Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

В Каменке жатва была великолепна. Лев Васильевич] говорит, что за все двадцать лет своего управления не помнит подобного урожая пшеницы. Зато вследствие чрезвычайных жаров свекловица начала было вянуть и желтеть, но, к счастию, вчера вечером ее оросил хороший дождь, и опасность миновала.

Об сестре мы имеем хорошие известия. Она чувствует себя хорошо; на другой же день по приезде начала свое леченье, нашла многих хороших знакомых. Увы! если б она знала все подробности того, что здесь делается с Таней, то воды бы не оказывали ей пользы. Приходится скрывать от нее, что дочь ее продолжает отравлять себя морфином, что никакие мольбы, увещания, устрашения не могут заставить ее хоть сколько-нибудь подчиниться предписываемой ей гигиене. Она продолжает хотеть быть больной. Итак, в наших письмах мы скрываем от сестры правду. Но сердце матери не обманешь; если она не знает, то догадывается из наших умалчиваний о Тане о настоящем ее положении, и я сильно боюсь, что лечение водами, в конце концов, не принесет никакой пользы.

Будьте здоровы, дорогая моя.

Безмерно преданный

П. Чайковский.

383. Чайковский - Мекк

Киев,

22 июля [1881 г.]

Дорогой, милый друг мой! Так как болезнь помешала мне привести в исполнение мой план поездки в Москву, то я приехал в Киев, чтобы сделать несколько необходимых мне закупок и воротиться в Каменку, куда должен на днях приехать брат мой Анатолий. Последний взялся вместо меня похлопотать об Алешином отпуске. Надеюсь, что моя мечта побывать в сентябре в Симаках осуществится.. Представьте себе, милый друг мой, что я пишу к Вам, будучи нездоров. Не знаю, по какой причине, но по дороге между Каменкой и Киевом я разболелся и едва имел сил добраться до гостиницы. Теперь мне немного лучше, но состояние духа ужасное. Опять по этому случаю проливаю слезы об Алеше. Будь он со мной, как бы мне легко было перенести это маленькое нездоровье. Но в городе, среди шума, в одиночестве мне тяжело.

В Каменке по-прежнему мучительно грустно жить, смотря на больную Таню. Я оставил ее уже два дня лежавшею в постели с страшной головной болью, тошнотой и т. д. И решительно не предвидится никакого луча надежды на что-нибудь лучшее. Чем ей хуже, тем более она прибегает к морфину, а чем больше она им отравляется, тем менее надежды, что она в состоянии будет побороть убийственную привычку к яду.

Попрошу Вас, дорогая моя, написать мне в Каменку. Я по собственной вине очень долго остаюсь и еще останусь без известий о Вас.

Дай Вам бог здоровья и всякого благополучия. Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

384. Мекк - Чайковскому

Москва,

23 июля 1881 г.

Милый, бесценный друг! Вчера я получила Ваше дорогое письмо из Каменки и спешу написать Вам несколько слов о себе, хотя боюсь, что мое письмо уже не захватит Вас на месте. Я все сижу у моря и жду погоды. Надоело и утомило меня это нескончаемое ожидание невыносимо, в особенности, когда надо сидеть в городе, в душных раскаленных комнатах, при отвратительной, зловонной атмосфере, окружающей вас в то время, когда в Браилове так хорошо!

Нынешнее лето для меня совершенно испорчено этими несносными поездками в Москву, где я страдаю и физически и нравственно, потому что-каждый день имею перед глазами такой черствый, бессердечный эгоизм, отсутствие всех благородных чувств и только личный и главным образом материальный расчет, а там хоть вся вселенная провались, не пожалеют никого. Боже мой, как тяжело так ошибаться в людях! Правда, что в беде да в горе друзья познаются, и немного их тогда оказывается. Простите, милый друг, что я томлю Вас своими жалобами, но мне так-больно, так гадко, так хотелось бы вырваться из этой испорченной атмосферы, да дела держат,-невозможно.

От Вас также ужасные известия. Что с собою делает, к чему себя ведет Татьяна Львовна своим морфином, так страшно подумать; ведь она себя с ума сведет, ведь это хуже, чем убить себя. Вот тоже эгоизм жестокий, неумолимый, распущенность страшная. Это век ужасный!... Конечно, у Татьяны Львовны это все бы исправилось, если бы она вышла замуж, но ведь что же делать, женихи-не блины, которые можно испечь, когда захочешь и какие захочешь. Надо иметь терпение и нельзя мучить других за то, что они не могут для них хватать звезды с неба.... Бедная, бедная Александра Ильинишна, как мне ее жаль, она тоже ничего не может сделать против уже совершающегося зла....

