Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик

Пять месяцев просидеть в одной комнате, почти никуда не выходя, лицом к лицу, для нее, может быть, — обыкновенное бытие, для меня — каторга, почище каторги государственной. О работе говорить было нечего — все инстинкты звериные проявляются во всей своей прелести. Последнее время уже не говорили — рычали.

После 28 апреля — дня рожденья! — заболел я (следовало ожидать!). Так что с двадцать девятого сижу на дивной диете, пожираю невиграмон, но — пишу много. Когда один, комната моя очень недурна — светлая, солнце, тихо. Попробовал стихи писать, написал несколько, поэму начал, но стихи — перепев прошлого года, поэма — самоподражанье «Мой милый!». [229] Бросил. Пишу цикл рассказов. Они давно крутятся в моей дурной голове. По плану — семь. Не знаю, что вытанцуется, но, кажется, получается. С переводами пока — худо. Беден Ленинград наш.

229

Большое стихотворение в шести частях «Мой милый!» входит в книгу Сосноры «Тридцать семь». См. письмо 68.

В Москву теперь планирую приехать числа 20. Но… наши литфондовские сердобольцы-врачеватели устроили мне полную проверку. А в поликлинике нашей ничего нет. Вот и мотаюсь плюс ко всему с направлениями по всем поликлиникам — электрокардиограммы, и анализы всевозможные, и рентгены, и… Так что это дело нужно привести к успешному финалу и… или залечь в больницу, или бодрым и юным смотаться куда-нибудь к дьяволу подальше. А куда? — этим летом не знаю. Гадаю. При моей обломовщине — что нагадаю? Кто потащит за шиворот?

Прислали из «Юности» письмо, что во втором квартале дают мою подборку. [230] Второй квартал — это апрель, май, июнь. Что-то не вижу подборки я. Идет ли — не знаю.

Михаил Алексеевич [231] ничего не сообщает. Да, наверное, особенно и нечего. Вот как живу. Выступления все еще не разрешают.

А Вы — как? Сакраментальное — главное, будьте здоровы! Обнимаю Вас! Василия Абгаровича!

Ваш — В. Соснора

230

Ни во втором квартале, ни в 1973 или 1974 гг. никаких стихов Сосноры «Юность» так и не напечатала.

231

М. А. Кулаков.

78

20. 6. 74

Дорогая Лиля Юрьевна!

Не пишу — нечего.

Обыкновенная ленинградская лень (петербургская?) на наших улицах. У пивных ларьков пьют пиво. Вот уж никогда Петербург не был пивным. Перепады жары и хлада. Это я не для красот эпистоляра — устал, работал полтора месяца с бешенством ледяной башни (водонапорной). Написал (переписал) повесть и восемь рассказов. Кусочки читал Кулакову, да тот уснул. Сказал — от усталости, но и от этой прозы уснуть не так сложно. Перечитал сейчас — о боже, конспекты пятиклассника. Через пару месяцев сяду и буду эту прозу выводить на чистую воду, потому что замысел сам по себе — хорош. Все рассказы о людях, из ряда вон выходящих (что ж, не пора ли вообще выходить вон из ряда?).

Марина бомбардирует письмами, Анна все еще в больнице, написал письмо Робелям [232] — пришло обратно, стихи в «Авроре» перекладывают с номера на номер, — жизнь идет! Идиллия. Куда ехать летом — не знаем.

Кажется, ошалел окончательно: пишу венок сонетов, свой, собой выдуманный. [233] Хочется написать такую книгу стихов небольшую, чеканную, старинную, серебряную (на толстых серебряных плитах). Озверел от реализма.

Ничего из нового не посылаю, потому что все — в работе.

232

См. примеч. 120.

233

Своеобразный «венок сонетов» (у Сосноры в нем каждая первая строчка следующего сонета не повторяет последнюю предыдущего, как положено, а дается в слегка измененном виде) вошел в книгу «Дева-рыба» (1974).

Откуда силы берутся — изумлен сам.

