Переводчик
Шрифт:
Мой загранпаспорт лежал на рабочем столе посреди живописных бумажных развалов, где я его и оставил. Растяпа. Я взял тонкий пластик, до отказал набитый всяческой информацией о моей персоне, начиная с отпечатков пальцев и параметров радужки глаза, заканчивая выданными визами, сроками визитов, уровнями допуска и прочей ерундой, и сунул его в карман. Ничего не меняется в этом мире. Ничего. Время остановилось, законсервировалось, испуганный мир впал в летаргический сон и будто бы ждал какого-то – хотелось бы надеяться, не апокалипсического – чуда, чтобы выйти из своей зомбической комы…
Я обошёл вокруг стола и плюхнулся в кресло. Так, что тут у нас? Толстенная пачка всяческой предварительной, сопроводительной и согласовательной чепухи для визита правительственной делегации в Великое и Справедливое Африканское Государство. Да уж, справедливое.
Я хмыкнул. Разделились на касты, которые дипломатично назвали "социальными группами", каждой едва ли не насильно насадили свой язык: низшим кастам попроще и попримитивнее,
Я перелистал документы. Работы на пару недель, не меньше. Ну да ладно, до поездки ещё два месяца, так что если смотаться на несколько дней в Сянган… быстренько и потихоньку, одна нога здесь, другая там… то успею перевести по-любому… Ах да, через две недели ещё приезжают французы, и меня уже вписали к ним ведущим переводчиком. Любят меня в европейском департаменте МИДа, ох любят, чёрт бы их побрал… Но французы – это легко, особо готовиться не нужно.
Я оттолкнулся ногой от стола и, выполнив на кресле точно рассчитанный пируэт – отъезд назад на три метра с 160-градусным разворотом (два года тренировок!) – остановился прямо напротив широченной арки окна. Ультрамариновый глянец водохранилища, перетянутого темными ремнями мостов, грязно-белые паруса многоэтажек на левом берегу, и, если приподняться на кресле, до боли знакомый двухэтажный дом Али среди приземистой старинной застройки правобережья. Странный город Воронеж, разрозненный, калейдоскопный… как будто кто-то, без всякой цели и замысла, черпанул по пригоршне всего, что было под рукой – мрачноватой исторической мистерии и сверкающего футуризма, щемящей душу красоты и показушного уродства, божественной гениальности и беспардонного жлобства – смешал, растоптал ногами в старом мешке и бездумно высыпал осколки по обе стороны раздутой плотинами реки. У этого города не было цельной души. Рваный, всегда чужой, но в то же время тёплый и родной, как лоскутное одеяло… Пусти меня, отдай меня, Воронеж, уронишь ты меня иль проворонишь? Ты выронишь меня или вернёшь? Воронеж – блажь, Воронеж – нож… семьсот лет назад написал о нем Мандельштам. Проворонишь ты меня, ой, проворонишь… Ты ведь уже решил для себя, верно, Алекс? Решил поехать в Гонконг и встретиться с профессором Лингом, который написал те самые слова… Зачем? Ну, для тебя это слишком сложный вопрос. Ты ж не привык обдумывать причины и последствия своих решений, не так ли?… И всё ж зачем? Для того чтобы действительно докопаться до истины с этим третьим слоем? Или чтобы бежать сломя голову, бежать от самого себя, от этой неутомимым червем разъедающей душу тоски?
Да какая к чертям собачьим разница? Я вскочил на ноги, зло пнул кресло, которое послушно откатилось обратно к столу, и выскочил из кабинета. Дверь за мной гулко хлопнула. Ох, и психованный ты, Алекс, ох и психованный… Кованая, без намека на изящество и увешанная ошметками паутины лестница (здесь что, никогда не убирают?!) гигантской спиралью уходила в густую полутьму нижних ярусов. Бессчетные ступени из толстых дубовых плашек, и столб прохладного воздуха в середине спирали… Когда несешься вниз быстро-быстро, перескакивая через две-три ступени, кажется, что летишь… Откуда-то яруса с третьего доносился приглушенный, полный одиночества голос Ноэля Харрисона…
…круг, как оборот спирали, в колесе как колесо,без конца и без начала, вихря вечное кольцо,как картинок кутерьма…словно крыльев кружева мельниц твоего ума…Красивая песня. Интересно, кому из моих коллег в субботу спозаранку тоже не спится? Надо зайти поздороваться. Хотя нет, времени в обрез… Времени в обрез? О чем это ты?… Ах да, сегодня у нас суббота. А по субботам из Внуково летает вечерний рейс до Пекина. Там пересадка до Сянгана. Если поспешить, то можно успеть. Следующий рейс только через неделю. Как раз этим-то рейсом можно и вернуться. Как удачно всё складывается… Удачно? А, может быть, ещё скажешь, совершенно случайно? Я хмыкнул. Ладно, Алекс, оставь пока свои параноидальные замашки, не время…
– Лёша, доброе утро! – Саша стояла на пару
витков ниже и радостно махала мне рукой. – Ой, Лёшка, как хорошо, что это ты! Я сразу тебя узнала!– Привет! – я перегнулся через перила и махнул ей в ответ. – Ты что, ясновидящая?
– Да нет, просто с такой скоростью по лестнице носишься только ты. Лёшка, правда, как хорошо, что ты здесь. А то я уже не знала, что делать!
Саша стояла растрепанная, красноглазая после бессонной ночи, в мятой мужской рубашке, но всё равно милая, персиковая и смешная. Все третьекурсницы, даже самые невыспавшиеся и уставшие, похожи на нежных фарфоровых куколок… Бедная девчонка. Отец и мать – конченые пьянчужки, живут где-то в сибирском захолустье. Способности к языкам у неё обнаружили случайно и – что редко бывает – к счастью для неё же самой. Однажды к ним в городок нагрянули двое учёных из Австралии проверить какую-то очередную теорию насчет тунгусского метеорита. Каково же было удивление её матери, уборщицы в захудалой местной гостиничке, когда в один из дней она обнаружила своё шестилетнее детище, восседающее за столом вместе со знаменитыми – нечасто в их запечье заезжают такие гости! – постояльцами, пьющее из большой кружки чай с местным медом и беззаботно пересвистывающееся с ними на их высоко-звенящем, с соловьиными переливами языке… И как только такие умные и серьезные дядьки могут разливаться трелями, как скворцы весной? И эта, засранка, поглядите! Когда только успела? Дочь у родителей быстренько изъяли, поместили в престижную школу-интернат для детей с выраженными языковыми способностями… к сожалению, дети с такими способностями редко рождаются в нормальных семьях…
Я аккуратно заправил ей за уши две особо бесцеремонно выбившиеся прядки и шутливо провел указательным пальцем по носу.
– Не спала всю ночь?
– Да, Лёша, прямо не знаю, что делать. Посмотри, пожалуйста… Задали перевести стихотворение Маяковского на ново-китайский. А я пока не чувствую этот язык, и всё тут! Никак не могу уловить. Только первый слой, да и то кое-как…
Я взял у неё из рук распечатанные листы и присел на ступеньку. Так, что туту нас? О, сам Маяковский… стихи о советском паспорте… да уж, наши преподы на лингвистическом всегда отличались изысканным чувством юмора.
Краснеть я начал медленно, с ушей, но густо и безвозвратно. Хорошо хоть на моей смуглой коже эта не в меру девичья стыдливость не так бросалась в глаза… Нет, конечно, с порнографией я был знаком. Чего уж там. Бывает… иногда. Но то, что я прочитал на втором слое, на порядок превосходило мои познания в этой области. Да уж… ничего себе… Я ошарашено поднял глаза на Сашу. Ну, девчонка, дает…
– Лёша, что-то не так? – она умоляюще смотрела на меня. – Что там у меня получилось на втором слое? Можешь хотя бы вкратце?
– А, ну… что получилось?.. Как бы тебе сказать… Ну, там…
Я потер лоб.
– А знаешь, неважно… Давай лучше поступим так: я быстренько набросаю тебе перевод, свою версию. На втором слое вкратце опишу историю любви Маяковского к Лиле Брик. Был у него такой объект воздыханий. Слышала, наверное? А ты прочитаешь мой перевод много-много раз, пока не уловишь этот подтекст, договорились?
Саша кивнула. Я расправил листы на коленке и принялся покрывать их убористыми столбиками иероглифов. Чёрт, время… время! Лажовый перевод получается впопыхах, ну да ладно, всё лучше, чем было. Наконец я черканул последний иероглиф, всунул Саше в руки исписанные листы, чмокнул в шёлковистую щечку и рванул вниз по лестнице.
– Ой, Лёшка, спасибо! С меня причитается!
Звонкий у Саши голос, колоратурное сопрано, отточенное соловьиными трелями австралийского. Я так и не сумел овладеть их разговорным – речевой аппарат не позволяет.
– Причитается? Это хорошо… люблю благодарных девушек… Через недельку, когда вернусь, ОК?
Я вполоборота шутливо козырнул ей двумя пальцами и, больше не оглядываясь, поскакал вниз. Время, время… я должен успеть…
– Блин, какой же ты всё-таки кобель… как и все мужики… – Саша вздохнула и медленно побрела в свой в кабинет.
Ну почему, почему с женщинами всегда вот так – чуть что, так сразу кобель? Терпеть не могу это слово!
Город уже проснулся. Я промчался по узкой Петровской набережной, где о поросшие смарагдовой водорослью гранитные стены мерно бились аспидно-чёрные волны тяжёлой воронежской воды. Над городом снова полз свинцовый слизняк туч, придавливая крыши домов своим тяжёлым брюхом. Нехорошее ощущение, давящее… Ну и хрен с ним. Главное, чтобы не задержали ближайшие рейсы до Москвы… Я на скорости зарулил во двор, заскочил в подъезд под неодобрительными взглядами двух суровых соседок и влетел в квартиру. В коридоре сходу схватил небольшой городской рюкзак, распахнул гардеробную – много вещей с собой брать не буду, лечу всего ж на неделю… пара чистых джинсов, футболки, трусы… да, вот эти семейные, до колена, темно-синие с красными машинками, счастливые, обязательно… Почему счастливые? Потому что приносят удачу… Если бы вы знали, из каких задниц они меня вытаскивали. Глупо звучит, сам знаю. Но ведь работают же, не подводят… Так, а билеты? Я чертыхнулся, кинулся в гостиную, откопал среди шёлково-бумажных развалов на полу планшет и минут пять водил пальцами по экрану. Готово. Билеты в наше время не проблема, самолёты летают полупустыми. Кому охота переться за границу? Непонятно там, страшновато и скучно.