Перелом

— Смотрите, нам уже и пороха не надо!

— Молодцы. Когда можно будет запустить в производство?

— Есть проблемы с эксплуатацией — смола ведь может размягчиться и потечь… Может — в артиллерийских снарядах такое пригодится?

— Может… А каучук не пробовали? — в голове снова всплыл небольшой фактик про современные мне ракеты.

— Хм… в принципе, в нем тоже есть углерод и водород… надо попробовать…

— Попробуйте. — в принципе, натуральный каучук у нас тоже был — мы восстановили в местных колхозах и совхозах довоенный объем посадок каучуконосов — гваюлы, коксагыза и таусагыза — до войны эти растения Средней Азии выращивались в том числе и в БССР, и адаптировал их к условиями Европейской части СССР никто иной, как академик Лысенко. Вот мы и подхватили это дело, заодно восстановив и переработку каучука на Бобруйском химзаводе — местный каучук перерабатывали здесь начиная с тридцать седьмого года.

Так что ракетчики попробовали, и у них получилось — небольшие шашки, что они отлили из смеси каучука, алюминиевой пудры и перхлората аммония, и затем нагрели для затвердевания, горели ярко и мощно.

Получалось, что при объеме перхлората в семьдесят процентов, алюминия — в двадцать и десяти — каучука, удельный импульс был почти две с половиной тысячи ньютонов в секунду на килограмм топлива, температура горения — три с половиной тысячи градусов, и скорости горения — от семи до шестнадцати миллиметров в секунду. То есть показатель степени — ниже, чем у баллиститных порохов. И это был не предел — наши ставили опыты с добавлением взрывчатки — ДНТ, ТНТ, гексогена — так там удельный импульс и температуры получались еще выше, а скорость горения — ниже. То есть ракета могла лететь на большее расстояние с меньшим запасом топлива. Самое главное — получалась очень технологичная схема изготовления шашек — вместо прессования их можно было отливать в формы — кажется, мы получали массовое производство ракетной техники. Не знаю, насколько оно нам было нужно в данный момент, но на будущее точно пригодится — хотя бы в качестве средства быстрого развертывания мобилизационных мощностей.

Но наши ракетчики пошли еще дальше. Действительно, а чего мы отливаем шашки в формы, затем формируем из этих шашек заряд, затем вкладываем его в корпус… Почему бы не отливать сразу в корпус? К сожалению, эту мысль высказал один из "студентов", поэтому поначалу к ней отнеслись прохладно, но, вместе с тем, идея не выглядела совсем уж бредовой. Даже наоборот. Поэтому на очередном техническом комитете все-таки решили проверить и ее. И по мере реализации этого решения скепсис все уменьшался и уменьшался. Поначалу был затык с тем, как формировать центральный канал. Вставили стержень, залили с ним, а потом вытащили. Ну, не сразу — он все-таки схватился с топливом, так что первую шашку разломали и затем сожгли как мусор. Потом стали вставлять стержни, обмазанные графитом, солидолом — в общем, чтобы его можно было потом вытащить — и дело пошло. А новое топливо, заливаемое по-новому, показало просто отличный результат. Оно ведь плотно примыкало к стенкам камеры сгорания и защищало их от жаркого пламени. Получалось, нам снова можно было вернуться к старому варианту стенок, а то с такими температурами только на теплозащитной обмазке мы теряли более трех килограммов веса, а сам корпус требовалось бы делать чуть ли не сантиметр толщиной. Дополнительным бонусом был более плавный ход ракеты — из-за более медленного сгорания шашка горела дольше, соответственно, возрастала дальность ракеты. А технология заливки позволяла делать шашки, в принципе, любого диаметра. Мы, правда, не стали впадать в гигантоманию, ограничившись нашими существующими калибрами. Но и так — дальность действия повысилась чуть ли не в три раза — твердое топливо одновременно делало стенки корпуса более жестким и защищало их от жара почти до самого конца работы двигателя, а практически полное заполнение камеры сгорания позволяло запихнуть в сравнительно небольшие корпуса значительное количество топлива — если раньше было пустое пространство между шашками, между шашками и корпусом, то сейчас единственным пустым пространством был только канал. Правда, зимой у нас что-то не заладилось — ракеты на новом топливе иногда сгорали во время полета, но ближе к лету все стало снова нормально, так что к августу мы выкатили нашу новую технику на боевые испытания.

