Переводчик

Я ошарашено уставился на монитор. Откуда у него такая информация??!!

Судорожно, едва попадая пальцами по крошечным клавишам, напечатал вопрос.

«Из интранета Управления госбезопасности», – резонно ответил планшет. «А как ты туда проник?!»

Чёрт, чёрт!!! Проникновение в компьютерную сеть Управления госбезопасности Поднебесной! Да это же карается… карается… да лучше вообще не думать о том, чем это может караться. Тем более что доказать, что это сделал сам комп по собственной инициативе, а не ты со своими смехотворными навыками пользователя… Искусственный разум, чёрт его подери! И как мне только пришло в голову переводить на нем те треклятые алгоритмические стихи?! Я обхватил голову руками.

«Это было несложно. У меня хорошие связи с их серверами».

Ну, понятно… Круто ты попал, Алекс. Ох, как круто. Да чего уж теперь… Я засунул планшетник обратно в рюкзак, оставил на столике мелочь и вышел из бара. С наслаждением вдохнул пахнущий ночью воздух и побрел по пустынной набережной.

Постепенно небоскребы Полуострова девяти драконов остались далеко позади, исчезли и каменные постройки, сменившись легкими хижинами из толстого желтоватого бамбука за невысокими изгородями. Из-под одного домика выскочили два дерущихся кота, едва не сбив меня с ног. Я перепрыгнул через спутанный серо-рыжий клубок – пускай развлекаются парни – и пошел дальше.

Разумеется, на свои доходы ведущего врача-нейрореаниматолога Кьёнг мог бы позволить себе куда более роскошное жилище где-нибудь в фешенебельном районе Коулуна. Но он утверждал, что эта бамбуковая хижина на сваях напоминает ему детство. Будто бы до трехлетнего возраста (да что он там может помнить до трехлетнего-то возраста?!) он жил вместе с родителями точно в такой же плетенке и помнит, как по утрам плясали пылинки в солнечных лучах, пробивавшихся в расщелины между рассохшимися стволами. Поэтому в первую же неделю после окончания мединститута он с докторской педантичностью обследовал все прибрежные поселки и через неделю поисков купил у местных властей этот большой и добротный дом, пустовавший последние лет десять. По-хозяйски отремонтировал его, сменил крышу, укрепил сваи, отмыл с присущей врачам любовью к порядку и стерильной чистоте, выскреб полы и стены, застелил циновками, заставил новейшей техникой и зажил себе в удовольствие, едва ли не каждую неделю приводя сюда новых женщин, одна роскошнее другой.

Хижину Кьёнга я узнал сразу, по припаркованной напротив навороченной широченной «Колеснице императора» цвета бархатного бордо, перегородившей собой почти всю улицу. Сибарит хренов. Я протиснулся между машиной и стеной дома, поднялся по хлипким ступенькам и постучал в дверь.

– Открыто, только ручку поверни, – донеслось из дома.

– Да помню я о твоей ручке, помню – пробурчал я. – О ней вся Поднебесная знает.

Действительно, о том, что у Кьёнга нет замков ни на одной двери, знала вся деревня. Он охотно помогал местным жителям, фактически работая негласным деревенским лекарем и наотрез отказываясь брать плату за свои услуги, поэтому ему платили неподдельной любовью и уважением и оберегали его жилище, как зеницу ока.

– Ну, здравствуй, братишка! – Кьёнг подошел ко мне и вдруг прижал к себе с неожиданной для него горячностью. – Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал!

И тут же немного отстранился, скользнул по мне цепким взглядом, как рентгеном просветил.

– Я видел мастера Джана. Он сказал мне, что ты прилетел три дня назад.

Я пытался связаться с тобой, но не смог. У тебя всё в порядке?

Я отвёл взгляд.

– В порядке… почти…

Ну что он на меня так смотрит?!

– May, если с тобой что-то случится… Ты же знаешь, насколько ты мне дорог! Могу я тебе чем-то помочь?

Я с трудом сглотнул, помедлил. Если бы он знал, насколько он дорог мне… или не дорог, раз всё же сумел договориться со своей совестью, пришёл к нему?

– Ты сейчас один?

– Уже один, – Кьёнг улыбнулся. – Отправил её домой на такси.

Я прошёл на кухню, сел-провалился в приземистое ротанговое кресло, выстланное изнутри мягчайшей подушкой, и рассказал ему всё. И про то, как неожиданно посреди душной летней ночи уловил третий слой в переводимой мною работе, и про то, что мне удалось узнать о профессоре Линге, и про повышенное внимание ко мне со стороны китайских спецслужб, и даже про мучившие меня сомнения в нормальности собственной психики. Умолчал лишь об одном: о том, что именно я прочитал на третьем слое.

– Насчет своей психической состоятельности можешь не волноваться. По крайней мере, пока. Это я тебе говорю, как врач.

Кьёнг устало потер виски. Да уж, веселая у него выдалась ночка. Сначала полночи бурной любви с пышногрудой девицей – я посмотрел на чёрный кружевной лифчик, второпях забытый на кухонном столе… размер четвёртый, не меньше – а теперь вот я со своими бредовыми идеями.

