Перевёрнутый мир

Наиболее сильные возражения высказаны талантливым антропологом А.Г.Козинцевым в статье 2004 года “О перевернутом мире (историко-антропологический комментарий к книге Льва Самойлова)”. Козинцев начинает с обзора эволюции лагерной системы в России за 130 лет. “Наша задача, — пишет он, — облегчается тем, что четыре автора — Достоевский, Чехов, Солженицын и Самойлов — описали нам четыре хронологически последовательных момента этого процесса, разделенные интервалами по 3–5 десятилетий. Разумеется, их труды — лишь наиболее крупные вершины среди огромного массива литературы о тюрьме и каторге в нашем государстве. Но и они оказываются вполне достаточны для оценки масштаба происшедших изменений” (Козинцев 2004: 486). Рассмотрев четыре эти вехи — Мертвый дом, Сахалин, ГУЛАГ и Перевернутый мир, — Козинцев отмечает резкое отличие двух первых от двух последних. В двух первых не было той лагерной системы (ЛС), которая как раз и сопоставима с некоторыми установками первобытного общества. Между тем, дефицит культуры был там даже более разительным, чем в ГУЛАГе и Перевернутом мире “финального социализма” (“в «зоне», по крайней мере, все умеют читать и писать”).

“Итак, — заключает Козинцев, — откуда же взялась ЛС? Разумеется, из прошлого. Но не из палеолитического, а из гораздо более близкого — предреволюционного… По-видимому, к главным причинам зарождения и последующего усиления ЛС следует отнести либерально-прогрессивные, а затем и лево-радикальные тенденции государственной политики вообще и либерализацию лагерных порядков по отношению к уголовникам в частности” (с. 487).

В оценке значения “либерально-прогрессивных” и “леворадикальных” тенденций государственой политки я, пожалуй, соглашусь с Козинцевым, но в неожиданном для него ракурсе. Дело в том, что он не подметил одной особенности двух советских этапов развития лагерной системы по сравнению с двумя дореволюционными, — особенности, которая как раз и может объяснить отсутствие на дореволюционной каторге тех первобытных порядков, которые возродились в советских лагерях, а оттуда проникли в тюрьмы. До революции каторга была нацелена только на наказание (возмездие за прегрешения) и устрашение. Поэтому самоорганизация каторжников практически отсутствовала. Одиночка в тюрьме, кандалы и цепи на каторге создавали вокруг наказуемого барьер изоляции. В советской же пенитенциарной системе возобладала (и не только декларативно) установка на перевоспитание преступников, а перевоспитание в соответствии с Ленинской теорией “культурной революции” (воспитание коммунистического человека) и педагогической теорией Макаренко мыслилось коллективным трудом. Поэтому всячески поощрялась самоорганизация заключенных в коллектив, а уголовники (по сравнению с “классово чуждыми” политическими) считались “социально близкими” и потенциально коммунистическими тружениками.

При этом упускалось из виду, что культура не наживается нахрапом, что самоорганизующийся в лагере коллектив — это не совет вдохновенных социализмом педагогов, а гигантская воровская банда, труд же заключенных — не радостный и творческий, а подневольный и по всем социальным признакам рабский. Воры не могут обучить честности. Рабы не могут привить кому бы то ни было ощущение радости от труда. Поэтому вместо предполагаемых школ перевоспитания преступников возникли великлеп-но работающие курсы усовершенствования воров и бандитов. Возникшие в лагерях коллективы воздействуют на молодежь именно в этом направлении. Кроме нашей страны, нигде в мире не было и нет таких колоссальных скоплений самоорганизо-ванного ворья. Ясно, что в таких условиях самоорганизация и должна была привести к проявлению высвобожденных инстинктов, которые сдерживались культурой. Инстинктов агрессии, эгоизма, ксенофобии, охотничьей солидарности малых групп и т. п., — тех самых инстинктов, которые когда-то естественно выражались в первобытных структурах и формах поведения, а сейчас, высвободившись и взаимодействуя с неотесанным умом, вырабатывали те же самые или очень схожие формы поведения и аналогичные структуры.

То есть вырабатывали в конечном счете некую культуру, схожую по важным параметрам с первобытной, архаичную, атавистичную, но, конечно, культуру.

Разговор об уголовном мире и его сходстве с первобытным обществом наводит Козинцева на мысль о биологической природе человека. Ему представляется, что я считаю “черную масть” (лагерную касту воров) и дикаря естественным состоянием человека, а современного человека — искусственно окультуренным вариантом.

“Вопрос о естественном состоянии человека… бессмыслен. — возражает он. — Обезьяна по природе — обезьяна, но человек по природе — не человек. Он вообще никто. Человек он только по культуре. Он рождается на свет, не будучи запрограммирован ни на какую эпоху — ни на родовой строй, ни на рабство, ни на крепостничество, ни на социализм, ни на капитализм. От природы он не добр и не зол, не воинствен и не миролюбив. Он может стать и дикарем, и профессором. Кем угодно. Как ребенку безразлично, какой язык усваивать, так и человеку с еще несложившей-ся поведенческой программой безразлично, кому верить — жрецу, священнику, комсомольскому секретарю или пахану. Уходит одна мораль — приходит другая. Вакуум заполняется не биологией, а другой культурой. В данном случае слово «культура» следует понимать в самом широком смысле: бескультурье — тоже культура, хотя и плохая. Но «никакой культуры» не бывает, как не может быть «никакой погоды»” (Козинцев 2004: 488–489).