До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Дай бог, чтобы мое письмо нашло Вас совершенно оправившимся от гадкой болезни и в самом хорошем нравственном расположении. Всем сердцем беспредельно любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Мой французик приехал из Парижа, и я опять испытываю наслаждение слушать “Jeanne d'Arc”.

385. Чайковский - Мекк

Каменка,

30 июля [1881 г.]

Дорогой и милый друг! Я получил сегодня оба письма Ваши. Радуюсь безмерно улучшению дел Ваших и благополучной продаже акций Л[андварово]-Р[оменской] [Устаревшее название Либаво-Роменской железной дороги.] железной дороги. Что касается поручения Вашего к Льву Васильевичу], то я передал ему то, что Бы пишете. Он будет отвечать Вам сам. Поверьте, дорогой друг, что если он принужден будет отклонить от себя Ваше предложение, то это не потому, чтобы он не желал быть для Вас полезным. Его смущает следующая альтернатива: необходимо нужно избрать одно из двух: или бросить все здешние дела и отдаться всецело Браилову, или же отказаться от Вашего предложения. Соединить то и другое действительно трудно и невозможно, как Вы и сами мне писали. Но подумайте, дорогой друг, легко ли ему бросить здесь громадно-сложные обязанности главноуправляющего Каменки, которая кормит все семейство Давыдовых, т. е. его мать, его сестер и братьев с многочисленными детьми, бросить хозяйство своих собственных имений, усложнившееся покупкой нового хутора, с пятьюстами десятин земли. Каменское хозяйство уже двадцать один год находится в руках Л[ьва] В[асильевича], и для имения будет страшным переворотом уход его. Ввиду семейных отношений ему даже, сколько мне кажется, невозможно будет решиться передать управление Каменки в чужие руки.

Ввиду всего этого я предвижу, дорогая моя, что едва ли возможно будет осуществление мысли Вашей отдать Браилов в распоряжение Л[ьва] В[асильевича]. Мне очень грустно сознавать это, очень тяжело разочаровывать Вас в надежде Вашей успокоиться, отдав Браилов в распоряжение честного и знающего человека. Но что же делать, когда обстоятельства складываются так, что Л[ев] В[асильевич] не может совместить дела Каменки с делами Браилова, для которых Вы нуждаетесь в человеке, исключительно ими занимающемся.

Впрочем, повторяю, Л[ев] В[асильевич] будет сам отвечать Вам на предложение Ваше.

Сегодня приехал Анатолий и сообщил мне известие, глубоко огорчившее меня. Положим, что отпуск Алеша получит в сентябре, и моя мечта пожить в Симаках с ним осуществится, но полковой командир, у которого Анатолий испрашивал отпуск для Алеши, сказал ему, что государь, бывши в Москве, выразился, что срок солдатской службы слишком короток и что он будет продолжен до шести лет. Итак, еще целых пять лет мне придется ждать освобождения от обязательной службы человека, утрату которого я чувствую все больше и живее, а пять лет-ведь это целая вечность!

Про сестру мы имеем сведения довольно утешительные. Хотя она очень слаба, очень еще страдает от ослабляющего действия вод, но по всему видно, что лечение идет нормальным путем и что в конце концов предвидится выздоровление. Но как только с радостью остановишься на этой мысли, как сейчас же вспомнишь состояние Тани, по-прежнему отравляющей себя морфином и, следовательно, долженствующей вновь быть источником горя для бедной сестры моей! Теперь мы всячески скрываем от сестры правду, но это очень трудно, и я боюсь, что материнским чутьем сестра догадывается об истине. В таком случае и Карлсбад не поможет. Да, наконец, положим, она вернется здоровая. А дальше! Я склонен думать, что новые огорчения, новые заботы о дочери очень скоро разрушат пользу лечения.

Я продолжаю писать аккомпанименты к концертам Бортнянского и пересмотр его многочисленных сочинений. Работа эта заказана мне Юргенсоном. Она так скучна, что иногда раскаиваюсь, что взял ее, но теперь уже не могу взять назад данного слова.

Вечером.

Я очень много говорил с Л[ьвом] В[асильевичем] про дела Ваши, дорогой друг мой! Ему очень трудно решиться отклонить от себя окончательно Ваше предложение. Но необходимость ради Браилова бросить Каменку смущает его. Впрочем, он хочет подробно ознакомиться с присланными Вами сметами и, хорошенько обдумав дело, обстоятельно отвечать Вам.