Собственно, практически вся наша ракетная техника, что мы применяли в бою, была экспериментальной — конструкции постоянно менялись. Так, первое применение в Оршинской бойне весной сорок второго прошли ракеты еще на конструкции РС-132 — мы уменьшили вес БЧ, за счет чего поместилась аппаратура управления. С высотой полета в три километра, они оказали больше деморализующий, чем реальный боевой эффект на немцев, так что те на время притихли со своими полетами. Затем, понемногу, они все-таки начали снова летать на бомбежки, и выяснили, что ракет у нас немного, и увернуться от них не составляло труда — ну, истребителям уж точно. Поэтому истребители и стали немецкой ПРО. Бомберам-то, что обычным, что пикирующим, доставалось, так что им приходилось подниматься все выше и выше, снижая и нагрузку, и точность бомбометания. Ну а мы тянулись вслед за ними ввысь. Правда, как я уже писал выше, поначалу мы старались не отходить от классической конструкции, оставив теми же и внешние размеры, и состав пороха, разве что уменьшили толщину стенок корпуса за счет применения теплозащиты — но и все. Так что до лета сорок второго у нас все еще оставалась старая конструкция — мы отлаживали производство пороховых шашек и проводили опыты по управляемому сгоранию — принюхивались к новой технологии, наращивали статистику, кадровый состав и оборудование.

И, получив в июне сорок второго новые М-13, мы сделали резкий скачок вперед. Во-первых, мы точно так же переделали конструкцию, облегчив ее за счет толщины стенок корпуса и боевой части. А во-вторых, внеся эти изменения, мы поняли, что в общем-то горазды создавать уже и свои конструкции. Так что с осени сорок второго они пошли чуть ли не потоком.

Так, сразу пошло разделение ветвей зенитных ракет. Одни ракеты стали уменьшаться в размерах — немцы все бегали от нас по высотам, поэтому порой летели на низких высотах до трех километров, рассчитывая проскочить нашу ракетную оборону за счет скорости, благо ствольные ЗСУ-23 туда уже не доставали, а более мощные орудия мы использовали как ПТО. Поэтому-то нам и потребовалась ракета для таких небольших высот — расход пороха получался небольшим, и их можно было клепать десятками в день.

Другие ракеты работали на высотах до семи километров — после появления у нас низковысотных ракет этот эшелон стал с ноября сорок второго основным у немецкой авиации. Поняв, что на низких высотах мы сбиваем их чересчур лихо, немцы подняли повыше свои бомберы, а в качестве ПРО стали использовать истребители. Пролетая на большой скорости над землей, они могли обстрелять обнаружившую себя выстрелом пусковую, а некоторые пилоты даже навострились сбивать ракеты.

А бомберы, пролетев большую часть пути на высоте, при подходе к цели снижались и, быстро отбомбившись, снова забирались наверх. Конечно, у цели их тоже встречали низковысотные ракеты, и бомберы получали свое, но, во-первых, бомбежка все-таки происходила, во-вторых, далеко не все объекты мы могли прикрыть ЗРК даже в начале сорок третьего, а в-третьих, участки, с которых производился пуск ракет, также подвергался бомбежке. Весной сорок третьего сложилась практически патовая ситуация — немцы только и делали, что бомбили наши ракетные установки, а мы еле-еле успевали изготавливать новые. Повсеместно происходили жаркие схватки неба с землей, когда навстречу бомбам тянулись дымные шлейфы, и каждый раз было непонятно, что произойдет раньше — бомба упадет рядом с пусковой, разнеся заодно и антенны наводки, а и то разбив станцию наводки, или же ракета все-таки успеет достать бомбера. Семьсот маловысотных пусковых и триста средневысотных с трудом сдерживали натиск хотя бы на города, не говоря уж о позициях — те отбивались как могли — двадцатитрехмиллиметровками, крупнокалиберными пулеметами, и изредка — получали истребительное прикрытие. Для периметра более тысячи километров установок было катастрофически мало. Даже если их расставить с равными интервалами, то на каждую получим по километру прикрываемого периметра. Это при том, что ракета могла лететь только вверх, ну, отклоняясь градусов на двадцать-двадцать пять. То есть одна пусковая не могла прикрыть даже километр. Не говоря уж о том, что немцы летали группами, и одиночная пусковая станет легкой добычей, а группа все-равно пролетит дальше, вот только там уже не будет ракетного прикрытия.

