Перпендикулярный мир

Потому что, несмотря на курточку и поднятый воротник, не заметить ее было невозможно.

Опять воцарилось молчание. Слышно было, как где-то невдалеке судорожно плачет женщина, а на улице, у входа в вагон, то разгорается, то затихает вновь какой-то разговор.

— Эй! — наконец-то спросил один из разбойников. — Ты кто?.. Деньги есть? Или золото?

И они снова уставились на Машу, — должно быть, ожидая ее ответа.

— Вот это да! — наконец очнулся один из разбойников, самый старый, лет, может, пятидесяти, и самый небритый, в руках у которого был короткий автомат, а за солдатским поясом с пятиконечной звездой на бляхе, виднелись ножны с огромным ножом. — Это же какая телка, мужики!.. Я такой в жизни не встречал! Это же какая будет услада для организма! Представить только… Вот ведь повезло, так повезло!

Остальные как-то загудели одобрительно, — потому что к остальным дар членораздельной речи еще не вернулся.

Но странно, Маша, как будто не испугалась. Наоборот, создавалось такое впечатление, что она становилась все спокойней и спокойней. Показалось даже, что она улыбнулась чуть-чуть, едва-едва, тонкой какой-то змеиной улыбкой.

Иван, который продолжал пыхтеть, переводя взгляд то на разбойников, то на Машу, даже стал пыхтеть чуть меньше, хотя казалось бы, что пыхтеть нужно больше, — но было что-то в его приятельнице сейчас, что она стала начальницей, а не он… И у нее это лучше получалось. Командовать.

Хотя, конечно, никаких команд не было. А было что-то другое. Черт знает, что.

— Мужики, — сказал опытный разбойник, — я — первый.

— Ты че, — не согласился вдруг другой, — это я ее нашел.

— Нашел первым ты, а первым буду я, — сказал опытный. — Нет сил терпеть. Это же надо, какой бутон.

— Ты — первый, — вдруг сказала Маша, ровно, без каких-либо эмоций, словно разговаривала с собой…

Иван поразился ее голосу.

Разбойники не поразились, они никогда не слышали, как она разговаривает, а Иван поразился. Потому что так она не говорила еще ни разу, — сколько он ее знал.

Шрам на ее горле, который он последнее время не замечал, настолько привык к нему, потому, что тот стал бледным и почти не выделялся на фоне остальной шейной кожи. Так этот шрам вдруг покраснел, как-то вспух, надулся, и стал страшным… Голос вообще пробрал его до костей. Потому что это был не ее голос, — голос какой-то другой, гораздо старше ее, женщины. По возрасту.

Так что Иван уже и по другой причине не мог сдвинуться с места. Но пыхтеть по прежнему продолжал. Хотя и не так интенсивно.

— Ты — первый, — повторила тем же не своим голосом Маша.

И тут произошла какая-то чушь, которую Иван вообще не ожидал. Хотя он ожидал чего угодно. И приготовился к худшему. Даже, определился, как будет хватать со стола столовый нож, и на кого кинется с ним сначала. Главное, было развернуть у второго бандита автомат, который тот совсем не держал, а который болтался у него на ремне просто так, — развернуть и дать очередь. По ним. Если получится.

А дальше, — уже, как повезет…

Но произошла какая-то чушь.

Тот, первый бандит, вдруг начал покрываться потом. Крупными, какими-то неестественно крупными каплями, — и сразу. Было видно, пот проступает и под рубашкой, и под серыми брюками, заправленными в сапоги, и на руках, так что затвор автомата, на котором лежали его пальцы, тут же сделался мокрым. И весь он стал мокрым, особенно лицо, и волосы, из-под которых потекла самая настоящая вода.

Его приятель, обнимавший его за плечо, даже посторонился немного, чтобы самому не стать мокрым. Так все произошло быстро.

Посторонился, а потом только посмотрел, что происходит с корешком.

А с корешком происходило неладное. С него текло и текло. Под ногами уже стала образовываться лужа. Правда, небольшая.

— Ты чего, Мить? — спросили у героя.

— Да ничего, — ответил тот как-то равнодушно, без прошлого эмоционального подъема. — Что-то не хорошо мне, дышать трудно.

— Заболел что ли?

Тот вдруг повернулся, посмотрел в друзей-товарищей отсутствующим взглядом, и двинулся от них по коридору. Но каким-то заплетающимся шагом. И прошел совсем немного, так что Иван даже не потерял его из виду. Прошел немного и свалился.

Из-под него тут же стала появляться вода. Воды этой становилось все больше и больше.

3.

На улице было лето. Когда едешь в поезде, этого не чувствуешь, но когда выйдешь и вздохнешь, то о-го-го, — лето, время всякого роста, подъема цветений, созиданий, и всего такого прочего. В природе.

Иван осмелел. Осмелел настолько, что стал поглядывать по сторонам со свойственным ему оптимизмом.

Он спрыгнул с подножки на гравий, и подал Маше руку.

Она, после пережитых страхов, была сама не своя, — бледнее, чем обычно, от нее нельзя было добиться ни единого слова. Время от времени, она прикасалась пальцами к вискам, и терла их, — словно у нее болела голова… То есть, происходящее мало занимало ее.

Хотя их уводили в рабство…

Маша оперлась о руку Ивана и мягко опустилась на землю.

— Какая погода, — сказал ей Иван.

Но она потерла свой висок.

Следом спрыгнул один из разбойников. Где-то там два его приятеля волокли истекшего водой Митьку к выходу.

С этими разбойниками что-то случилось. Например, они сделались вежливыми. И не просто вежливыми, а какими-то предупредительно вежливыми. На Ивана не обращали особенно внимания, но перед Машей так и расстилались.

— Вы извините, — сказали они, когда Маша перешагивала через бездыханное тело их фронтового товарища, — мы его уберем.

А когда Иван с Машей спрыгнули на землю, и какой-то мужик, с пулеметной лентой через плечо, и в фуражке, поперек которой была пришита красная полоса, раздвинув руки, словно показывая какую рыбу он вчера поймал в речке, стал в присядку приближаться к девушке, и, приближаясь, приговаривать:

— Ой, какая цыпа, какие глазки!.. Ой, не могу, какая серьезная!..

Тот разбойник, что спрыгнул с поезда за ними, вдруг стащил с плеча автомат, и дал короткую очередь прямо под ноги танцору, так что под ногами того, как в кино, брызнули фонтанчики из гравия, — и как-то недобро ощерившись, так что стало видно, что у него сбоку не хватает трех или четырех зубов, прокричал коротко:

— Не тронь!.. Порешу!..

— Да ты что, Марат, белены объелся? — только и сказал, секунду назад весело танцевавший, партизан.

Так что не тронул, естественно, Машу, и остался в полном недоумении, относительно того, почему этого нельзя делать. Ему так никто ничего и не объяснил.

Неживого Митьку столкнули с подножки, как куль с вещами. Он перевернулся и грохнулся вниз.

Иван отметил, что стал этот мужик раза в два тоньше, чем какое-то время назад. Ему даже пришло в голову, что их на уроках не обманывали, и что человек на самом деле на девяносто процентов состоит из воды.