Переселение, или По ту сторону дисплея

Он знал, что потеря времени неизбежна: но все-таки это было лучше, чем до бесконечности спорить с кураторами, не отпускающими его без платы. Теперь он ненавидел этих кураторов, которые не давали ему броситься на поиски Тимки. Похоже, это делалось намеренно – им, значит, хочется, чтобы его сынок пропал… Мерзкие твари, думал Павел, как только он мог считать, что они желают ему добра? Но свои эмоции следовало сдерживать, лишь бы скорее выбраться отсюда. Пусть берут клетку, и тогда он сможет уйти, – здешние правила, неукоснительно соблюдаемые кураторами, не позволят чинить ему новых препятствий. А операция не смертельна: ведь они говорят, с ним уже не раз такое проделывали…

– Я готов, – повторил Павел.

– Вы предупреждены насчет отсутствия анестезии…

– Совершенно верно.

– Тогда подойдите ближе…

Павел шагнул вперед, зажмурившись, чтобы не видеть огромные черные щипцы. На какую-то секунду ему стало очень не по себе, захотелось даже отступить от задуманного. Пусть у него возьмут клетку обычным порядком, после того, как он использует выбранный номер. И тогда сразу на поиски. Но это малодушное желание тотчас же заглушила мысль – что сейчас с Тимкой, где он?

14

А Тимка сидел тем временем в электричке, увозившей его все дальше от Москвы. Решив отправиться в поисках отца по белу свету, он прямо из школы поехал на вокзал. Само слово «странствие» связывалось в его сознании с пригородом, с хождением по земле босыми ногами. Перед глазами встала деревня, где они с мамой прожили лето у бабули, маминой бабушки. По привычке Тимка обрадовался, но тут же вспомнил, что теперь увидит их обеих через много лет, когда уже станет взрослым и бородатым. От этих мыслей снова защипало глаза. Надо было крепко взять себя в руки, чтобы не сойти на первой же остановке и не пересесть в электричку, идущую в направлении Москвы.

Чтобы отвлечься, Тимка повернулся к окну, за которым проплывали уже не городские улицы, а пустые осенние поля. Вон вдали высятся стога сена, сверху прикрытые чем-то вроде намокших коричневых ковриков. Где он будет сегодня ночевать, в таком вот стогу? Там промозгло и холодно, но другого места ему не найти: ведь он теперь путник, принадлежащий этой вечерней тоске, этому осеннему одиночеству. У него теперь только трудности да цель, ради которой надо их терпеть…

За окном быстро сгущались сумерки, небо заплакало дождем. По стеклу наискось побежали аккуратные водяные струйки, словно кто-то линовал школьную тетрадь в косую линейку. Школа теперь тоже осталась позади – прощайте, шумная толкотня перемен, яркий свет в классе, беспокойный веселый Славка и другие мальчишки… прощай, хорошенькая выскочка Лиза Карлова… Прощайте, Людмила Викторовна, – вы, с вашим ровным голосом и интересными уроками, могли бы стать моей любимой учительницей, если бы я не ушел из школы навсегда. Может быть, стоило сперва с вами посоветоваться? Но теперь уже поздно об этом думать – выбор сделан, поезд бежит все дальше от Москвы…

Тимке сдавило горло. Выдержит ли он то, на что сегодня себя обрек? Но если не выдержать, кто же найдет украденного злой силой папу? Это правильно, что Тимкин путь оказался таким тяжелым, ведь иначе не было бы подвига. Как говорила сегодня Людмила Викторовна: чтобы выручить из беды близкого человека, надо совершить подвиг…

Вдруг по громкоговорителю объявили название следующей остановки. Тимка встрепенулся – до сих пор ничего не объявляли, либо он, занятый своими мыслями, просто не слышал. Но это название пропустить мимо ушей было невозможно: поезд подходил к станции, где живет бабуля!..