Поэтому мы применяли две тактики — позиционных районов и ракетных засад. Тему с позиционными районами мы скопировали с немцев, которые стали их организовывать еще весной сорок второго, когда у них пошли слишком большие потери от наших высотных бомбардировщиков — те бомбили немецкие аэродромы все чаще, поэтому, стянув на площади в пять-семь квадратных километров несколько аэродромов, немцы обкладывали их крупнокалиберной зенитной артиллерией, а позднее и своими ЗРК, и защищали истребителями, дооборудоваными для высотных полетов. Мы поступали так же, организуя такие узлы на пути наиболее вероятных направлений полетов немецких бомбардировщиков к крупным городам — заодно как-то прикрывая и их. Но в таких районах было не более трети установок, остальные же кочевали по всей территории. Каждой батарее был нарезан определенный участок, по которому они мотались на основании целеуказаний с РЛС. Запустив ракету по одному из самолетов приближавшейся группы бомбардировщиков, пусковая тут же сматывалась куда подальше, в то время как станция наводки вела ракету к цели и, подорвав ее там, тоже старалась прикрыться ветошью. Уже к осени всю технику мы перевели на гусеничный ход, чтобы она не была ограничена дорогами, а уж из-за средств маскировки она действительно напоминала куски ветоши — зеленой, бурой, белой — в зависимости от времени года и местности, на которой она действовала. А от истребителей ракетные установки прикрывались еще и ЗСУ-23-2. Так, попав под пять-семь выстрелов и потеряв два-три самолета сбитыми и еще парочку поврежденными, очередная немецкая свора затем атаковалась истребителями, и тут уже далеко не всегда бомберам удавалось прорваться до наших позиционных районов — если только налет был особо массовым, под сотню бомберов и полсотни истребителей. Но к весне сорок третьего мы уже научились координировать ракетные и истребительные атаки таких армад, стягивая к их предполагаемому маршруту кочующие ракетные установки и истребители, так что чувствовалось, что перелом в воздушной войне наступал, и наступал в нашу пользу.

А в апреле немцев ждал очередной сюрприз. Мы наконец освоили производство длинных шашек на баллиститном порохе, пока диаметром в шесть сантиметров. Но это резко увеличило заполненность камер сгорания топливом, отчего ракеты такого уменьшенного калибра смогли лететь быстро, и при этом нести достаточно полезной нагрузки. Причем — уже не только по вертикали, но и по горизонтали. Тут большую роль сыграла новая аппаратура. Во-первых, мы освоили производство гироскопов с очень небольшими допусками, что позволило раскручивать их уже до больших скоростей, на которых их сложнее было сбить с занятого положения. Во-вторых, наши электронщики разработали набор миниатюрных, и вместе с тем удароустойчивых ламп. Их коэффициенты усиления были хуже, чем у их более солидных собратьев — пришлось делать толстой арматуру, поэтому витки сеток были толще и пропускали через себя меньше электронов, а сама миниатюрность не давала больших токов. Но схемы с применением таких ламп вполне нормально работали до двух километров, а миниатюрность позволила запихнуть эти схемы в узкие корпуса новых ракет.

