Переселение. Том 1

Волкову пришлось повернуть Павла лицом к графу и держать капитана за рукав, — иначе Исакович подошел бы к послу и поцеловал ему руку. Конференц-секретарь громко, с расстановкой назвал имя Исаковича и его чин в армии.

Кейзерлингу в ту пору шел пятьдесят седьмой год. Он был родом из Курляндии и казался настоящим северянином и вместе с тем походил на мечтателя и моряка с задумчивым и снисходительным выражением лица. Его большие глаза цвета морского песка холодно смотрели на Исаковича. Мясистый большой нос и двойной, выдающийся вперед подбородок говорили о том, что он любит поесть и немало времени проводит за столом. Губы у него вздулись и огрубели, словно от множества грозных приказов.

Грубость его породистого лица подчеркивал огромный, обязательный в ту пору парик.

Спустя много времени Павел рассказывал братьям, что ему показалось, будто посол похож на бритого льва. А поскольку в семействе Исаковичей львов видели только на иконах в церкви, то каждый представлял себе Кейзерлинга на свой манер — так, как рисовала ему собственная фантазия.

Павел еще сказал, что посол чем-то напоминал Гарсули.

Кейзерлинг в тот день надел долгополый версальский фрак голубого бархата, украшенный орденами и бриллиантами, короткие панталоны из белого шелка, обтягивавшие его сильные ноги, и открытые туфли с серебряными пряжками. Он вовсе не был сердито настроен. Как все немцы на русской службе, он держал себя высокомерно, но, как человек воспитанный и не лишенный ума, он на первых порах был любезен. Исакович был для него мелкой сошкой, и визит сербского офицера, происходивший в обычный будний день, в самом начале дипломатической деятельности графа в Вене казался ему малозначащим.

У Кейзерлинга было немало более важных дел, чем сербы.

Пока Исакович кланялся, посол милостиво помахал ему рукой, в которой держал длинные перчатки, почти такие же огромные, как и его отвернутые, шитые золотом рукава, и с удовольствием смотрел некоторое время на статного, красивого офицера. Потом, обернувшись, сказал, что поздравляет его с тем, что отныне он — офицер императрицы Елисаветы Петровны. Желание капитана, прибавил Кейзерлинг, исполнилось. Сейчас он под защитой, под надежной защитой русского двора и беспокоиться ему больше не о чем.

Эти фразы, которые говорил обычно, принимая сербских офицеров, его предшественник, повторял теперь и Кейзерлинг, считая их весьма подходящими. Разумеется, в тех случаях, когда он хотел выказать милость.

Потом он обошел большой письменный стол с мраморной доскою и уселся.

Тогда Волков тихо и угодливо пояснил послу, что капитан Исакович, к сожалению, по-русски не говорит. Кейзерлинг поглядел Павлу прямо в глаза и рявкнул по-немецки:

— Научится! Научится! И получит паспорта для себя и для своих братьев! Все, кто внесен в список генерала Шевича и до сей поры скитается по Славонии, получат паспорта. Делается это с разрешения австрийского двора и императрицы Марии Терезии, которой сербы должны быть благодарны. А теперь, капитан, сознайтесь, — продолжал посол, — верно ли то, что вы сказали конференц-секретарю, будто все сербские офицеры уехали бы из австрийской армии в Россию, если бы им только позволили?

— Все! — подтвердил Исакович и добавил: — А вместе с ними двинулись бы и целые села!

— Этого я у вас не спрашивал! — прервал его Кейзерлинг и на мгновение вперил свой хмурый взгляд в Исаковича. Потом встал, подошел к зеркалу, прислонился к мраморной доске камина и, глядя Павлу в глаза, спросил: — Капитан, вы бывали когда-нибудь в Черногории?

— Nein, gnadigster Graf! [63] — удивленно ответил Исакович.

Кейзерлинг улыбнулся и сказал:

— Дело идет о том, сможете ли вы, капитан Исакович (посол произнес: «Изаковиц»), найти с черногорцами общий язык, если вас к ним пошлют? Сможете ли вы выведать, о чем сейчас говорят, что думают и что чувствуют черногорцы? Завоевать их доверие?

63

Нет, милостивый граф! (нем.)

Граф умолк, видимо ожидая ответа, и Павел смущенно сказал, что они, сербы и черногорцы, — одна семья.

Кейзерлинг снова улыбнулся и добавил, что поручает капитану выполнить важную доверительную и весьма деликатную миссию.

