановилась, повернулась к нему.

– Ты придешь к нам на ужин? – спросила она.

– Сегодня?

– Нет, завтра. На Пасху. Я тебя приглашаю.

У него невольно екнуло сердце. Но это ловушка. Он так долго отсутствовал дома, что жестоко будет уйти от родителей на Пасху, и Бекки это понимала.

– Не знаю, – ответил Клем.

Она отвернулась с деланным равнодушием. Он попросил дать ему шанс, она дала. Клем еще не сообразил, правда ли она хочет с ним общаться или всего-навсего испытывает его преданность. Но ему было ясно одно: в его отсутствие Бекки не лишилась власти, как он полагал, а стала еще сильнее. У нее чудесная дочка, верный муж, обаяние и популярность, и ей ничего не надо ни от родителей, ни от Клема. Условия диктует она.

– Я подумаю, – пообещал он, хотя уже знал, как поступит.