Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

К тому времени, когда я должен был произнести формулу отпущения грехов, последние из молившихся у гроба покинули церковь. Потому что он тоже пришел, чтобы умереть.

Они слушали четвертую часть, allegro, и храп Дианы.

Потом парень заговорил:

— На мне ни пятнышка. Можете осмотреть меня всего, с головы до ног. Объясните мне, вы, специалист по грехам и искуплению, почему заболел Рене Катрайссе, а не я. Я больший грешник, чем он, гораздо, гораздо больший. Почему милосердие не простерлось над ним, почему оно избрало других: его брата, его отца?

— Его мать.

— Нет, мать — нет.

— Нет? — спрашивает пастырь, не чувствуя желания простить его, лишь болезненное стеснение в груди, и прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. — Выходит,

во всем виноват Рене? — с трудом произносит он.

— А кто не виноват? Просто один виноват больше, другой — меньше, но какая, собственно, разница? Ладно, пошли.

— Куда? (На плаху.)

— За ключами от машины.

— Они на кухне. — Пастырь двинулся к дому. — Осторожно, здесь плитка плохо закреплена.

На кухне Шарль сунул в карман куртки бутылочку Mont-Redon. И получил ключи от автомобиля из дрожащей руки хозяина.

— Ты, — сказал Шарль, — не очень-то достойно выглядишь, — и пошел к автомобилю, по пути бросив застывшему на ступенях Е.П. Ламантайну: — Послезавтра машина будет на парковке у станции Дёрне. Клянусь, клянусь!

Скерццо.

На другой день Е.П. Ламантайн отправляется в лавку, расписанную свастиками.

— Что за вид у вашего дома, Альма, надо бы почистить стены!

— Никогда.

— Это выглядит, как провокация. Я и не знал, что ты окажешься такой упрямой ослицей.

Она угощает его metserke, слабым геневером для каменщиков, которые в изобилии потребляют его, чтобы согреваться холодными зимами, не опасаясь свалиться с лесов.

— Рене? Я не имею на него влияния, — говорит Альма, — и никогда не имела. И потом, в его состоянии…

— Нет такого состояния, которое нельзя было бы ухудшить.

Альма закуривает сигарету, горький дым напоминает о фразе «Табак ослабляет десны», которую Учитель Арсен послал как-то в «Варегемский вестник» на конкурс «Лучший слоган».

— Альма, я должен поговорить с Рене.

— Он в лесу.

— Вместе со злодеем Шарлем.

— Свежий воздух полезен. Да и сколько там времени ему осталось.

Входит Дольф с пучком порея.

— С собственного огорода, Ваше Преподобие, никакой химии. Нашей Диане должно понравиться.

— Благодарю, Дольф.

— Я землю, сколько мог, смыл.

— Альма, ты не осознаешь масштабов того, что натворил Рене.

Глядя в ее разом окаменевшее лицо, он не знает, что сказать.

Едва Дольф со своим пореем удаляется в кухню, пастырь выходит на улицу.

Е.П.

Его Преподобие Ламантайн взошел на кафедру конца восемнадцатого века, вознесенную над горсткой верных ему прихожан, двумя десятками пустых стульев и группой скаутов — восемью плохо воспитанными патлатыми мальчишками в заднем ряду. Дыхание выплывало изо рта Преподобного туманным облачком.

И вот что он сказал:

— Возлюбленные чада мои, однажды деревенский парнишка пустился в путь, и дорога увела его далеко от родных мест. Отец его и мать два года не видели сына, ибо, совершив ненамеренное убийство, сидел он в узилище. Рядом с ним находился человек или незримая сила, которую люди в ту пору назвали бы ангелом или демоном, и сила эта шептала юноше: «Зачем возвращаться в отчий дом? Ты теперь преступник, в доме отца твоего нет больше для тебя места. Лучше всего тебе повеситься на груше». — «Что ж, пожалуй, я поступлю по твоему совету», — отвечал юноша, закидывая веревку на ветвь груши. Как будто забыл, что самоубийство есть один из самых тяжких смертных грехов, который человек может совершить, ибо жизнь, чудеснейший дар Господень, ты с презрением швыряешь в Лицо Господу Своему. Но в этот миг свершилось чудо: вспомнил он о своей матери. Словно живую, увидел он ее перед собой, и она показалась ему такой огорченной, что он сорвал веревку с дерева и помчался домой. И мчался так быстро, что, добежав до родительского дома, запнулся и упал в навозную кучу. А мать как раз шла с кувшином к колодцу, набрать воды, и увидела она своего сына. А он, увидев ее, вскочил, ибо за два страшных года поседела и побледнела она. И в ужасе закричал он: «Мамуля, что я, дурак, сделал с тобой за эти бессмысленно

ушедшие годы?»