А я и не говорю о “никакой культуре”. Я говорю о “дефиците культуры”, об отсутствии “современых культурных норм”, в некоторых случаях о “бескультурье” — именно в том смысле, который имеет в виду и Козинцев (“тоже культура, хотя и плохая”). Да и Козинцев говорит же о “еще несложившейся поведенческой программе”, а поведенческая программа — это и есть культура.

Вопрос о естественном состоянии человека не бессмыслен, он только менее важен, чем вопрос о его культуре. “Человек по природе — не человек”? Сказано красиво, но неточно. Человек и по природе выше всех других животных, он готов. к усвоению любого языка и любой культуры. И с тем, что его природа не имеет значения, я не могу согласиться. Каждый учитель знает: бывают злые дети и добрые дети, умные дети и глупые дети, одаренные и бездарные. Да, профессором может стать каждый, но каким профессором? К сожалению, многие профессора — из этих “каждых”. И с тем, что человек не запрограммирован ни на какую эпоху, я не согласен. Как и всякое животное, он запрограммирован биологически на ту эпоху, в которой сформирован его вид. Для человека это палеолит. К прочим эпохам ему приходится адаптироваться, и в этой адаптации огромную, решающую роль играет культура. Конечно, природа всегда программирует с избытком, это резервы для адаптации, но нужна именно культура, чтобы их мобилизовать и использовать.

Та культура, которая создана и ежегодно стихийно воссоздается в лагерях, а оттуда с угрожающей настырностью распространяется на всю страну, это плохая культура, архаичная, агрессивная и жестокая. Это первобытное, дикое общество, которое как раковая опухоль сидит внутри нашего современного общества, и не только сидит, но и растет, распространяется метастазами. Один из них — дедовщина в армии. Единственный способ избавиться от этого смертельно опасного ракового процесса — это уничтожить сам механизм его воспроизводства: упразднить систему концлагерей. Уничтожить ГУЛАГ. Лагеря невозможно реформировать, улучшить и радикально исправить. Они никогда не станут очагами перевоспитания преступников, ни при каких подправках не перестанут быть рассадниками криминала.

Ни в одной развитой стране нет такого архипелага, все обходятся другими пенитенциарными системами. Есть более либеральные системы — со штрафами и домашними арестами преступников, есть достаточно жесткие — содержание преступников в тюрьмах, в одиночных камерах. Но концлагеря — это один из грандиозных экспериментов социализма, и эксперимент провалившийся. Если эксперимент не удался раз, виноват эксперимент, если он не удался два раза — экспериментатор, три — теория. Эксперимент с лагерями провалился сотни раз. Он унес миллионы жизней, а воровская и бандитская мораль отравляет страну. Пора с этим кончать.

Уверен, что Дмитрий Сергеевич Лихачев обеими руками подписался бы под этим выводом.

Литература

Козинцев А.Г. 2004. О перевернутом мире (историкоархеологический комментарий к книге Льва Самойлова)// Археолог: детектив и мыслитель. Санкт-Петербург, изд. Санкт-Петербургского университета: 486–489.

Лихачев Д.С. 1935. Черты первобытного примитивизма воровской речи// Язык и мышление, т. 3–4. Москва — Ленинград: 47-100.

Самойлов Л. (Клейн Л. С.). 1990. Этнография лагеря// Советская этнография, 1: 96-108.

Самойлов Л. (Клейн Л. С.). 1993. Перевернутый мир. Санкт-Петербург, Фарн.

Л.С.Клейн

Культурно-исторический процесс и теория коммуникации^[30]

Героями народной сказки всегда являются не старшие братья, которые женились, обзавелись солидными хозяйствами и работают, а Иванушка-дурачок. Вот и для меня самым любимым моим детищем являются не те монографии, которые переведены на иностранные языки и сделали меня известным, а идея, лишь вчерне мною разработанная и опубликованная только по-русски, как водится у нас, в небольших тезисах. Опубликована дважды — в 1972 г. и в более четко сформулированном виде — в 1981. Нынешнее выступление — третье. Несколько коллег-теоретиков порадовали меня, отметив эту мою идею как очень перспективную и как самую интересную из моих идей, но никто ее здесь не подхватил, и она так и осталась неразработанной. С той же идеей выступили позже два американца, но и они остались без последователей. Странно.

Парадокс развития. Дискретность есть фундаментальное свойство, присущее миру. Она проявляется и в культурном развитии. Казалось бы, преемственность между поколениями, необходимая для развития или хотя бы для поддержания культурного уровня, подразумевает непрерывность развития (и она постулировалась учеными), но нет, на деле в развитии всегда сеть разрывы постепенности, есть революции, смена четко различаемых культур. В этом парадокс развития.

Эволюционисты старались его устранить, объявить иллюзией. Все дело, мол, в missing link, в недостающем звене. Вот будут найдены все звенья, тогда и восстановится непрерывная постепенность. Находились всё новые звенья, а постепенной линии преемственности не обнаруживалось.

Диффузионисты искали корни каждого резкого новшества на стороне. Их приносят влияния и заимствования. Надо обратиться к белым пятнам на карте, там хранятся истоки этих заимствований, там можно проследить их корни и восстановить преемственность и постепенность. Ныне белые пятна закрыты, а постепенность не восстановлена.