Что такое? Кому ни пишу — эта иностранная братия не отвечает, переехали они, что ли? Здесь, в прелестном Петербурге, общаться не с кем, ну да все это в порядке вещей, как говорится. Кто не уезжает ТУДА, тот пьет. Я не уезжаю и не пью. Но сколько же можно — ПИСАТЬ? Плюс ко всему написал не очень большой трактат «Писать или не писать» [234] , где «смотрю добрей и безнадежней» [235] на все так называемое искусство.

234

Трактат не сохранился.

235

Из стихотворения Александра Блока «Перед судом» («Что же ты потупилась в смущеньи?..», 1915): «Я смотрю добрей и безнадежней / На простой и скучный путь земной».

Как Вам дышится в Переделкино? Есть ли какие-нибудь вести от Детиздата? Если Вам писать трудно, передайте, пожалуйста, Кулакову — собираются ли они заключить со мной договор? Ведь там ничего трагического нет, нет и драмы — стишки про зверушек. Лето летит, а я все никуда не выползаю. Ничего.

Груз грусти моей тащу сам на затылке, как индус — кувшин ртути. А так — не так-то уж и плохо, — живу, жую, каждое утро путешествую по петербургским каналам. БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ!

Обнимаю Вас и Василия Абгаровича!

Ваш — В. Соснора

79

30.6. 74

Дорогой Виктор Александрович,

Детиздат не хочет (не может?) печатать Ваши стихи отдельной книжкой, но будет (будто бы) печатать часть стихов в своем новом журнале. Обещают написать Вам об этом (если не врут).

Не знаю, что делать, как помочь Вам. У нас тоже плохо с деньгами. Выручают Арагоновы сертификаты.

Живем в переделкинском раю. Здоровье — неважно: болят суставы и ослабела очень. Пора!

Плохо очень, что нет Эльзы. Может быть, она что-нибудь придумала бы…

Арагон прислал свой новый роман: «Театр/Роман» [236] — прекрасный, но читать трудно. Сверхбогатый язык, сверхфантастика, сверхавтобиографично. Современная (сверх) гофманиада. Поразительная книга! Очень грустная, хотя об Эльзе ни слова.

Скучаю по Вас.

Спасибо за фотографию. Она стоит на почетном месте. Все спрашивают: «Кто это? Какое удивительное лицо!» Я отвечаю: «Это Соснора, огромный поэт, но его почти не печатают».

236

Louis Aragon. Th'e^atre/Roman. Paris, 1974. В этом романе Арагон окончательно отходит от метода социалистического реализма, воскрешая сюрреалистические опыты своей литературной молодости.

Мы оба обнимаем Вас. Привет Анне.

Лили

80

19. 8. 74

Дорогая Лиля Юрьевна!

Спасибо вам за Арагона. Вот я все сделал в срок и даже раньше.

О стихах памяти Эльзы Вы мне говорили и помню даже именно это стихотворение переводили. [237]

Живу я в Левашово. Ни на какие дальние поездки денег не было, да и здесь неплохо. У родителей Анны летняя дача, вот и живем, и тружусь. Потихоньку. Добиваю хвосты. Откопал свою старую повесть 1968 года и заново ее перебелил. Страшненькая, скажем так. Называется теперь «День Будды». [238] Параллельно написал несколько рассказов, но над ними еще работы.

237

О каких стихах идет речь, автор не помнит.

238

Автобиографическая повесть Сосноры «День Будды» вошла в его книгу прозы «Летучий голландец».

Стихи не пишу. Сделал «Венок сонетов», все не перепечатать никак. Действительно, венок, только в моем извращенном духе. Но к стихам не тянет так чтобы уж сильно, видно, прошлый год, прошлый взрыв меня изрядно поистрепал.

У меня к Вам большая просьба. Вы говорили, что в сентябре должны приехать Фрию или кто-то из них и Робели. Пожалуйста, напишите мне сразу же, я сразу же приеду в Москву, они мне очень нужны. Мне нужна работа. Клод ведь хотел взять меня в Университет. Могут ли они устроить меня? Ведь мои лекции им нравились. [239] А с языком потихоньку справлюсь, если буду знать, что возьмут. А здесь — может быть, отпустят. Сколько советских преподавателей за границей!

239

Соснора читал лекции в Новом Парижском университете (Universit'e de Paris VIII–Vencennes `a Saint-Denis) в 1970 и в 1979 гг.