Так что на дистанциях в два километра у нас вдруг появилось новое оружие против немецких истребителей. И немцы сразу прочувствовали изменения в расстановке сил, когда в трех налетах подряд поочередно были выбиты истребители, что кидались на пуски высотных ракет, а пусковые продолжали раз за разом садить по ставшими беззащитным бомберам. Эти новые ракеты были еще с визуальным наведением, но летали и по горизонтали. Пусковая и операторская находились в одной машине, и после запуска ракеты оператор так же вел ее телескопом до цели — дистанция в два километра позволяла относительно безопасно стрелять по истребителям — тем-то, чтобы попасть по пусковой, надо было сблизиться хотя бы на километр, а лучше метров на пятьсот. К этому времени самолет уже был сбит или поврежден настолько, что пилоту было уже не до стрельбы.

Конечно, новые ракеты дались нам непросто. Одношашечные двигатели были для нас новым словом в ракетной технике, и тут мы впервые по настоящему столкнулись с проблемой эрозионного горения. Просвет в двигателе по сравнению с многошашечной конструкцией был невелик — небольшой зазор между шашкой и корпусом, и канал в шашке. Продираясь через эти узости, потоки горячих газов очень сильно разогревали и корпус, и шашку, так что горение очень быстро возрастало, а корпуса, сделанные по старой технологии, просто прогорали. Пришлось закрывать часть поверхности шашки стальными стаканами — так удалось снизить начальную поверхность горения. А с корпусом и вообще мы пошли на преступление черед всей нашей предыдущей деятельностью — мы сделали его стенки толще. Ненамного, всего на миллиметр, но это позволило ему выдерживать повышенные температуры в течение тех трех-пяти секунд, что ракета летела к цели. Кроме того, корпус перестал ломаться — ведь при полете по горизонтали ракета пересекает восходящие потоки и прочие возмущения, соответственно, ей приходится сильнее себя стабилизировать, то есть оперение машет очень часто, так что частота его колебаний может совпасть с частотой корпуса. Ну, с этим-то мы сталкивались еще осенью сорок второго, и тут выход был один — увеличить собственную частоту корпуса, то есть сделать его стенки толще. Заодно это убило и второго зайца — так как истребители — более маневренная штука, то и ракетой надо было маневрировать более активно. Но тонкие корпуса могли выдержать не всякий маневр, и иногда они сминались, а то и переламывались. Но даже с более толстым корпусом так называемое массовое совершенство конструкции было выше старых многошашечных двигателей, так что ракета длиной полтора метра стала отличным прикрытием ближней сферы в два километра. Правда, весной выпуск ограничивался возможностями прессового оборудования, миниатюрных ламп и производством высокооборотных гироскопов, так что за апрель и май мы выпустили чуть более двухсот ракет. Но и этим количеством мы успели сбить более ста двадцати истребителей, прежде чем немцы снова прекратили на время свои полеты, чтобы обдумать появление нового оружия и выработать какую-то тактику.

Но окончательно свет в конце туннеля мы увидели с разработкой новых ракет. В них вместо баллиститного использовалось уже смесевое топливо на основе перхлората аммония, алюминиевой пудры и каучука. Главным его преимуществом для нас было то, что оно не накладывало ограничений на диаметр и длину двигателя. Естественно, так как технология была новой, мы снова не стали гнаться за рекордами, а сделали рабочую лошадку длиной чуть больше трех метров и диаметром пятнадцать сантиметров. А больше пока и не надо было — новые ракеты прикрывали пространство в восемь километров по горизонтали и шесть — по вертикали, и обещали стать основным типом ракет на ближайшее время — ведь для защиты той же местности теперь требовалось меньше установок, соответственно, можно было ставить их с перекрытием по зонам стрельбы, а возможность стрельбы по горизонтали позволяло им выйти из-под удара, просто сменив позицию после пуска и попадания. Ну, как показали первые бои, не все было так просто, но все-таки появилось ощущение того, что мы наконец сможем надежно перекрыть наш периметр без увеличения производства истребителей — штурмовики и транспортники сейчас были гораздо важнее.