– А насчет нашего языка… Вот уж не думал, что ты в это влезешь. Думал, далеко ты, до России не дойдет. Ну да ладно. Раз уж всё равно влез… Короче говоря, дела обстоят так. Последние лет пять действительно начали ходить слухи о появлении третьего слоя в ново-китайском. Особенно в наших медицинских кругах. Ты знаком со строением головного мозга?

Я кивнул головой. Ещё бы, когда всю жизнь балансируешь на грани безумия, волей-неволей начинаешь интересоваться, что там скрывается под твоей черепной коробкой.

– Всё элементарно: ствол, подкорка, кора. В свою очередь, кора состоит из древней, межуточной коры и новой коры или неокортекса. Так вот, начали поговаривать, что известны случаи обнаружения некоего нового отклонения в строении головного мозга. Якобы у некоторых пациентов на поверхности неокортекса обнаружена "сверхкора" – тончайший слой, образованный в результате странного разрастания и мутации глиальных клеток. Традиционно считалось, что глиальные клетки выполняют чисто вспомогательные функции и не участвуют в мыслительных процессах. Другими словами, глия формирует своего рода каркас, в ячейках которого находятся тела нейронов, защищает и изолирует их, препятствует утечке биотоков, поддерживает баланс веществ и так далее – то есть обеспечивает нормальное функционирование, так сказать, настоящих "мыслящих" клеток, нейронов. Количество клеток глии в нашей центральной нервной системе в 10–50 раз больше, чем нервных клеток. Теперь же речь шла о том, что обнаружена новая физиологическая структура – сверхкора – которая помимо прочего делала возможным, пусть чисто теоретически, появление третьего слоя в ново-китайском языке. Безусловно, меня это заинтересовало. Я начал исследования. Тысячи томограмм, энцефалограмм… Но ничего я тогда не нашел. Никаких подтверждений. Никаких признаков сверхкоры. Хотя искал я в общем-то недолго. Примерно через полгода меня вызвали в первую канцелярию, сказали, что им известно о моих исследованиях и что они сами интересовались этим вопросом, но все эти слухи о сверхкоре и третьем слое оказались не более чем пустышкой, придуманной жадными до сенсации журналистами, и попросили меня больше не заниматься этой темой. Я и перестал.

– Но почему ты никогда не рассказывал об этом мне?! – я ошарашено посмотрел на Кьёнга.

– О чем, May? Во-первых, как я уже сказал, это были всего лишь слухи, к тому же не нашедшие подтверждения. Да, я обнаружил пару случаев, когда с весьма большой натяжкой можно было бы говорить о "сверхкоре".

Но это был не сплошной слой, а отдельные, разрозненные наросты глиальных клеток поверх коры – словно мелкие лужицы, которые остаются на асфальте после дождя. Во-вторых, никакой особой активности этих зон, которая могла бы свидетельствовать об их участии в мыслительных процессах, я не обнаружил. И, в-третьих, ты же переводчик, поэтому я считал, что, если бы тебя и мог заинтересовать этот вопрос, то только с чисто лингвистической точки зрения. Но взаимосвязь между этими новообразованиями и нашим языком не входила в рамки моего исследования.

– Хорошо, Кьёнг, я понял. А какой могла бы быть эта… взаимосвязь? По-твоему мнению? Ну, если предположить, что сверхкора всё же существует?

– Вопрос, безусловно, интересный. Я думал об этом. Если рассуждать логически, то картина примерно такова. В нашем ново-китайском языке на первом слое мы обычно говорим то, что сознательно хотим сказать, что должны сказать, что требуют правила приличия и так далее. Второй слой обычно выражает наши подспудные или побочные мысли, то, что искренне интересует или волнует нас в данный момент. Он ближе к тому, что мы называем подсознанием. Управлять этим слоем гораздо труднее, и дети не умеют этого делать, но годам к шестнадцати подавляющее большинство людей обучаются полностью его контролировать. Иногда второй слой может выдать самые тайные наши мысли и чувства, но такое происходит, как правило, только с маленькими детьми, людьми в состоянии наркотического или алкогольного опьянения или под влиянием сильных эмоций. Соответственно, третий слой может означать прямой путь к подсознанию или же к сверхсознанию, как его некоторые называют. К истинной сущности человека, не умеющей кривить душой и лгать, к чистой правде – всегда и везде. На третьем слое можно будет говорить… с самим богом.

Я вздрогнул. То же самое странное чувство, как той похмельной воронежской ночью, когда я прочитал третий слой, кольнуло болезненно, врасплох. Это было своего рода… ощущение выхода за рамки что ли… да-да, пожалуй, именно так, точнее не скажешь – ощущение выхода за рамки дозволенного (дозволенного кем?), смешанное с острым чувством опасности. По спине пробежал неприятный холодок, от которого я нервно поежился, что, разумеется, не ускользнуло от профессионального взгляда нейрореаниматолога. Да, Алекс, конспиратор из тебя хреновый. Все твои эмоции и мыслишки у него, как на ладони…