«Не говори так», — рыдая, молвила мать, и протянула свои состарившиеся руки, и обняла его. Все было прощено и забыто. «О, мальчик мой, я так счастлива, что ты вернулся, ведь пока тебя не было, умер отец. И сейчас он глядит на нас с облака и хочет одного: чтобы ты взял на себя заботу о нашем хозяйстве. Тебе не надо больше уходить в огромный, опасный мир, ты сможешь трудиться на наших полях, и добьешься процветания здесь, в нашей деревне».

Эта пасторальная проповедь, возлюбленные прихожане, принадлежит старым временам, которые, к сожалению, прошли, и больше не вернутся.

И там, в задних рядах, да, там, где сидят скауты, вот ты, например, — я хотел бы, чтобы ты вынул изо рта жвачку! Потому что новая притча, которую собираюсь я поведать вам, предназначается тебе, и случилась она в новые времена. Слушайте же. Один деревенский юноша вернулся в родительский дом после двухлетнего ареста. Никакая мистическая сила, добрая либо дурная, не помогала ему. Он вошел в дом, увидел свою мать и сказал: «Мама, я болен, болезнь эта в здешних землях неведома, и она смертельно опасна. Но все равно я рад тому, что могу обнять тебя. Приди в мои объятья и ты, сестричка, обними и поцелуй меня, и ты, бабушка, и ты, собачка, которая охраняет дом, и ты, самый младший член рода, сынишка брата моего, младенец в колыбельке», Итак, любезные прихожане, все, не исключая и абсолютно невинного младенца, вдохнули его отравленное дыхание. И через два дня дом их был полон мертвыми и умирающими. А теперь подумайте сами: что должна была сделать мать? Могла ли она разрешить этому монстру распространять вокруг свое смертельное дыхание, несущее уничтожение его стране, миру, планете? Или источник бедствия должно было секретно уничтожить, с соблюдением всех возможных гигиенических предосторожностей, то есть зло должно было быть задушено в зародыше? Я пойду дальше. Не должна ли была мать, принесшая некогда в мир зло в лице своего сына, сама принять решение и своими руками сбросить его во тьму вечную?

Вопрос, следовательно, в том, должен ли человек поступать в соответствии с Посланием к Римлянам, глава двенадцатая, стих двадцать первый: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром»? Или человек должен решиться на последнее, радикальное, безжалостное, если необходимо, зло и бесчеловечно прикончить того, кто это зло принес?

Скауты зашептались. Остальные прихожане, оборачиваясь, глядели на них. А прыщавый вождь скаутов спросил, можно ли ему кое-что сказать.

— Говори, — разрешил Его Преподобие Ламантайн, с силой сжимая край кафедры. Косточки на его руках побелели.

Вождь заговорил:

— Мы хотим сказать, то есть от имени молодежи, а значит, от имени будущего, что тот человек должен быть казнен сразу после того, как расскажет, откуда взялась эта жуткая болезнь. Никакого сомнения, что она пришла из третьего мира.

— И делом чести для вас будет принять верное решение, — завершил свою речь пастырь. И, то ли почувствовав себя дурно вследствие неожиданного приступа подагры, то ли решив, что пора покинуть кафедру, чтобы присоединиться к своим слушателям внизу и демократично руководить дискуссией о предопределении и свободе воли, Его Преподобие Ламантайн сделал шаг назад, оступился, поскользнувшись на отлично отполированных руками нашей Дианы ступеньках конца восемнадцатого века, упал, ударился головой о край чьего-то надгробия и больше уже не поднялся.

Мы

— Ушел по-английски, не попрощавшись, — заметил нотариус Альбрехт. И все согласились с ним.

Мы сидим в кафе «Ривьера» и уже выслушали возбужденный отчет скаутов об инциденте. Скауты хлещут пиво, чтобы прийти в себя. Черт-бы-все-побрал, возмущенно заявляет их вождь, едва Преподобный принял прекрасное решение обсудить с ним серьезно, как с мужчиной, нынешние проблемы церкви, и — нате вам, такой облом.

Стоило «скорой» с телом отъехать, как несколько женщин торжественно вступили в кафе «Ривьера». Нам удалось уловить из разговора женщин между собой одно: что Преподобный находился в изумительной форме. Теперь-то мы убедились, каким он был мастерским рассказчиком, наш Преподобный. Из ничего, из небылицы сотворил притчу.

Поделиться с друзьями: