Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Мое участие врусском симфоническом концерте произвело в петербургском музыкальном мире некоторую сенсацию. Концерты эти устраиваются некиим купцом Беляевым, страстным поклонником той нашей музыкальной партии, которая называет себя “новой русской школой” и во главе которой стоят Балакирев и Римский-Коpсаков. До сих пор партия эта в лице лучших своих представителей выказывала мне сочувствие, но не считала своим. Я же всегда старался поставить себя вне всяких партий и всячески высказывать, что уважаю и люблю всякого честного и даровитого музыкального деятеля, какого бы он ни был направления. Для меня одинаково симпатичны и Балакирев, и Корсаков, и А. Рубинштейн, и Направник, ибо всё это люди талантливые и добросовестные. Всякая бездарность, всякая посредственность, претендующая быть талантом и не пренебрегающая никакими средствами
Теперь, дорогая моя, я приехал отдохнуть у себя в деревне и поработать над балетом. В конце января поеду за границу. Я приглашен дирижировать в Кельне, Франкфурте, Дрездене, Гамбурге, Лондоне и т. д. По всей вероятности, я побываю в каком-нибудь антракте между двумя концертами в Ницце.
Поздравляю Вас, дорогой друг мой, с наступающим Новым годом. Дай бог Вам всякого благополучия. Будьте, главное, здоровы!!!
Беспредельно преданный
П. Чайковский.
457. Мекк - Чайковскому
St.-Jean,
26 декабря 1888 г./7 января 1889 г.
Villa Vial.
Дорогой, несравненный друг мой! Я совсем в отчаянии, что так редко могу писать Вам, но здоровье мое так ухудшается с каждым годом, головные боли появляются всё чаще и продолжаются всё дольше, нервы в ужасном состоянии, так что я всё больше и больше теряю возможность писать что-либо. Теперь пью Виши, но они больше не помогают.
Поздравляю Вас, дорогой мой, с наступившим праздником рождества и наступающим Новым годом; от всего сердца желаю Вам полного здоровья и полного удовлетворения жизнью. Мы уже живем в новом году, я и рада, что високосный кончился; говорят, это несчастливые года. Простите, дорогой мой, что чернила такие бледные, но я не знаю, что с ними поделать; были отличные и вдруг стали совсем белесые.
Про исполнение Вашей новой симфонии, милый друг мой, я только читаю в газетах и сокрушаюсь, что лишена наслаждения слышать ее.
Зачем я не Людвиг Баварский, который мог приказывать исполнять оперы для него одного! А я бы не затрудняла операми, а требовала бы только оркестровых сочинений и камерной музыки, Ваших божественных квартетов! Ваше недовольство новою симфониею, дорогой. мой я приписываю только Вашей всегдашней излишней строгости к себе и имею в этом поддержку и в газетных отзывах и в мнении Танеева, который же в восторге от Вашей Пятой симфонии, и, конечно, иначе и быть не может. В будущее воскресенье будет в Monte-Karlo русский концерт, в котором будут исполнять Вашу Первую сюиту; мне очень хочется поехать. Я не помню, сообщала ли я Вам, милый друг мой, что у меня теперь в доме превосходный пианист Петербургской консерватории Б. Р. Доманевский. Он замечательный виртуоз, техника у него поразительная и хорошая передача сочинений, но я как-то мало могу пользоваться его талантом, - такой уж у него характер. Он поляк, и его портрет находится в издании “Celebrites Musicales”, наружность самая некрасивая, какую только природа могла придумать, но талант огромный. Данильченко по-прежнему у меня, попрежнему ленив и теперь только увлекается рулеткою. Так как Monte-Carlo от меня всего девять километров, то он ездит беспрестанно и проигрывает все свое жалование, а получает по двести рублей в месяц, и всё отыскивает систему, чтобы выиграть, а советов не слушает; упрям, как хохол. Есть еще у меня в доме доктор из Москвы, бесцветная личность, но с претензиями на значение. Я очень мало имею удовольствия от своего персонала, но что делать: хороших людей надо искать днем с огнем, и то не найдешь.
Из Вашего письма, милый друг мой, я вижу, что Вы получили только одно мое письмо через Юргенсона, а я послала два. Мне очень обидно, если мои письма пропадают, и я очень прошу Вас, дорогой мой, дать мне теперь Ваш адрес.
