Персональное дело

Я не знаю, кто его убил, за что, и не буду гадать. Некоторые из множества опубликованных версий кажутся мне достойными рассмотрения, но ни одну из них не могу принять просто на веру. Знаю только, что раздражать он мог многих.

Выступая публично по самым острым проблемам наших дней, задевая темы, кем-то очень болезненно воспринимаемые, выступая, например, против войны в Чечне и пытаясь, допустим, выяснить, кто на самом деле взрывал в Москве и Волгодонске жилые дома, конечно, он подвергал себя серьезной опасности. Но никаких видимых мер предосторожности не принимал. Поздними вечерами гулял по темным переулкам с собакой, был открыт для любых злодейских намерений, и даже странно, что его убийца выбрал светлое время суток и место, где его могли рассмотреть и запомнить.

Признаюсь, попытка Юшенкова создать новую политическую, а тем более оппозиционную партию не казалась мне слишком реалистической. Время, когда люди могли собираться в большие организованные группы по идейным, а тем более идеалистическим соображениям, явно прошло. Идеалисты отошли в сторону и замолчали. А если не молчат, то не имеют возможности быть услышанными. Рыночные отношения приняли такой вид, что обнародование свежих идей или взглядов стало практически невозможно без больших денег или даже очень больших. Сегодня, чтобы изложить свои мысли и идеи публично, надо платить немалые суммы газетам или телеканалам, а без них кто же тебя услышит? Вот и был у Юшенкова и его однопартийцев выбор: то ли принимать в соратники олигарха с подмоченной репутацией, то ли обходиться слишком скромными средствами, очень недостаточными для создания новой политической силы. Я удивляюсь, что при всем при том Либеральная партия хоть и не слишком влиятельная, но сложилась и набрала по всей стране достаточное для регистрации количество членов. Но что с ней будет теперь, переживет ли она потерю своего выдающегося лидера и чего добьется на выборах, не знаю. У нас выборы, благодаря большим деньгам и искусству политтехнологов, стали хорошо направляемыми, а наше, избирателей, участие в них необходимо только для обеспечения кворума. А впрочем, и в нем особой надобности нет, при недостатке кворума технологи его дорисуют. Между тем регулярные отстрелы наших лучших избранников делают политическую активность российских граждан, избираемых и избирателей, просто абсурдной. Если депутата, которого я, избиратель, больше других уважаю за честность и правдолюбие, лишают жизни, значит, голосуя за него, я помогаю ему занять тот рубеж, на котором его скорее всего убьют. И способствую тому, что его место займет другой, кто и мной неуважаем, и киллеру неинтересен. Кстати сказать, я не только голосовал за Юшенкова, а и воззвание к избирателям писал специальное. И за Галю Старовойтову агитировал.

Стоило ли? Если наша цивилизация не достойна звания здравомыслящей, то, может, она и жертв таких не заслужила.

Я об этом все больше думаю, но представить себе до сих пор не могу, что в телефонной трубке уже никогда не прозвучит знакомый голос и не объявит:

– Здравствуйте, это некто Юшенков говорит.

Часть седьмая Дело № 34840

Совершенно секретно.

Начато: 11 мая 1975 года. Окончено: 30 мая 1939 года. Закрыто: не закрыто

Введение в тему

Ниже излагаются история одного покушения, совершенного Комитетом госбезопасности СССР в 1975 году, и рассказ о расследовании, на которое автор потратил ровно восемнадцать лет.

Сама история была в свое время описана, но ожидаемого эффекта не произвела, поскольку состояла из фактов, в которые одни просто не верили, другие верить боялись, третьи не хотели, четвертые, когда заходила речь или сами ее заводя, помогали не верить первым, вторым и третьим. Автор оказался в положении джеклондоновского персонажа, которого соплеменники побили камнями за небылицу о том, будто белые люди плавают по морю в железных посудинах. Соплеменники знали точно, что железо не плавает.

Трудность усугублялась еще и тем, что иные даже косвенные доказательства своей правоты автор не мог полностью привести из опасения повредить некоторым людям, кое о чем вынужден был помалкивать и предпочитал не раскрывать своих ближних и дальних намерений.

Теперь, когда детективный сюжет развился, дотянувшись до наших дней, а в прежних умолчаниях проку не стало, автор решил изложить всю историю целиком, как она случилась тогда, с описанием обстоятельств, в которых она происходила, событий, за нею последовавших, с добавлением подробностей и документов, полученных в результате расследования, приведшего в конце концов к раскрытию тайны, которую хранил в свое время КГБ и изо всех сил пыталось сохранить нынешнее Министерство безопасности России.

