Перевёрнутый мир

Дело не в том, что фашистские организации, начиная с классических, кончая современными, демонстрируют привязанность к архаическим квазиидеологиям: от германского “арийства” до славянского “неоязычества”. Это всего лишь побочный эффект, так сказать, визуальный ряд процесса. В основе процесса фашизации социума — идеологический катализ, в котором жизнь человека наполняется неким высшим смыслом, возвышения его частного “я” до тотальной судьбы нации от сотворения мира до его гибели за систему. В обмен на снятие с него всяческой ответственности система дарует ему право раствориться в ней.

Тотализация жизненных смыслов при автоматизации их формирования и переадресации ответственности — такая сделка особо выгодна маргиналам, представляющим мощный мобилизационный ресурс любой власти. Только не любая власть может его использовать.

Когда слабая (случайная) власть пытается стать сильной (закономерной), у нее всегда возникает соблазн использовать деструктивные факторы национальной консолидации и перейти к спекуляциям на тему бытового расизма в качестве средства соискания популярности и/или социальной мобилизации. Для того, чтобы говорить о том, что процесс фашизации социально-политического поля России, начиная с его маргинальных сфер, идет полным ходом, не надо далеко ходить за примерами: достаточно взглянуть на неконституционные действия субъектов исполнительной власти (от проверок регистрации и травли кавказцев до милицейских облав на призывников на московских улицах) или на фашизированные демонстрации законодательной власти (демонстративный отказ парламента почтить память жертв Холокоста, проблемы с принятием закона о запрещении пропаганды фашизма, попустительство активным акциям неофашистов, этнические “чистки”, фашизация отдельных приходов православной церкви на фоне ксенофобных пассажей из уст церковных иерархов, использование демократических институтов — СМИ, судов, партий, парламентов — в качестве инструментов тотального контроля). Ведь эти действия не только не вызывают социального протеста широких масс, но получают с их стороны одобрение. А точнее, такие пассажи власти есть результат популизма — желания нравиться широким массам избирателей.

Не только (и, рискну предположить — не столько) авторитарный стиль правления производит концлагеря, но лагеря, точнее, лагерное мышление общества воспроизводят тоталитаризм. Личность, социализированная в условиях тотального контроля, получая свободу выбирать форму социально-политического устройства, неизбежно возведет здания, архитектурой своей напоминающие бараки и казармы. Общество, охваченное архаическим синдромом со свойственными ему филогенетическими фобиями, при предоставлении ему демократической возможности самоорганизации, выбирает примитивные формы порядка — тотальный контроль и строгий режим. Фашизм — это выбор десоциализированной массы.

Если этого все-таки не происходит и общество не срывается в пропасть, то мы видим причиной эффект антиэнтропии, присущей самой культуре, а также культурообразущую роль тех, кто сумел сохранить ее в лагерных бараках, увидев в собственном заключении “всего лишь” очередную научную командировку (Самойлов 1993).

Литература

Арутюнов С.А. 1989. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М.

Асмолов А.Г. 1996. Культурно-историческая психология и конструирование миров. Москва-Воронеж.

Бердяев Н.А. 1993. О назначении человека. М.

Бутовская М.Л. 1999. Этология человека: история возникновения и современные проблемы исследования// Этология человека на пороге XXI века. М.

Гилинский Я.И. 1990. Субкультура за решеткой // Советская этнография. № 2.

Губерман И. 1991. Прогулки вокруг барака. М.

Жирар Р. 2000. Насилие и священное. М.

Кабо В.Р. 1990. Структура лагеря и архетипы сознания// Этнографическое обозрение. № 1.

Левинтон Г.А. 1990. Насколько “первобытна” уголовная субкультура?// Советская этнография. № 2

Лотман М.Ю. 2000.Семиосфера. СПб.

Потестарность. Генезис и эволюция. 1997. СПб.

Лев Самойлов (Клейн Л.С.) 1990. Этнография лагеря// Этнографическое обозрение. № 1.

Тэрнер В. 1983. Символ и ритуал. М.

Юнг К.Г. 1998. Бог и бессознательное. М.

Gennep A. van. 1960. The Rights of Passage. Chicago.