Я езжу иногда на могилу
Веры Львовны и всегда с болью в сердце смотрю на эту преждевременную могилу, хотя она очень красива, вся убрана цветами; на середине крест из белых цветов. Недавно я отвезла венок по поручению дочери моей, Сони Корсаковой. А ей, т. е. моей Соне, бог дал сына на днях, которого назовут Дмитрием. А моя бедненькая Милочка также попала в такое положение; сама только что вышла из bebe, а уже будет возиться со своим bebe. Она рада, а я очень боюсь, ей ведь только шестнадцать с половиною лет, и, к несчастью, она не может себя держать так, как следует, т. е. делать побольше движения, быть на воздухе и т. п., потому что в Москве это невозможно, в особенности ей, которая не привыкла ни к русскому холоду, ни к московскому неблагоустройству.Но, однако, я всё Вам жалуюсь на что-нибудь; видно, уже по свойству старости. Но вот скажу теперь, что у нас чудно хорошо: солнце, розы, море упоительны, восхитительны! Нельзя и поверить, что в России люди замерзают в сугробах. Будьте здоровы, мой милый, драгоценный друг, и не забывайте горячо любящую. Вас
Н. ф.-Мекк.
1889
458. Мекк - Чайковскому
St.-Jean,
2/14 января 1889 г.
Villa Vial.
Милый, несравненный друг мой! Получила Ваше дорогое письмо и усердно прошу Вас нисколько не беспокоиться о том, что Вы редко пишете теперь, ведь я же знаю, как у Вас много хлопот, и вполне понимаю, что при такой деятельности и массе ощущений Вам необходим бывает отдых и писать писем невозможно, и если Вы несколько раз в году напишете мне, то я и буду счастлива и довольна. Я вчера для Нового года получила очень печальное известие от Коли с Анною: их маленький Андрюша умер в последний день старого года. Мне так жаль их, они так горячо любят своих детей, и теперь опять одна Кируша осталась; бедные, бедные молодые родители.
Я встретила и провожу праздники так тихо, как никогда. Вчера, в день Нового года, чтобы несколько веселее провести день, мы поехали в Monte-Carlo, в русский концерт. Я хотела слышать Ваше сочинение, потому что было назначено оркестровое, но не сказано что, но оказалось, что они сыграли Ваш Andante из Первого квартета, и играли квартетом, а мы не могли найти места впереди и стояли совсем назади, в тамбуре входа, и я ни одной ноты не слышала. Вообще, эти концерты - безобразие; они даровые, и поэтому публики так много, что невозможно места достать и даже не пускают входить, потому что всё полно.
Дорогой друг мой, будьте так добры, не откажите сообщить мне, в каком положении дело о русских концертах на Парижской выставке, будете ли Вы ими распоряжаться или нет, и если нет, то не известно ли Вам, кто будет заведывать. У меня Данильченко жаждет играть на этих концертах, и я обещала ему просить Вас дать мне сведения о них.
У нас сегодня ясная погода, а барометр стоит совсем дурно, и меня это беспокоит, потому что так было перед землетрясением, что при ясной, чудесной погоде барометр несколько дней стоял дурно, и разразилось это землетрясение.
При всем желании писать много, много, - не могу, должна идти пить Виши. Будьте здоровы, мой милый, дорогой друг. Всею душою безгранично любящая Вас
Надежда фон-Мекк.
P. S. А насчет Пятой симфонии я еще прочла самый восторженный о ней отзыв в московской газете, и, конечно, дорогой мой, Вы совершенно напрасно сокрушаетесь, и я совершенно уверена, что через некоторое время Вы и сами согласитесь с другими, что она превосходна. Не откажите сообщить мне Ваш дальнейший адрес.
Откуда Вы взяли, милый друг мой, сюжет для нового балета?
459. Чайковский - Мекк
С. Фроловское,
8 января 1889 г.
Милый, дорогой друг мой!
Безгранично благодарен Вам за дорогие два письма Ваших, полученных на этих днях. Жаль только читать в этих письмах, что здоровье Ваше далеко не так хорошо, как бы хотелось этого нам, любящим Вас! Признаюсь, что мне при таком состоянии здоровья Вашего чрезвычайно приятно думать, что Вы находитесь на Riviera Ponente, а не в Вашем Веlaiг. Помню, что в прошлом году мне жутко было воображать Вас зимой в Вашем замке, лишенной солнца и воздуха и слишком одинокой.