Манциг Цванциг

4 мая 1975 года было тем самым Светлым воскресеньем, про которое народом или каким-нибудь членом Союза писателей была сочинена частушка:

Слава партии родной

За любовь и ласку,

Отобрали выходной,

Обосрали Пасху.

Для идеологического отдела ЦК КПСС даты совпали исключительно удачно: 1 и 2 Мая официальный праздник, третьего – нерабочая суббота, а выходной с четвертого мая перенесли на десятое, чтобы, утопив религиозное чувство в патриотическом угаре, дать народу возможность три дня гулять по случаю тридцатилетия Великой победы, а следующее воскресенье, 11 мая, объявить снова рабочим днем для окончательного сбития с панталыку.

Возможно, изобретателю такой передвижки была объявлена благодарность, а если им был лично главный идеолог страны Михаил Андреевич Суслов (кто его помнит сегодня?), тут не думаю, чтоб обошлось без какого-нибудь высокого ордена.

Утром в половине девятого в моей комнате вкрадчиво зажурчал телефон.

Полдевятого утра – время, в которое люди нашего полубогемного образа жизни друг друга не поднимают. Мы все обычно поздно ложимся и поздно встаем. А вчера я лег особенно поздно, засидевшись у Кости Богатырева на вечеринке по поводу приезда Костиного лагерного друга. Несмотря на свою постоянную бедность, Костя всегда и охотно что-нибудь праздновал: свой день рождения (два месяца тому назад как раз было пятидесятилетие), день рождения жены Лены Суриц, годовщину своего ареста или освобождения, какую-нибудь где-нибудь публикацию и даже книжную посылку из-за границы. А тут приехал из Донецка этот самый друг, который, несмотря на солидный (за пятьдесят) возраст и внушительную внешность, в узком кругу назывался Гришкой Агеевым, и никак иначе. О нем я был уже наслышан от Кости: «Вот приедет Гришка, ты с ним обязательно должен встретиться, это чистый Чонкин. Между прочим, он спас мне жизнь. Один уголовник хотел проломить мне голову ломом, но Гришка подлетел и лом перехватил. Но интересен он не этим, а тем, что это чистый Чонкин».

И вот вчера звонок: «Если у тебя есть время, приходи. Гришка приехал». Я сказал: «Хорошо», – и повесил трубку. Он позвонил опять: «Если есть что-нибудь выпить, то принеси, пожалуйста».

У меня, конечно, кое-что было. Мои первые публикации на Западе принесли не только неприятности, но и открыли на короткое (очень короткое) время доступ к магазину «Березка», где скромных сертификатных гонораров хватало на всякие напитки, тогда еще очень дешевые: бутылка виски или джина стоила около одного сертификатного рубля (полтора доллара).

Моя жена Ира со мной пойти не могла: у нее на руках наша полуторагодовалая дочка Оля.

Прихватив с собой 0,75 тогда еще диковинного «Джонни Уокера», я отправился к Косте, который жил на Красноармейской улице, в ста шагах от меня.

Это были еще времена, когда приезжавших иностранцев удивляло, что русские, постоянно жалуясь на жизнь и отсутствие в магазинах чего бы то ни было, выставляют на стол невероятное количество всяких напитков и закусок. Да меня, признаться, задним числом этот феномен и самого поражает. Уж на что были бедны Костя и Лена, а и у них если званый ужин, то стол просто ломился от обилия выставленных на нем блюд.

Сейчас за столом, кроме хозяев, сидели Владимир и Лариса Корниловы, а в качестве главного гостя и главного угощения – Григорий Агеев, крупного (вдоль и поперек) сложения, с лицом смуглым, асимметричным, простоватым и плутоватым. Под столом находилось еще одно существо – фокстерьер Прошка, подобранный где-то Леной. Был он, как и хозяева, довольно нервный, но в отличие от хозяев агрессивный; лежа внизу, он иногда по-своему реагировал на поведение сидевших за столом, начинал вдруг зловеще урчать, а то и просто ни с того ни с сего вгрызался в ногу кого-нибудь из гостей. При этом знал, кажется, меру – ботинки насквозь не прокусывал.

Агеев сидел во главе стола, как именинник, но держался поначалу скромно и скованно, его еще не раскачали.

Он порадовал меня сообщением, что в Донецке благодаря отчасти его пропаганде многие люди слушали по Би-би-си три передачи по «Чонкину», а один из его друзей записал передачи на магнитофон, с магнитофона перепечатал и теперь распространяет среди своих.

Питье разливал Костя. Когда он наклонял над рюмкой бутылку, руки у него дрожали. Они у него всегда дрожали, и это с ним стало после Сухановки, пыточной тюрьмы, которую, как говорили, никто не выдерживал, а он выдержал.