Получалось, на вокзале Тимка выбрал то самое направление, по которому они с мамой отъезжали летом в деревню. Но это вышло нечаянно, как говорят взрослые – подсознательно. Он не думал ехать к бабуле: ведь подвиги должны начинаться с нуля, в незнакомом месте и вдали от родных людей. Просто Тимка не знал других вокзалов, других направлений. До отказа наполненный мыслями о разлуке с любимым прошлым, он машинально вышел на ту платформу, с которой отходили поезда к бабуле…

Несколько секунд прошли в нерешительности: надо бы ехать дальше… Промчится знакомая станция, а впереди – та же тоска, то же одиночество, тот же подвиг. Но как только поезд замедлил ход, Тимку механически подбросило с вагонной лавочки, руки подхватили портфель, ноги резво понесли его к выходу. Редкие пассажиры с любопытством оглядывали мальчика, который собрался выходить поздним вечером из электрички, – один, без взрослых… Но сам он не замечал ничьих взглядов, уговаривая себя остаться на месте и против воли подвигаясь к выходу. Пол вагона раскачивался, колеса стучали в такт движению, тамбур дохнул в лицо застарелым табачным перегаром, – и вот уже Тимка спрыгивает с вагонной подножки в темноту и моросящий дождь. Его встретили особые загородные запахи свежей травы, размокшей глины, отсыревших деревянных мостков через рельсы.

Знакомая платформа словно состарилась с тех пор, как он был здесь летом. Пассажиров никого не было. Пышные деревья за оградой превратилась в облетевшие ветки, унизанные дрожащими каплями дождя. Внутри каменной клумбы, где летом высились цветущие мальвы, теперь лежали пустые былинки вымокших стеблей. Словом, из прежней статной красавицы платформа превратилась в убогую сгорбленную старушку. Ее красили только глядящие издали рябины с ярко-оранжевыми ягодными корзиночками.

Но иначе и не может быть, решил Тимка: раз в его жизни случилось несчастье, то и все вокруг должно измениться. Пахучая свежесть, разлитая в воздухе, обостряла чувства. Осеннее запустение вокруг словно нашептывало, как трудно будет идти, как бесконечна дорога и как сосет сердце одиночество странника. На выцветших глазах старушки-платформы блестели слезки дождя…

С Тимкой бывало так, что все придуманное им словно оживало и начинало действовать самостоятельно, иногда враждебно по отношению к Тимке. Мама называла это «потерять грань между фантазией и действительностью» – так она объясняла однажды врачу. А врач ответил: «У мальчика чересчур развито воображение». Он обещал, что это «пройдет вместе с детством». Но ждать, когда пройдет детство, еще очень долго…

Тимка поежился: один посреди быстро надвигающейся ночи, он был сейчас беззащитен от своих собственных мыслей. Вот придумает что-нибудь такое, чего сам испугается, – кто его будет успокаивать?.. Кто объяснит, что все это просто выдумки?..

К тому же сегодня дело обстояло не как всегда. Ведь злые силы, похитившие папу, должны догадываться о том, зачем вздрагивающий от страха мальчик идет сейчас в темноту по скользкой от вывороченной глины тропинке… Наверняка они не упустят случая ему навредить!

Тимка вошел в облетающую березовую рощицу и замер: со всех сторон к нему тянулись узловатые руки леших в широких лоскутных рукавах, пляшущих на ветру. От них так и сыпались круглые листочки-заплатки – лимонные, желтые, буро-коричневые… А с намокшей бересты вдруг глянули опасные лукавые глаза: круглые, как сучки на стволах, и прищуренные, как трещины коры. Вслед за ними обозначились бледные ухмыляющиеся рожи, иссеченные пепельными морщинами. Тимку обступили лешие: дразнясь и кривляясь, вся свора вразнобой галдела о том, что он никогда не найдет своего папу:

– Не найдеш-шь! Не найдеш-шь! Только с-сам к нам попадеш-шь! – свистяще выкрикивали они, словно детскую дразнилку, тут же подхватываемую ветром. И пока Тимка бежал, пытаясь вырваться из их круга, она на разные лады свистела в ушах.

– Что вам от меня надо? – наконец спросил он.

– Ровным с-счетом ничего, кроме только одного, – продолжали дразниться лешие; они начали еще и приплясывать в такт, дергаясь всем своим деревянным телом.

 Наконец один из них сказал без рифмовки: