Пермские чекисты (сборник)

— Депеша с Вознесенской, — сказал он тихо, исчезая в сумраке ночи.

Малков сдвинул на затылок кожаную кепку, сморщил лоб.

— Что-нибудь серьезное? — спросили враз Толмачев и Лукоянов.

— Да. Три вагона казаков с оружием на подходе к Перми. Разговор будет сердитый.

Дрезина быстро проскочила стрелки. Когда въехали на мост, фермы гулко запели. Внизу под насыпью, слева и справа, горели костры, мелькали фигуры красногвардейцев. Прямо перед мостом на правом берегу были установлены два пулемета.

Ночь уже подходила к концу, когда вдали показался поезд. Над мостом загорелся красный фонарь. Машинист остановил паровоз в нескольких метрах от пулеметов. Высунувшись в окно, крикнул:

— В чем дело?

— Контру ловим! — ответили ему красногвардейцы.

— Это пожалуйста!

— Отцепи пока свой паровоз да постой на мосту. Мы тебе ребят для помощи выделим.

 В трех теплушках едва мерцали огоньки, оттуда доносились грубые голоса. Красногвардейцы стучали прикладами в двери вагонов. Они со скрипом открывались, и сонные казаки зло ругались.

— Именем Советской власти предлагаем сдать оружие!

— Ишь чаво захотели! — И казаки защелкали затворами.

Раздался выстрел. Стоявший рядом с Лукояновым и Толмачевым красногвардеец схватился за плечо.

Застучали пулеметы у моста. Пули засвистели над крышами вагонов.

— Осторожно! — крикнул казакам Малков. — Вы окружены. Впереди мост, по бокам пулеметы. Проезда дальше не будет, если...

Нехотя сбрасывали казаки на песок винтовки и сабли. Когда все оружие было собрано, дали знак машинисту паровоза. Он снова прицепил его к поезду, и тот медленно пополз через мост.

В одной из теплушек, возвращаясь в Пермь, Лукоянов и Толмачев расспрашивали казаков, куда и зачем они едут. Оказалось, что те совсем недавно покинули фронт и спешили в Сибирь, на свою родину. О том, что произошло в Петрограде, у них было смутное представление. Большевики решили рискнуть: организовать в Перми митинг.

Казаки гудели, перешептывались, но злобных выкриков не было слышно. Внимательно слушали они солдат-большевиков из Пермского гарнизона. Видно было по всему, что митинг не прошел для казаков бесследно. Слова большевиков западали им в душу и начинали там свою невидимую работу.

По мере того как все четче определялось лицо контрреволюции и росли ее силы, развивалась и совершенствовалась структура чрезвычайного комитета. К осени 1918 года штат чекистов в Перми и городах губернии достиг двухсот человек. Создается особый отряд из четырех рот, с артиллерийской, конной и пулеметными командами.

Редко какую ночь спал Лукоянов.

— Товарищ Маратов! — докладывал Малков. — Городская дума, не закрывая прений о продовольственном вопросе, перешла к обсуждению способов борьбы с большевиками.

— Продовольствие для народа интересует их меньше всего?

— Да, они нарочно затянули решение этого вопроса.

Последний оплот старого мира распущен, самые отъявленные саботажники взяты под стражу...

— Алло, Лукоянов? — звонил по телефону Воробцов. — Вечером анархисты захватили несколько зданий в городе. Готовится вооруженный заговор.

Анархистские гнезда окружены. Отнятое у них оружие роздано рабочим Мотовилихи. Несколько главарей арестовано и выслано за пределы губернии. Такая же участь постигла лидеров пермских эсеров и меньшевиков.

Однажды утром, пробираясь через забитый просителями коридор «чрезвычайки», Лукоянов увидел знакомое лицо юного телеграфиста. Это был Аверин.

— Есть какое дело? — спросил Федор.

— Товарищ Маратов, — произнес парнишка нерешительно и тут же замолк, подыскивая нужное слово.

— Ну, ладно! Заходи... — и Федор толкнул дверь кабинета.

Телеграфист снял фуражку, извлек из нее свернутую в трубочку бумажку и подал Лукоянову. Тот развернул листок, начал читать:

— «...Ввиду критического положения Советской власти и того, что она оставлена массами, необходимо сделать шаг назад перед буржуазией всех стран, как это было в истории французской коммуны. На днях выйдет декрет о некоторой денационализации...»

Лукоянов поднял от удивления брови и, рассмотрев внимательно телеграфный бланк, продолжал уже шепотом:

— «ВЦИК постановляет принять всех вчерашних саботажников и капиталистов... чтобы поднять предприятия и производительность страны. Всякие контрибуции должны быть безусловно прекращены... Предполагается возобновить некоторые учреждения, бывшие при Временном правительстве...»

— Что за чертовщина? — воскликнул Лукоянов. — Откуда получена телеграмма?

— Бают, что ночью из Москвы, а сейчас рассылается по всей губернии вне очереди. Правительственная!..

И только теперь Лукоянов заметил самую нижнюю строчку: «подписал Свердлов».

— Как мог Яков Михайлович подписать такую телеграмму? — воскликнул Лукоянов. — Ведь это на руку саботажникам...

— И мне странной она показалась, — вставил телеграфист. — Дюже длинная, запятых и точек уйма. В Москве, поди, лучше депеши складывают!

— Спасибо за помощь, товарищ! — сказал Маратов, вставая из-за стола и надевая маузер через плечо. — Сейчас все выясним...

Посланный из Перми запрос на имя Свердлова заканчивался словами: «Просим немедленно и срочно телеграфировать, так как подобные депеши рассылаются по всей губернии». Ответ пришлось ждать недолго: «Лукоянову... Приведенная вами телеграмма... гнусная ложь, распространяемая, несомненно, контрреволюционерами. О заседании ВЦИК были разосланы телеграммы, радиограммы, только другого содержания. Председатель ВЦИК Свердлов» [3] .

3

Партийный архив Свердловского обкома КПСС, ф. 41, оп. 1, д. 667, л. 103-104.

На какие только хитрости не пускались враги революции, какие средства не пытались использовать. Каждый день надо быть в полном смысле начеку. Помогали рабочие, мелкие служащие — все те, для кого революция стала кровным делом, надеждой на будущее.

— В бога, сынок, я верую, — говорила Маратову пришедшая на прием старуха, — но революция мне роднее. Спасибо новой власти за то, что повыгоняла жирных монахов из архиерейских соборных домов и монастырских гостиниц, а нас, бедняков, туда поселила.

Старуха развязала черный платок, перекрестилась на пустой угол и прошамкала:

— Да только попы, слыхивала я, хотят большевикам варфоломеевскую ночь устроить.

— За что же?

— А за дома свои, за земли монастырские...

— Верно, земель теперь у них не будет. Зато веру-то мы им оставляем.

— Эх, сынок! Поняла я, старая, что не вера им дорога, а блага земные, чреву угодные. Ишь сколько злата-серебра, муки да всякой снеди напрятано в монастырях, а народ с голодухи пухнет.