Пересуды
Шрифт:
Его Преподобие отец Ламантайн остановил его резким движением руки:
— Стоп! — Он отхлебнул немного вина из бокала, просмаковал и только после этого спросил: — Да?
«Хочет ли Его Преподобие сказать этим, что мне надо продолжать свое грязное расследование, — подумал ван Хооф, — или ждет, когда я выскажу свое мнение о вине? Ладно, убьем двух мух одним ударом».
— Отличный год, великолепное послевкусие, — быстро сказал он, — но мне хотелось бы, Ваше Преподобие, исполнить последнюю волю умирающего, просившего меня обратить внимание на этические проблемы нашего сообщества, он говорил: «Ты ведь не хочешь, Хьюберт ван Хооф, чтобы это распространилось?» И мог ли
— Знаешь что, мой дорогой? — Его Преподобие открыл окно пошире.
— Нет.
— Давай-ка подождем до утра.
Мы не знаем, явилось это решение результатом усталости, или некоторого замешательства, вызванного эпидемией внезапных смертей среди его прихожан (включая и смерть Жоржа), или скорбного состояния его собственного организма; выслушав в «Глухаре» отчет Хьюберта, мы не смогли в этом разобраться. Все было связано со всем, только мы пока не знали как.
Минеер Девос, только что вернувшийся из Брюсселя и заглянувший в «Глухарь», прежде чем воссоединиться с семьей, чтобы пропустить пару рюмочек, сказал:
— Мы должны оставить теории там и освободить дорогу сюда фактам.
— Сюда — в «Глухарь», минеер Девос?
— Сюда. — Минеер Девос шлепнул себя по пузу.
Иногда нам бывает трудно уследить за ходом мыслей минеера Девоса, дважды в неделю он отправляется по делам в Брюссель, но всегда покидает поезд на Северном вокзале, где располагаются все эти кафе под красными фонарями. Верно, именно там находится источник его теневых доходов. Сегодня он приступил уже к своей четвертой рюмочке.
— Когда доходит до дела, прелатам приходится испрашивать разрешения у высшего начальства. В их кругах независимое мышление не поощряется.
Это нотариус Альбрехт высказался. А четырьмя днями позже Люси, невинное дитя Мадлен Ванейнде, около семи утра, когда пошел мелкий дождик, вышла на кухню в ночной рубашке и сказала матери, варившей для нее овсянку:
— Мама, я, наверное, не пойду в школу.
— Ты плохо себя чувствуешь, малышка?
— Нет, мама.
— Ты можешь взять зонтик.
— Я вела себя дурно, мама, я была плохая и за это наказана.
— Ладно-ладно, ешь свою кашку.
— Я думаю, мне придется тебя покинуть, мама.
— Как так?
— Дьявол придет и заберет меня.
— Не говори глупостей, Люси.
— Мама, у меня нет времени все объяснять, но мне очень плохо.
Мадлен сунула градусник ей под мышку и почувствовала странный запах; принюхавшись, она поняла, что этот запах — аммиака — присутствует в доме уже дня три. Она стащила с Люси рубашку. Та стояла безразлично, словно мать примеряла на нее платье, которое ей совершенно не нравилось.
А Мадлен увидела, что нежное, гладкое тело Люси покрыто потом. Пот выступил у нее на носу, на груди и животе и пахнул чистой мочой. Она уложила дочку в постель, простыни немедленно намокли, и даже окна запотели.
— За сто франков, мама, за сто франков, — тихонько пробормотала Люси, — дьявол заберет меня.
— Дьявола не существует, Люси. Даже Церковь это признала.
— Дизурия, — объявил доктор Вермёлен. — Я слыхал про такое, но сам ни разу не сталкивался. Интересный случай, потому что боль локализована в эпигастральной области, а оттуда уходит в подошвы.
— Надо везти ее в Научно-медицинский центр, — сказал он через четверть часа, когда Люси начала блевать мочой.
Мадлен отказалась.
— Оно и понятно, — заметил минеер Девос, — из НМЦ мало кто возвращается
домой. Они или разрежут тебя из любопытства, чтобы поглядеть, как выглядит сложное заболевание и показать его студентам, или продержат там как можно дольше, а знаете, сколько стоит один день в их больнице?— Ох-хо-хо, Люси, бедняжечка.
— Ну, уж если она не попадет прямиком в рай, тогда с нашим миром точно не все в порядке, — это Жюль Пирон говорит, в котором богобоязненность проснулась, едва он вышел на пенсию.
— Ах, я так и вижу ее перед собой как живую, нашу Люси.
— Перед смертью она в клочья разорвала на себе рубашку, как будто обезумела. Рвала их одну за другой.
— У семитских народов принято таким образом выражать свою скорбь, — заметил Учитель Арсен.
Е.П.
Его Преподобие Ламантайн звонил в епископат четырежды. И четырежды ему отвечали, что епископ занят. А на пятый раз сообщили, что у епископа отпуск, который он проводит, разумеется, в Риме. Тогда он позвонил губернатору провинции. Ему пообещали, что губернатор перезвонит. Я превращаюсь в изгоя, подумал Его Преподобие. А все оттого, что я отказался давать уроки в Малой семинарии и предпочел остаться в родной деревне, в моей отсталой деревушке. Епископ меня за это облаял.
— Я знаю, до каких пределов можно проявлять свое непослушание, — пробормотал Преподобный себе под нос. Безмятежное, аскетическое лицо епископа показалось ему сотворенным по образу и подобию безвременно опочившего Его Святейшества.
Перед сном Е.П. Ламантайн помолился, опустившись на колени у постели. На ночном столике стоял портрет его матери в серебряной рамке. Рядом — раскрашенная скульптура восемнадцатого века, изображавшая святого Роха [42] , покровителя Алегема. Запечатленная рядом собака, лижущая голую ногу святого, согласно каталогу аукциона, придавала изображению особую изысканность.
42
Полумифический святой времен Средневековья, защитник от чумы, обычно изображается с собачкой.
Прости меня. Сердце мое разбито. Прости меня. Гордыня и презрение обуяли меня. Не для того ли, чтобы казаться лучше, чем я есть, молюсь я за бедняков, но почти никогда — за более успешных сограждан?
Прости меня. От этого ван Хоофа жутко воняло, когда он со мной разговаривал. Гнилым мясом.
Преподобный подождал ответа, ждал долго.
Перед рассветом он помолился за всех, идущих ныне долиною смертной тени [43] .
43
ср. Пс 22. 4.
Вдова Сталенс
Хьюберт ван Хооф заглянул к вдове почтальона Сталенса как только прошли положенные дни траура после похорон, чтобы обговорить вопросы, связанные с пенсией, капиталовложениями, страховкой, — короче, разобраться с этими ужасными бумагами, в которых вдова ничего не смыслила.
— Я рада, что ты меня не забываешь, — сказала она, — не бойся, я не стану распахивать перед тобой душу и жаловаться на безвременную кончину Сталенса, хотя он очень высоко тебя ценил, ему казалось, вы почти близнецы, раз оба служите на благо общества, что ты, как и он, деликатен в обращении с людьми и внимателен к женщинам.