Goffinan E. 1971. Relation in public microstudies of the public order. London.

Megargee E.I. 1969. The psychology of violence: a cultural review of theories of violence// Crimes of violence. Vol. 13 Washington.

Turner V.W. 1957. Schism and Continuty in the African Society. Manchester.

А.Г.Козинцев

О ПЕРЕВЕРНУТОМ МИРЕ

(историко-антропологический комментарий к книге Льва Самойлова (Л.С.Клейна))^[25]

Уникальность материалов, собранных Л.Самойловым в его книге о “перевернутом мире” — лагерной субкультуре начала 80-х гг. (Самойлов 1990: 96-108), — заставит исследователей разных специальностей еще не раз обратиться к этому труду^[26]. Основываясь на ряде интереснейших параллелей, Л.Самойлов приходит к мысли о том, что спонтанно возникшая структура лагерного сообщества (назовем ее лагерной системой, ЛС) как в общих чертах, благодаря наличию трех каст, так и в ряде деталей воспроизводит первобытное общество на стадии разложения. Объясняется это, как он считает, тем, что биологическая природа человека не изменилась за последние 40 тыс. лет (по новым данным — минимум за 100 тыс. лет, учитывая, что древнейшие находки людей современного типа имеют именно такой — среднепалеолитический — возраст). Дефицит культуры (в узком смысле слова) в закрытом сообществе приводит, по мнению Л.Самойлова, к возрождению дикаря.

Прежде, чем комментировать гипотезу Л.Самойлова с антропологической точки зрения, стоит взглянуть на эволюцию ЛС в России за гораздо более короткий отрезок времени — 130 лет (1849–1982). Наша задача облегчается тем, что четыре автора-Достоевский, Чехов, Солженицын и Самойлов — описали нам четыре хронологически последовательных момента этого процесса, разделенные интервалами по 3–5 десятилетий. Разумеется, их труды — лишь наиболее крупные вершины среди огромного массива литературы о тюрьме и каторге в нашем государстве. Но и они оказываются вполне достаточны для оценки масштаба происшедших изменений.

1. Мертвый дом. На предреформенной каторге сохраняются все основные особенности социальных отношений финальной стадии крепостнической эпохи. Хотя все носят кандалы и лоскутную одежду, сословные границы непреодолимы. Все попытки Достоевского установить с каторжанами из простонародья отношения на равных терпят неудачу: его либо отвергают, либо вызываются ему прислуживать. Об ЛС никто и не помышляет; люди в массе забиты, богобоязненны и покорны судьбе. Перебранки иногда носят почти пасторальный характер (наряду с матерщиной употребляются такие выражения, как “чума бсндсрская” и “язва сибирская”). В довершение картины, арестанты не только не наказывают доносчиков, но даже уважают их.

2. Сахалин. Хотя на пореформенной каторге кандалы и розги сохраняются, но начальство стало чуть помягче — засечь человека до смерти теперь нельзя. Обстановка становится менее патриархальной: бедняки и простоватые работают и за себя, и за других, а шулера и ростовщики пьют чай и играют в карты. Формального статуса ни те, ни другие, по-видимому, еще не имеют, однако это уже зародыш ЛС. В основе стратификации, впрочем, физическая сила и не агрессивность, а деньги.

3. ГУЛАГ. В сталинских лагерях ЛС уже существует, хотя и не в окончательно сложившемся виде. Имеются “воры в законе”, “паханы” и “мужики”. Не совсем ясно, являются интеллигенты (и вообще “фраера”) частью ЛС, как полагает В.Р.Кабо (Кабо 1990:109), или же, как склонен считать А.И.Солженицын, туда входят лишь блатные. Последние в союзе с охраной терроризируют “фраеров” и паразитируют на них. С “ворами в законе” соперничают “суки”, роль которых возросла в годы войны благодаря поддержке лагерного начальства; при их победе воцаряется “беспредел” и ЛС уступает место хаосу. Прежние социальные роли еще важны, но ЛС начинает перемалывать попавший в сферу ее влияния контингент и переформировывать его на новой основе. Так, бывший доцент-филолог может стать паханом (Солженицын 1991: 388).