— Черногорский владыка Василий (Кейзерлинг сказал: «Bischof Basilio»), отправляясь в Россию, утверждал, что он, мол, переселит туда всю Черногорию; он якобы оставил многих своих людей в Триесте и кое-кого из его родичей задержали тут, в Вене, австрийские власти. Говорят, будто черногорцев много на Адриатическом побережье. И все они переселяются в Россию. А тех, кто прибыл сюда, в Вену, держат в карантине — в лазарете на Дунае. Дело это весьма неприятное. Вам, капитан, следует познакомиться с этими людьми, узнать, кто поднял их с насиженных мест и что намерен делать владыка Василий в России со своими родичами. Много ли в Черногории сторонников и противников у владыки Василия? Узнайте, что этот монах (Кейзерлинг сказал: «alberner Monch» [64] ) сулит своим людям, а главное, побывал ли владыка Василий здесь, в Вене, у венецианского посла Корнера {51} или нет? Посольский священник утверждает, что не был, а некий Агагияниян говорит, что был. Ваша задача, капитан, узнать правду. Конференц-секретарь рекомендовал именно вас, и сейчас вам предоставляется возможность выказать свое усердие перед русским двором и передо мною лично. Понятно? — закончил граф.

64

глупый монах (нем.).

51

…побывал ли владыка Василий здесь, в Вене, у венецианского посла Корнера… — Владыка Василий Петрович в основу своей политики положил борьбу против Турции и Венеции, угрожавших независимости Черногории, свои главные надежды он возлагал на Россию. Венецианцы неоднократно пытались отравить владыку Василия.

Досточтимый Исакович словно онемел.

Потом собрался с духом и по-немецки объяснил, что для таких дел он не пригоден и хочет как можно скорее уехать в Россию.

Граф крикнул, что о том, кому и какое поручение следует выполнять, мнения капитана не спрашивают.

— Делайте, что вам приказано! То, что я сказал!

Увидев, что Исакович уже открывает рот, чтобы возразить, Кейзерлинг свирепо заорал:

— Капитан, пока не поздно, зарубите себе на носу, что в армии императрицы Елисаветы Петровны младший по чину не спорит со старшим, а говорит: «Слушаюсь!» — и выполняет приказ.

Кейзерлинг громко выкрикнул слово: «Слушаюсь!»

Сбитый с толку и перепуганный, Исакович невольно повторил за ним: «Слушаюсь!» Тогда граф милостиво улыбнулся и сказал, что подробности ему объяснит конференц-секретарь Волков, он же устроит и все остальное. И если капитан хорошо выполнит поручение, в чем он, Кейзерлинг, не сомневается после всего того, что слышал о нем от господина Волкова, то награда ему обеспечена. А имя Павла Исаковича будет окружено почетом.

Последнюю фразу граф Кейзерлинг произнес уже тихо, но напыщенно.

Павел молчал, словно его оглушили.

Потом он почувствовал, что Волков тянет его за рукав, и понял: аудиенция окончена. Низко кланяясь, как положено, оба, пятясь, вышли из гостиной.

В коридоре Волков прыснул в кулак и сказал, что до сих пор никто и никогда послу еще не перечил. Миссия, порученная капитану Исаковичу, — знак большого доверия, а он, Волков, все подготовит, как надо. Если дело удастся, капитан уедет в Россию с рекомендацией самого графа Кейзерлинга, уедет с триумфом. Русскому послу надо во что бы то ни стало узнать, встречался ли тут, в Вене, владыка Василий с венецианским послом.

Исакович, бледный и словно онемевший, спускался вместе с Волковым по лестнице.

Конференц-секретарь, идя рядом с ним, весело спросил, где он проводит вечера, бывает ли в обществе и что намерен делать нынче вечером: играть в карты, ужинать в дамском обществе, либо же пойдет в театр смотреть на скоморохов, или, быть может, станет любоваться фейерверком.

Исакович слабым голосом невнятно пробормотал, что в Вене он никого не знает, в театр не ходит и в жизни не видел скоморохов, а ужинает он один, у себя в трактире.

— Неужели у вас никого нет в Вене? — спросил Волков.

Павел ответил, что знает тут только банкира Копшу, но вдруг вспомнив, прибавил, что по пути в Вену он познакомился с одним своим земляком, его женою и дочерью.

Волков стал расспрашивать, кто эти его землячки и красивы ли они. Исакович сказал, что все его землячки красивы. Уродливых среди сербских женщин почти нет.

— Хорошо бы нам с этими дамами поехать за город, в поле или в лес, — сказал Волков, оживляясь. — Потанцевать там, попеть песни!